Любимые стихи

[Mambaru]

ай ду пслинкот вочхари лакот

[menaria]

Поэзия

есть попытка представить либо восстановить средствами артикулированной

речи то единое или же многое, кото­рое смутно силятся выразить крики, слезы,

ласки, по­целуи, вздохи и т. д. и которое, очевидно, стремятся вы­разить

предметы, поскольку им присуща видимость жиз­ни или скрытой

целенаправленности 4.

Это нечто иначе определить невозможно. Оно сродни той энергии, которая

расточает себя в непрерывном при­способлении к сущему...

Поэзия есть не что иное, как литература, сведенная к самому существу ее

активного начала. Ее очистили от всевозможных идолов, от натуралистических

иллюзий, от вероятного смешения языка "истины" и языка "твор­чества" и т. д.

И эта по-своему творческая, условная роль языка (каковой между тем

возник из потребностей практиче­ских и безусловных) становится предельно

явственной благодаря хрупкости или произвольности сюжета.

Сюжет стихотворения так же ему чужд и так же не­обходим, как человеку

-- имя.

В то время как интерес прозаических сочинений как бы оторван от них и

рождается из усвоения текста, ин­терес поэтических произведений от них

неотделим и обо­собиться от них не может.

Лирика есть развернутое восклицание.

Лирика есть поэтический жанр, предполагающий го­лос в действии --

голос, чей непосредственный источник либо возбудитель заключен в вещах, коих

присутствие видимо или ощутимо.

Долго, долго человеческий голос был основой и прин­ципом литературы.

Наличие голоса объясняет древней­шую литературу, у которой классика

позаимствовала форму и восхитительный темперамент. Все наше тело

представлено в голосе; и в нем же находит опору, свой принцип устойчивости

наша мысль...

Пришел день, когда люди научились читать глазами, не произнося и не

вслушиваясь, в результате чего лите­ратура изменилась до неузнаваемости.

Переход от внятного к ускользающему -- от ритмиче­ского и связного к

моментальному -- от того, что прием­лет и чего требует аудитория, к тому,

что приемлет и схватывает на странице быстрый, алчущий, неудержи­мый взгляд

5.

Все качества, которые можно выразить с помощью человеческого голоса,

должны изучаться и выказываться в поэзии.

"Магнетизм" голоса должен находить выражение в необъяснимом,

сверхточном единстве идей и слов.

Главное -- непрерывность красивого звучания.

Идея Вдохновения содержит в себе следующие идеи: То, что дается даром,

наиболее ценно. То, что наиболее ценно, должно даваться даром. И еще одну:

Больше всего гордись тем, что меньше всего тебе обя­зано.

Какой позор -- писать, оставаясь глухим к языку, слову, метафорам,

связности мыслей и интонаций, не понимая структуры развития произведений, ни

обстоя­тельств, его завершающих, едва догадываясь о цели и вовсе не зная

средств!

Краснеть оттого, что ты Пифия...

Два рода стихов: стих данный и стих рассчитанный.

Рассчитанный стих есть такой стих, который всегда предстает в форме

проблемы, требующей решения; его отправные условия определяются сперва

данным сти­хом, а затем -- рифмой, синтаксисом, смыслом, уже за­ложенным в

этой данности.

Всегда -- даже в прозе -- мы приходим к потребности и необходимости

писать не так, как хотели, а так, как велит то, чего мы хотели 6.

Рифма вводит порядок, не зависящий от сюжета, и может быть уподоблена

внешнему маятнику.

Избыток, множественность образов порождает в на­шем внутреннем взоре

сумятицу, диссонирующую с то­ном. Все расплывается в пестроте.

Невозможно построить стихотворение, в котором бы не было ничего, кроме

поэзии.

Если в произведении нет ничего, кроме поэзии, зна­чит, оно не построено

и не является поэтическим произ­ведением.

Некое помрачение памяти подсказывает неудачное слово, которое вдруг

становится наилучшим. Это слово рождает школу, а это помрачение становится

методом, предрассудком и т. д.

