Капельки добра ...

[cartesius]

Из этих деток вырастут бесстрашные и смелые люди, если конечно доживут до окончания школы.
Где-то в китайской провинции школьники трех деревень вынуждены добираться до школы козьими тропками, а всё потому, что дороги напрямки не существует.

 

[cartesius]

Sergey Morev

May 24 at 8:30am · 

 

Женщина в неброском платье и её супруг, одетый в скромный костюм, сошли с поезда на Бостонском вокзале и направились к офису президента Гарвардского университета. Им не была назначена встреча.

Секретарь с первого взгляда определил, что таким провинциалам нечего делать в Гарварде.
– Он будет занят целый день.
– Мы подождем.
В течение нескольких часов секретарь игнорировал посетителей в надежде, что в какой-то момент они разочаруются и уйдут. Однако, убедившись, что пара никуда уходить не собирается, он все же решился побеспокоить президента, хотя очень этого не хотел.
– Может, если вы примете их на минутку, они скорее пойдут?

Когда посетители вошли, президент принял вид суровый и высокомерный. К нему обратилась женщина:
– У нас был сын, в течение одного года он учился в вашем университете. Он любил это место и был очень счастлив здесь. Но, к сожалению, год назад он неожиданно умер. Мой муж и я хотели бы оставить о нем память на территории университета.

Президент совсем этому не обрадовался – даже наоборот, стал еще более раздраженным.
– Госпожа, – ответил он, – мы не можем ставить статуи всем, кто учился в Гарварде и умер. Если бы мы делали так, это место походило бы на кладбище.
– Нет-нет, – поспешила возразить женщина, – мы не желаем устанавливать статую, мы хотим построить новый корпус для Гарварда.

Президент осмотрел выцветшее клетчатое платье и бедный костюм и воскликнул:
– Корпус? Вы имеете представление, сколько стоит один такой корпус? Все Гарвардские здания стоят более семи миллионов долларов!

Минуту женщина ничего не отвечала. Потом повернулась к мужу и тихо сказала:
– Так мало стоит построить новый университет? Так почему же тогда нам не построить свой университет?
Мужчина утвердительно кивнул. Гарвардский президент выглядел растерянным.

Мистер и миссис Стэнфорд встали и вышли из кабинета. В Пало-Альто, в Калифорнии, они основали университет в память о любимом сыне. Университет носит их имя – Стэнфордский.

Из Википедии: «Стэнфорд был основан железнодорожным магнатом, сенатором США Леландом Стэнфордом и его женой Джейн Стэнфорд. Университет назван в честь их единственного сына Леланда Стэнфорда (младшего), умершего в 1884 году и не дожившего до 16-летия. Стэнфорды решили посвятить университет своему единственному сыну, и Леланд сказал супруге: „Дети Калифорнии будут нашими детьми“...»

 

 

[Делина]

Американский предприниматель Блейк Майкоски, будучи на отдыхе в Аргентине, столкнулся с тем, что многие дети из бедных семей ходили по улице без обуви. 

Этот факт подарил ему идею для нового проекта: вместо того, чтобы основать очередной благотворительный фонд, он организовал предприятие по производству обуви Toms Shoes, выбрав за основу для дизайна туфель традиционные латиноамериканские плетёные сандалии альпаргаты. С момента начала производства в 2006 году марка Toms придерживается строгого правила: за каждую проданную пару туфель компания дарит ещё одну пару детям из бедных семей по всему миру. По состоянию на 2012 год, туфли Toms получили более миллиона детей из 25 стран.

 

Во время своей поездки в США в 1930 году Альберт Эйнштейн брал плату с желающих получить его автограф. Простая роспись стоила 1$, автограф на каком-нибудь памятном предмете — 5$. Собранные средства учёный тратил на благотворительность

 

Дэниэл Оллис из Висконсина, подаривший пару джинсов африканским детям, получил спустя почти десять лет по почте письмо. В нём говорилось, что джинсы Оллиса до сих пор живы. В джинсах успели пощеголять несколько счастливчиков, которые сообща и выразили благодарность. 
 

Канадцы Аллен и Виолет Лардж (Large), выигравшие в июле 2010 года — 10,9 млн долларов в лотерею, 10,6 млн раздали различным организациям в своей округе.
 

[Делина]

[Делина]

И, рекламная пауза)

— Вовочка, какой добрый поступок ты совершил сегодня?
— Я сегодня провожал папу в командировку и на вокзале
увидел опоздавшего пассажира, он бежал за поездом. Я
натравил на него Рекса, и пассажир догнал поезд.

 

[cartesius]

Бабушкина радость
Родственники — люди не всегда удобные и приятные. И чем выше уровень нашей жизни, тем меньше необходимость поддерживать обширные семейные связи. Действительно ли мы при этом ничего не теряем?

https://snob.ru/selected/entry/97400
Это была депрессия, да. Я не ставлю диагнозов (помимо всего прочего, я и права-то на это не имею — я же не медик), но именно так я себе ее и представляла, со всеми признаками и симптомами. И ладно бы я, но и МКБ-10 (международная классификация болезней последнего пересмотра), и все неврологи, к которым они обращались, тоже так считали. Но выписанные ими антидепрессанты почему-то не помогали.

Хорошая семья, ничего не слишком. Родители работают, отец — предприниматель, мать — дизайнер. Оба любят и ценят то, чем занимаются. Родители матери живут в другом городе. Здесь, в Питере, есть молодящаяся, либерально-демократических взглядов, политически активная бабушка — мать отца. Она тоже работает, посещает митинги, но один-два раза в неделю обязательно приходит поиграть с внучкой. Семья хорошо обеспеченная, но отец из деревенского рода (совсем недавно умерла его бабка в глухой псковской деревне, у которой он, в сущности, и вырос), и строг еще по-крестьянски: все должно быть, но особо детей баловать — это вредно. Дети ходят в обычную школу, компьютер и прочие гаджеты присутствуют, но под строгим контролем. У девочки — гувернантка, которая следит за приготовлением уроков. У мальчика, когда был поменьше, тоже был гувернер.

— Мы вообще не понимаем, с чего и когда это началось, — говорит мать высоким тревожным голосом. Отец сидит, широко расставив колени, хмуро глядит в пол и вертит в сильных пальцах ключи от машины. — Нас все врачи спрашивали, но мы ничего не смогли вспомнить. И сам Артем тоже. Ничего не менялось: мы не переезжали, никто не ссорился, никаких конфликтов в школе, ни учебных, ни с одноклассниками. И потом оно как-то постепенно началось, не остро, мы даже не знаем, где точку поставить. Сначала он бросил секцию легкой атлетики, в которой три года с удовольствием занимался, сказал, что тяжело совмещать с учебой. Ну, уже восьмой класс, у них с того года была усиленная математика, он сам выбрал, мы решили, что это нормально, и даже здраво. Хотя тренер его долго уговаривал, потому что Артем был перспективный и с хорошим спортивным характером. Вот! Вот что я хочу вам сказать! У него всегда был хороший характер, понимаете? Поэтому мы и представить себе не могли! Спокойный, сдержанный, позитивный, даже в раннем детстве — никаких истерик! Не то что дочка: она нам в три года такого жара задавала, что у нас две няни уволились. С ним же всегда можно было договориться, он все выслушивал и понимал. Единственная битва, которая у нас вообще была, это когда у Артема свой компьютер с интернетом появился, в пятом классе. Но мы читали, как это бывает, поэтому стояли жестко: два часа в день. И он побушевал немного, но потом понял, что мы это не от балды, и смирился, и даже сам стал следить. И вот оно как-то потихоньку стало происходить, как свет в театре выключают, знаете? Постепенно, сначала и не поймешь, что уже началось, а потом все тусклее, тусклее… Он перестал стараться в школе, успеваемость поползла вниз, а там ведь экзамены, учителя пугают. Мы сначала думали, что не справляется с программой, наняли репетитора, вот он нам первый и сказал: вы знаете, тут что-то другое, ему не трудно, ему просто все равно. Я с ним серьезно поговорила: что-то случилось? Может быть, тебе нужна какая-то помощь? Может быть, у тебя что-то болит? Он отмалчивался, потом отнекивался, а потом вдруг сказал: да ничего не случилось, но зачем это все вообще? Я не знала, что ему ответить, испугалась, посоветовалась с отцом, он тогда очень решительно мне сказал: дурь подростковая, обычное дело, у всех бывает, пройдет само собой. Но оно не прошло, увы.

Постепенно Артем почти перестал общаться с друзьями, гулять, вообще выходить из дома. Соблюдение гигиены — только после неоднократных напоминаний. В отчаянии родители перестали ограничивать компьютер — пусть хоть в сети общается, пусть играет. Но Артем его почти не включает — только иногда посмотрит какой-нибудь фильм или, чаще, послушает музыку онлайн.

— Что же он делает целыми днями?

— Лежит на диване в своей комнате, слушает музыку, иногда читает военные мемуары. Очень много ест. Потолстел на пятнадцать килограммов, но это, говорят, еще и от таблеток может быть. Моется и меняет одежду, только когда отец напрямую заставит. Меня вообще не слышит.