Произведение, чья законченность -- суждение, пред­ставляющее его

законченным, -- обусловлена только тем, что оно нам нравится, никогда не

бывает законченным. Есть какая-то органическая неустойчивость в суждении,

сопоставляющем последнее состояние и состояние окон­чательное, novissimum и

ultimatum. Эталон сопоставле­ния изменчив.

Удачная вещь есть трансформация вещи неудачной. Следственно, вещь

неудачная является таковой лишь потому, что была оставлена.

Глазами автора -- варианты.

Стихотворение никогда не бывает законченным -- только случай его

заканчивает, отдавая читателям.

Эту роль выполняют усталость, требование издате­ля, -- созревание

нового стихотворения.

Однако само состояние вещи никогда не показывает (если, конечно, автор

не глупец), что ее нельзя углубить, перестроить, рассматривать как пробный

набросок или как источник дальнейших поисков.

Я лично считаю, что один и тот же сюжет и почти одни и те же слова

могут использоваться до бесконеч­ности и способны заполнить целую жизнь.

"Совершенство" -- это труд.

Мы приходим к форме, стараясь предельно ограни­чить возможную роль

читателя -- и, больше того, свести к минимуму неуверенность и произвольность

в себе.

Плоха та форма, которую мы порываемся изменить и изменяем

непроизвольно; хороша -- та, которую мы воссоздаем и наследуем, безуспешно

пытаясь ее улуч­шить.

Форма по своей природе связана с повторением.

Следовательно, культ новизны противоположен забо­те о форме.

Если вкус никогда вам не изменяет, значит, вы ни­когда глубоко в себя

не заглядывали.

Если у вас совсем его нет, значит, углубляясь в себя, вы не извлекли из

этого никакой пользы.

[menaria]

Литература

У писателя есть преимущество перед читателем: он все продумал заранее,

он приготовился, -- инициатива на его стороне.

Но если читатель уравновешивает это преимущество; если сюжет ему

знаком; если автор не воспользовался превосходством во времени, чтобы

углубить свои поиски и уйти далеко; если читатель обладает быстрым умом, --

тогда всякое преимущество уничтожается; остается лишь единоборство умов, в

котором, однако, автор без­гласен и парализован... Он обречен.

Есть нечто более ценное, чем оригинальность: это -- универсальность.

Первая содержится в этой последней, которая ее использует или нет в

зависимости от потребностей.

Сколько мы приобретаем в познании своего искусст­ва, столько утрачиваем

в своей "индивидуальности" -- прежде всего... Всякое внешнее обогащение

убыточно для "я" -- естественного. Ум посредственный более не способен

отыскать дорогу к своей натуре; но кое-кто вновь находит себя, полностью

овладев средствами, ко­торые уподобились его органам, и обладая еще

небыва­лой способностью оставаться собой.

В человеке неподражаемо для других именно то, че­му он сам не в

состоянии подражать. Мое неподражае­мое неподражаемо и для меня.

Подражать самому себе.

Художнику необходимо уметь подражать самому себе.

Таков единственный метод создания произведения, который не может быть

ничем иным, как борьбой с превратностью, непостоянством мысли, энергии,

настрое­ния.

Образцом для художника становится его наилучшее состояние. То, что он

сделал лучше всего (в его собст­венном убеждении), служит ему ценностным

эталоном.

Не всегда хорошо оставаться собой.

В литературе нет ничего привлекательного, если толь­ко она не является

высшим упражнением интеллекту­ального животного.

Необходимо, следовательно, чтобы она заключала в себе использование

всех умственных функций этого жи­вотного, взятых в их предельной точности,

изощренно­сти и могуществе, и чтобы она осуществляла их сово­купное

действие, не порождая иных иллюзий, кроме тех, какие она сама создает или же

вызывает своей игрой.

Так, Танцовщица, нам кажется, говорит: мне -- ощу­щение моих послушных

мускулов; тебе -- идеи, внушае­мые фигурами моего тела, которые плавно

сменяются согласно какому-то замыслу или рисунку, что и есть -- Танец.

Мысль должна присутствовать: скрыто или же явст­венно. Она плывет,

держа поэзию над водой.