— Совсем не общается?

— Только с сестрой, Милочкой. Ей семь. С ней он разговаривает — ласково и терпеливо, как раньше. Может даже порисовать, сыграть в настольную игру. Стыдно сказать, но мы специально ее к нему несколько раз в день подсылаем и покупаем ей за это чипсы (в норме они у нас под запретом) и игрушки. А что нам делать?

— Мне нужно поговорить с самим Артемом.

— Он отказался идти, сказал, что все равно все врачи ничего не понимают и ничего ему не поможет. Тут на самом деле мы с отцом виноваты, наверное: мы сами так иногда в сердцах про врачей говорили, после пятого-то невролога (и еще один психотерапевт был, Артем к нему два раза сходил и отказался). А он мог ведь и слышать, он часто по ночам на кухню за едой ходит.

— Да вообще-то после пятого невролога у него могло и свое мнение сформироваться.

— Да, конечно.

Если таблетки совсем не действуют, то это не депрессия? А что тогда? Большая психиатрия? Расспросила еще родителей насчет страхов, чего-то необычного, вычурного. Ни одного продуктивного симптома, даже намека на него нет. Что-то реактивное? А на что, спрашивается, реакция?

— Ну скажите ему, что я и не врач, и не психотерапевт. Вдруг уговорите?

Уговорили. Пришел.

Неуклюжий, грузный, одутловатый, двигается скованно, невозможно поверить, что еще недавно — первый взрослый разряд по бегу с барьерами. Со мной практически не разговаривает. Просто сидит, иногда кивает, вопросы задает, когда рассказываю про зверей, про природу. Ну нет у него психиатрии, не вижу!

— Возите его в лес, на реку, на взморье. Он на это как-то реагирует, я не понимаю как, но что-то там есть. Никаких шашлыков и компаний. Просто привезите и выпустите. Часа на два-три, если захочет, больше. Можете костер зажечь. Сестру тоже берите, обязательно.

Выполнили рекомендацию, куда им деваться. Наконец-то заговорил отец:

— Реагирует, да. Даже попросился переночевать. Я, чего ж, готов, мне в удовольствие, я печеной картошки много лет не ел, а когда-то сам у бабушки в деревне чуть не по полгода жил.

— Ваша мама?

— Ну она сначала замуж ходила, потом была помощником какого-то депутата…

— Артем бывал у бабушки в деревне?

— Да, раза три или четыре, по две-три недели, ему тоже нравилось, но бабушка уже старая совсем была, ей тяжело. Потом она умерла.

— В деревне? Или вы ее в город забрали?

— Дома умерла, в своей кровати. Под березой схоронили, которую она сама выбрала и давно мне указала, когда я еще мальчишкой был, — задумался тяжело, опустив голову. — Так и лучше, наверное. Насчет города… Я хотел ее забрать, еще когда Артем совсем малой был, чтоб приглядывала за ним, а я — за ней. Она тогда в силе и вроде не против была — готова помогать, всю жизнь в работе, колхозница, трудодни за палочки, ни минуты без дела, сколько ее помню. Моя мать сказала: ты с ума сошел? Что она будет в городе, в твоей квартире делать и чему твоего сына научит? Она ж дремучая совершенно и Сталина до сих пор отцом называет. Тебе людей будет стыдно домой позвать. Найми гувернера. Ну я и подумал… А потом она уж сама не хотела, обузой-то…

***

Не знаю почему, но после этого разговора у меня сразу возникло отчетливое ощущение: нашла!

Начала спрашивать про бабушку без предупреждения, почти с порога: помнишь ли, какая она была, что делала, как говорила, чем кормила.

Говорила сплошь, не ждала ответов (знала, что их, скорее всего, не будет), вплетала что-то свое про деревню, когда спустя пять минут подняла глаза, увидела, что по пухлым щекам Артема текут слезы.

Ощутила торжество, спрятала его как умела.

— Это оно, — честно сказала я ему. — Твоя депрессия, которая и не депрессия по сути вовсе. Говори теперь все-все-все.

Он слышал разговор. Кто-то позвонил с деревенской почты, бабушка Груня совсем плоха, просила привезти Артема (младшую правнучку она никогда не видела) попрощаться, хочет иконку родовую ему передать. Мать и отец спорили. Мать говорила: это ужасно, но — вези, последняя воля, она тебя воспитала. Отец возражал: там грязь, вонь, болезнь, она в последнее время уже не могла следить, я всяко останусь до конца, обмыть, похоронить, как это парню потом аукнется?

Мать отца в качестве третейского судьи дала совет: ни в коем случае! Отец уехал один.

Приехал черный лицом. Сухо сказал сыну: баба Груня умерла. Когда-нибудь я отвезу тебя на ее могилу. Тринадцатилетний Артем промолчал, просто не знал, что говорят в таких случаях, не было опыта. Вечером опять подслушал кухонный разговор: «Вот видишь, мама была права, он даже и внимания толком не обратил, ничего не спросил, просто кивнул головой и ушел уроки делать».

— Где икона? — спросила я.

— Не знаю, мне не отдали.

— Какая была баба Груня?

— Радостная. Она говорила: я люблю тебя, внучек! Ты — радость моей жизни! А утром меня будила так: вставай, вставай скорее, смотри — вон уже солнышко проснулось и свою песенку запело! И можете смеяться, но я и вправду слышал эту песенку! Много раз!

Какое там смеяться, когда у меня у самой слезы на глаза наворачивались.

Успешные, либеральные, они все стеснялись «дремучей» бабы Груни. И при этом она в их семье была единственным носителем подлинной, открытой эмоциональности.

— Я должен был, должен был поехать с ней попрощаться! Упросить отца, а если бы он не согласился, так убежать из дома и поехать туда! А я ничего, ничего не сделал! Она меня любила, а я так ни разу и не сказал ей, что я ее тоже люблю и всегда любил! Очень сильно! Она и не узнала, а теперь уже поздно, и ничего не вернешь, а тогда я должен был…

— Так, стоп, — сказала я. Катарсис катарсисом, но его истерика в мои планы не входила. — Давай по порядку. Первое. Такой эмоционально талантливый человек, каким была твоя прабабушка, однозначно умеет читать в людских сердцах, как в открытой книге. То есть она вне всякого сомнения знала, как ты ее любишь, и никогда в этом ни минуты не сомневалась. Дальше, второе. Ты что, думаешь, что она все эти солнышки с их песенками и свою любовь тебе дарила, чтобы ты ей это все обратно перед ее смертью принес и отдал? Тебе не кажется, что это как-то глуповато получается?

— А как же тогда? — удивленно повел толстыми плечами Артем. — Для чего же?

— Ну разумеется, для того, чтобы ты передал это, светлое и радостное, дальше. Вперед, в мир. Другим людям. Ты — ее наследник, она недвусмысленно это выразила, когда хотела передать именно тебе значимую для нее икону, потому что и твоя бабка, и твой отец — всячески достойные люди, но вот солнышкиных песенок никогда не слышали и говорить о своих чувствах не умеют. Они и опознать-то их толком не могут. И даже если эта икона где-то потерялась, а ты с бабушкой Груней попрощаться не сумел, то это все равно ничего не отменяет. Тебе это от нее в подарок, тебе и нести это дальше. Кого ты сейчас больше всего любишь?

Артем задумался.

— Наверное, сестренку. Она такая милая, забавная.

— Ну вот.

— Кажется, я понял. Вот зачем все это было. Да. А то мне, понимаете, вдруг показалось, что все кончилось и ничего нельзя изменить.

— Не кончилось. Только начинается. И изменить можно почти всегда.

***

— Икону парню отдайте, — сказала я родителям.

— Но зачем? Он же в бога не верит, и мы в церковь не…

— Отдайте и все, без разговоров! И на могилу к бабушке свозите в первый же выходной.

— Да-да, конечно, мы все сделаем. Он намного, намного лучше стал, мы даже не знаем… Сестра тут от него вышла и плачет. Мы к ней: «Что случилось?! Артем тебя обидел?» А она нам: «Нет! Наоборот, он сказал: сестра, ты — радость моей жизни!» — «А чего ж ты плачешь? Это же хорошие слова!» — «Мне никто так никогда не говорил! И я сама не знаю, почему плачу…»

— Угу. Солнышко встало… — пробормотала я себе под нос. Родители Артема, исполненные надежды, меня не услышали.

[Толерант]

Об алкоголиках...

 

http://doktor-killer.livejournal.com/4204271.html

Ф-в, 1956 года рождения, опять лежит в наркологии. Восьмой раз за последние четыре месяца... В прошлый раз когда с дежурства уезжала - очередную выписку забрала, в его амбулаторной карте это уже двадцатая, кажется... Мне, если вот совсем-совсем честно, как-то уже глубоко все равно - ну не с моим то рылом да в калашный ряд - не на мои пьет, право имеет - как они обычно говорят, меня в данном конкретном случае другое немного почему-то обижает. Сильно обижает, нужно сказать... несколько лет назад этому человеческому экземпляру сделали операцию. Аортокоронарное шунтирование. По квоте. Операция непростая и технически сложная, на больничном после неё человека еще с полгода держат, чтобы восстановился, так это человекообразное за эти полгода тоже раз восемь в наркологию ложилось... "Прокапаться"... Оно поступало тяжеленное (и весом - тоже), поднималось в отделение ра носилках, 5-6 дней "приходило в себя", а затем, по письменному заявлению и настоятельному требованию любящих родственников со скандалом забиралось домой для того, чтобы еще через 5-6 дней поступить вновь, в таком же виде... Принимала я его как-то по дежурству, через 4 месяца после операции... До сих пор помню глаза медбрата Максима и его испуганный шепот: 

- НатальСанна, не берите! "Отдайте" в реанимацию, кардиологию - мы его здесь не вытащим, похороним!

Взяла, потому что ни реанимация, ни кардиология его тоже бы брать не стали - так и вернули бы нам, только уже "укатанным" и потяжелевшим... Ночь прыгали, пульс считали, утром по смене сдали живым, к следующему дежурству он еще был в отделении, а еще через пару дней выписался по настоянию родственников... Для того, чтобы снова поступить через неполную неделю... 

Неполные полтора месяца назад, когда я вышла из отпуска, он опять лежал в отделении, клали его пьяным, к ночи он еще толком и в себя не пришел, когда я поднялась в очередной раз со свежепоступившим больным, уже часов после 11 вечера, это ссучество совершенно голое, мыча и грязно, невнятно матерясь стояло в палате, опираясь на соседскую тумбочку, и его жирная, обрюзгшая задница туша мерзко, как громадный опарыш, белела в сумерках палаты... Девочки молчали... 

Они уже просто устали укладывать его в постель и просить одеться... Я тоже не стала подходить. Да, "яжеврач", да, я "гиппократудавала", и не имею право делить больных на "нравится-не нравится", и это было моей функциональной обязанностью - подойти, и осмотреть больного, поступившего сегодня... Но я не стала... не смогла... А через 4 дня он устроил в отделении попойку... У нас нравы и порядки специфические, все передачи внимательно проверяются на предмет "недозволеных вложений", и как его родственникам удалось пронести водку - трудно сказать... В тот раз кажется налили в литровый пакет из под сока... Вот скажите мне, ЗАЧЕМ? Зачем человеку, которого вы только пару дней назад привезли с требованием спасти и вылечить своими же руками опять отраву приносить? Кого обманывать? Врачей? Сестер-санитаров? Себя только...

Сегодня он еще "свежий", ему еще плохо,его еще трясет и "колбасит", и он клятвенно обещает что все... завязал... мы молчим... Жена скандалит и жалуется, и несет в отделение спиртное... 

Несколько лет назад, тогда, через полгода после операции, эта добрая и любящая женщина крыла меня восемнадцатиэтажным матом, рядом с которым Большой Петровский Загиб уже не казался столь вычурным и ужасающим, и требовала подписать её супругу медосмотр на права - ему нужно было выходить на работу. Супруг сам на мед.осмотр явиться даже не соизволил... Я отказала... нет, ничего нового о себе я тогда не узнала - мне об этом уже говорили, но все равно было как-то не очень приятно... С тех пор они ко мне в поликлинику не приходят - а чего с такой сукой как я общаться? Они направляются прямо в приемное отделение, требуют заведующего наркологией, и ложатся. Учитывая что обычно он бывает довольно тяжел, отказать им в этой "мелочи" не могут...

Папка его архивных историй по толщине уже может состязаться с "Войной и Миром"... В общем после следующего дежурства, через неделю, я привезу к себе, в кабинет, очередной его эпикриз, кажется это будет двадцать первый...

Хотя - это не рекорд, рекорд при мне был 49 выписок, и там мамочка приходя за очередным направлением требовала сразу и мед.осмотр на север подписать...

Это я вчера опять в ночь работала...

[cartesius]

Однажды ко мне в купе (вагоны были уже забиты до отказа) положили раненого полковника. Старший военный врач, командовавший погрузкой, сказал мне:
— Возьмите его. Я не хочу, чтобы он умер у меня на пункте. А вам все равно. Дальше Пскова он не дотянет. Сбросьте его по дороге. 
— А что у него?
— Пуля около сердца. Не смогли вынуть— инструментов нет. Ясно? Он так или иначе умрет. Возьмите. А там— сбросите...
Не понравилось мне все это: как так — сбросить? Почему умрет? Как же так? Это же человеческая жизнь. И вот, едва поезд тронулся, я положил полковника на перевязочный стол. Наш единственный поездной врач Зайдис покрутил головой: ранение было замысловатое. Пуля, по-видимому, была на излете, вошла в верхнюю часть живота и, проделав ход к сердцу и не дойдя до него, остановилась. Входное отверстие— не больше замочной скважины, крови почти нет. Зайдис пощупал пульс, послушал дыхание, смазал запекшуюся ранку йодом и, еще раз покачав головой, велел наложить бинты.
— Как это? — вскинулся я. 
— А так. Вынуть пулю мы не сумеем. Операции в поезде запрещены. И потом — я не хирург. Спасти полковника можно только в госпитале. Но до ближайшего мы доедем только завтра к вечеру. А до завтра он не доживет.
Зайдис вымыл руки и ушел из купе. А я смотрел на полковника и мучительно думал: что делать? И тут я вспомнил, что однажды меня посылали в Москву за инструментами. В магазине хирургических инструментов «Швабе» я взял все, что мне поручили купить, и вдобавок приобрел длинные тонкие щипцы, корнцанги. В списке их не было, но они мне понравились своим «декадентским» видом. Они были не только длинными, но и кривыми и заканчивались двумя поперечными иголочками.
Помню, когда я выложил купленный инструмент перед начальником поезда Никитой Толстым, увидев корнцанги, он спросил:
— А это зачем? Вот запишу на твой личный счет — будешь платить. Чтобы не своевольничал.
И вот теперь я вспомнил об этих «декадентских» щипцах. Была не была! Разбудив санитара Гасова (он до войны был мороженщиком), велел ему зажечь автоклав. Нашел корнцанги, прокипятил, положил в спирт, вернулся в купе. Гасов помогал мне. Было часа три ночи. Полковник был без сознания. Я разрезал повязку и стал осторожно вводить щипцы в ранку. Через какое-то время почувствовал, что концы щипцов наткнулись на какое-то препятствие. Пуля? Вагон трясло, меня шатало, но я уже научился работать одними кистями рук, ни на что не опираясь. Сердце колотилось, как бешеное. Захватив «препятствие», я стал медленно вытягивать щипцы из тела полковника. Наконец вынул: пуля! Кто-то тронул меня за плечо. Я обернулся. За моей спиной стоял Зайдис. Он был белый как мел:
— За такие штучки отдают под военно-полевой суд,— сказал он дрожащим голосом.
Промыв рану, заложив в нее марлевую «турунду» и перебинтовав, я впрыснул полковнику камфару. К утру он пришел в себя. В Пскове мы его не сдали. Довезли до Москвы. Я был счастлив, как никогда в жизни! В поезде была книга, в которую записывалась каждая перевязка. Я работал только на тяжелых. Легкие делали сестры. Когда я закончил свою службу на поезде, на моем счету было тридцать пять тысяч перевязок!
_______________________________________________________

— Кто этот Брат Пьеро? — спросил Господь Бог, когда ему докладывали о делах человеческих. 
— Да так... актер какой-то,— ответил дежурный ангел.— Бывший кокаинист. 
Господь задумался. 
— А настоящая как фамилия? 
— Вертинский. 
— Ну, раз он актер и тридцать пять тысяч перевязок сделал, помножьте все это на миллион и верните ему в аплодисментах.

С тех пор мне стали много аплодировать. И с тех пор я все боюсь, что уже исчерпал эти запасы аплодисментов или что они уже на исходе. Шутки шутками, но работал я в самом деле как зверь...

Александр Вертинский, "Дорогой длинною"

[cartesius]

Из воспоминаний доктора Файна, профессора педиатрии Медицинского центра университета Стоуни-Брук в Нью-Йорке, США: "Наверное, самое важное, чему я научился у своих пациентов – это смирение. Штука неочевидная, но я попробую объяснить. Второй пациент в моей жизни – 14-летняя девочка, для которой донором почки стала ее мама. Операция прошла успешно. Но через полтора года после пересадки девочка эта пришла ко мне на прием и сообщила, что беременна. Дело было в конце 60-х. Представляете в каком я был ужасе? Тогда и случаев беременности у пересаженных пациентов почти не было, опыта второй и третьей пересадки не было вообще. А тут – подросток! Конечно, я боялся, что почка не перенесет беременность и попытался убедить девушку, что оставлять ребенка опасно, беременность надо прервать. Но ей было шестнадцать. И она решила рожать. Я договорился с акушером, который вместе со мной вел ее беременность, а потом сделал кесарево, поскольку мы опасались, что почка перенесет естественные роды. Моя пациентка родила девочку. Со временем та выросла в прекрасную молодую женщину. А ее мама поступила в колледж, защитилась, пошла работать в Красный Крест, вышла замуж. Дочь ее тоже вышла замуж и родила троих детей. Потом мы потеряли друг друга из виду. И вот 10 лет назад я получил от нее письмо: “Дорогой доктор Файн, почка хорошо поработала 35 лет, но время – опасный соперник, мне пришлось вернуться к диализу”. Я думал, что не смогу дочитать это письмо до конца, так горько мне стало. Но в следующем абзаце она писала: “А теперь, доктор, хорошая новость: два года назад мне пересадили другую почку, и она отлично функционирует. Знаете, кто стал донором? Моя дочь”. Честно говоря, я, сухой старик, тут расплакался. Невероятно! По сути, мне понадобилось 40 лет, чтобы смиренно признать, что тогда был прав мой пациент, а не я: у нее было право принять то решение. Если коротко, это письмо перевернуло мою жизнь".

[cartesius]

В Австралии вомбат умер из-за тоски по туристам

7-летний вомбат по кличке Тонка скончался в парке дикой природы Биллабонг в Австралии. Как отмечают сотрудники парка, проблемы со здоровьем у вомбата начались из-за депрессии, вызванной отсутствием туристов.
"Он так сильно любил людей, что очень переживал, если его не брали на руки", - рассказал владелец парка Боб Флеминг.

По его словам, на известие о гибели животного откликнулось множество людей по всему миру. Они присылали послания с фотографиями вомбата и рассказами о своих поездках в Австралию и знакомстве с животным.

Ранее парк был закрыт на 10 недель из-за нашествия циклона Яси. Тогда Тонка затосковал по туристам и стал отказываться от еды. Когда заведение вновь открылось, к нему вернулся аппетит, но оправиться от стресса он так и не смог. У вомбата нашли необратимое повреждение почек.

 

[SUM]

41 минуту назад, cartesius сказал:

В Австралии вомбат умер из-за тоски по туристам

7-летний вомбат по кличке Тонка скончался в парке дикой природы Биллабонг в Австралии. Как отмечают сотрудники парка, проблемы со здоровьем у вомбата начались из-за депрессии, вызванной отсутствием туристов.

"Он так сильно любил людей, что очень переживал, если его не брали на руки", - рассказал владелец парка Боб Флеминг.

По его словам, на известие о гибели животного откликнулось множество людей по всему миру. Они присылали послания с фотографиями вомбата и рассказами о своих поездках в Австралию и знакомстве с животным.

Ранее парк был закрыт на 10 недель из-за нашествия циклона Яси. Тогда Тонка затосковал по туристам и стал отказываться от еды. Когда заведение вновь открылось, к нему вернулся аппетит, но оправиться от стресса он так и не смог. У вомбата нашли необратимое повреждение почек.

 

интересно, а где это было?

[kanaker]

xxx

Изменено 22 июня 2016 пользователем kanaker (история изменений)

[cartesius]

Карьера многообещающего 21-летнего атлета Кэмерона Лайла закончилась в один момент. Ему позвонили из больницы и сообщили, что он может стать донором костного мозга для пациента. О том, что еще на первом курсе университета он записался в доноры костного мозга, Лайл уже забыл: врачи сказали, что пересадка костного мозга возможна только от члена семьи и шансы Лайла спасти чью-то жизнь — один на пять миллионов. И все-таки одному человеку повезло: 28-летнему пациенту, которому, по прогнозам врачей, оставалось жить всего полгода.

Сначала Кэмерон удивился. А затем сказал, что готов на операцию. «В ту же секунду я понял, что мне придется все бросить. Но мне и в голову не пришло отказаться, — говорит Лайл. — Если бы я сказал “нет”, у того парня не осталось бы шансов».

Доноры костного мозга быстро восстанавливаются, но им запрещено регулярно поднимать тяжелые предметы. Так что для Кэмерона это действительно означало конец карьеры и отказ от важного соревнования: «Единственное, чего я опасался, — что подведу тренера, — говорит Кэмерон. — Оказалось, зря. Он сказал мне: ты сходишь на чемпионат и сделаешь двенадцать жимов или дашь человеку четыре года жизни? Здесь не о чем думать. И есть только один ответ».

[cartesius]

В США заключенные выломали дверь камеры, чтобы спасти жизнь охраннику
В техасском городе Везерфорд заключенные тюрьмы округа Паркер самостоятельно освободились из камеры, чтобы спасти охранника, который потерял сознание из-за сердечного приступа, пишет The Telegraph.
Происшествие попало на внутренние камеры видеонаблюдения тюрьмы. Восемь заключенных выломали дверь камеры и поспешили прийти на помощь тюремному надзирателю, который упал без сознания.
Сначала заключенные безуспешно пытались вызвать помощь по рации. Поняв, что охранник не дышит, они криками и стуком в двери привлекли внимание других офицеров.
Благодаря этому сотрудник тюрьмы был спасен. Приехавшей по вызову бригаде медиков удалось реанимировать охранника.

[Инди]

Один из таксистов Нью-Йорка написал у себя на странице FB:
Я приехал по адресу и посигналил. Прождав несколько минут, я просигналил снова. Так как это должен был быть мой последний рейс, я думал о том, как уехать, но вместо этого я припарковал машину, подошел к двери и постучал... "Минуточку", ответил хрупкий, пожилой женский голос. Я слышал, как что-то тащили по полу.
После долгой паузы, дверь открылась. Маленькая женщина лет 90 стояла передо мной. Она была одета в ситцевое платье и шляпу с вуалью, как будто из фильмов 1940-х годов.
Рядом с ней был небольшой чемодан. Квартира выглядела так, будто никто не жил в ней в течение многих лет. Вся мебель была покрыта простынями.
Не было ни часов на стенах, не безделушек или посуды на полках. В углу стоял картонный ящик, наполненный фотографиями и стеклянной посудой.
"Вы бы не помогли мне отнести мою сумку в машину?", сказала она. Я отнес чемодан в машину, а затем вернулся, чтобы помочь женщине.
Она взяла меня за руку, и мы медленно пошли в сторону автомобиля.
Она продолжала благодарить меня за мою доброту. "Это ничего", сказал ей я, .. "Я просто стараюсь относиться к моим пассажирам так, как я хочу, чтобы относились к моей матери."
"Ах, ты такой хороший мальчик", сказала она. Когда мы сели в машину, она дала мне адрес, а затем спросил: "Не могли бы вы поехать через центр города?".
"Это не самый короткий путь, быстро ответил я..."
"О, я не возражаю", сказала она. "Я не спешу. Я отправляюсь в хоспис."
Я посмотрел в зеркало заднего вида. Ее глаза блестели. "Моя семья давно уехала", продолжала она тихим голосом .." Врач говорит, что мне осталось не очень долго."
Я спокойно протянул руку и выключил счетчик.
"Каким маршрутом вы хотели бы поехать?" , спросил я.
В течение следующих двух часов, мы проехали через город. Она показала мне здание, где она когда-то работала лифтером.
Мы проехали через район, где она и ее муж жили, когда они были молодоженами. Она показала мне мебельный склад, который когда-то был танцевальным залом, где она занималась будучи маленькой девочкой.
Иногда она просила меня притормозить перед конкретным зданием или переулком и сидела уставившись в темноту, ничего не говоря.
Позже она вдруг сказала: "Я устала, пожалуй, поедем сейчас."
Мы ехали в молчании по адресу, который она дала мне. Это было низкое здание, что то вроде маленького санатория, с подъездным путём вдоль небольшого портика.
Два санитара подошли к машине, как только мы подъехали. Они были бережны , помогли ей выйти.
Они, должно быть, ждал ее.
Я открыл багажник и взял маленький чемодан в дверь. Женщина уже сидела в инвалидной коляске.

"Сколько я вам должна?", спросила она, достав сумочку.
"Нисколько", сказал я.
"Вы же должны зарабатывать на жизнь" , ответила она.
"Есть и другие пассажиры", ответил я.
Почти не задумываясь, я наклонился и обнял её, она держала меня крепко.
"Ты дал старушке немного счастья", сказала она "Благодарю тебя".
Я сжал ее руку, а затем ушел.. За моей спиной дверь закрылась, Это был звук закрытия еще одной книги жизни ..
Я не брал больше пассажиров на обратном пути. Я поехал, куда глаза глядят, погруженный в свои мысли. Для остальных в тот день, я едва мог разговаривать. Что если этой женщине попался рассерженный водитель, или тот, кому не терпелось закончить свою смену? Что, если бы я отказался от выполнения её просьбы, или посигналив пару раз, я затем уехал ?
В конце я хотел бы сказать, что ничего важнее в своей жизни я еще не делал.
Мы приучены думать, что наша жизнь вращается вокруг великих моментов, но великие моменты часто ловят нас врасплох, красиво завернутые в то, что другие могут считать мелочью .