Литература не может -- без риска и без ущерба -- обойтись без

какой-либо из тех функций, о которых я говорил, Она оказалась бы беззащитной

перед взгля­дом особенно строгим и проницательным, -- перед ко­торым,

впрочем, она беззащитна всегда.

Поль Валери.

[menaria]

Искусство и скука

Пустые места, пустые минуты невыносимы.

Красочность этих пустот рождается из скуки, -- подобно тому как образы

пищи рождаются в пустом желудке. Так активность рождается из пассивности,

так лошадь стучит копытом -- и так приходит воспомина­ние -- рождается

греза: между действиями.

Усталость чувств исполнена творческой силы. -- Пу­стота творит. Мрак

творит. Тишина творит. Случайность творит. Все творит -- за исключением

того, что скреп­ляет произведение подписью и несет за него ответ.

Эстетический предмет есть некое ценное выделение, подобное другим

ценным выделениям и отходам: лада­ну, мирре, амбре...

Ничто так не свойственно литературе, как упускать из виду самое

главное.

Было написано множество "Дон Жуанов".

О Дон Жуане писали тысячи раз. Но, насколько я знаю, никто не пытался

понять (или вообразить) причи­ну стольких успехов in eroticis.

Никто не говорит о том, каким знатоком и практи­ком он должен был

проявлять себя на поприще, кото­рое требует, разумеется, и природных

талантов, но так­же ума, искусства и, следовательно, большого труда.

Дон Жуан не только соблазнял, он никогда не разочаровывал; и (что

отнюдь не то же, что соблазнять) он оставлял женщин безутешными. В этом

существо дела 11.

Поэзия

Я ищу слово (говорит поэт), которое:

было бы женского рода,

двусложным,

содержало бы Р или F,

кончалось немой,

употреблялось в значении: "трещина", "разрыв";

и не ученое, не редкое.

Шесть условий -- по крайней мере.

Сонет построен на одновременности. Четырнадцать одновременных строк,

явственно обозначенных в этом качестве сцеплением и неизменностью рифм: тип

и струк­тура неподвижного стихотворения 12.

Преамбула

Существование поэзии в принципе спорно; и она мо­жет черпать в таковом

своем качестве непосредственные мотивы к гордыне, ибо не значит ли это

уподобиться самому Богу? Можно быть к ней глухим, как можно быть к нему

слепым. Последствия незначительны (не­различимы).

Все, что обязано только мне, для меня спорно.

Произведения

Форма -- это скелет произведения; но есть произве­дения, которые совсем

его лишены.

Все произведения смертны, но те из них, которые имели скелет, живут в

этих бренных останках гораздо дольше, чем те, которые состояли только из

мягких частей.

Произведения больше не трогают, не возбуждают. -- Они могут начать

вторую жизнь, когда к ним обраща­ются за советом; и третью, когда к ним

обращаются за справкой.

Сначала -- радость. Затем -- техническое пособие. И, наконец, --

документ.

Живопись позволяет увидеть вещи такими, какими были они однажды, когда

на них глядели с любовью.

[Mambaru]

Интересно у нас получается. Там где д.б. эссе - стихи (хм!), а там где стихи - эссе.

[menaria]

главное, что это интересно и красиво не меньше стихов:hi:

Мне кажется эти суждения помогают лучше и тоньше воспринимать поэзию

[Mambaru]

да шучю, я шучю, menaria :hi:

[Talisman]

Люблю поэзию...есть любимые стихи, и дабы не повториться, прочла ВСЕ страницы, и с большим удовольствием, т.к. нашла очень много и своих любимых стихов и авторов. Хочу поделиться и с другими моими любимыми стихами.

Когда мне встречается в людях дурное,

То долгое время я верить стараюсь,

Что это скорее всего напускное,

Что это случайность. И я ошибаюсь.

И, мыслям подобным ища подтвержденья,

Стремлюсь я поверить, забыв про укор,

Что лжец, может, просто большой фантазер,

А хам, он, наверно, такой от смущенья.

Что сплетник, шагнувший ко мне на порог,

Возможно, по глупости разболтался,

А друг, что однажды в беде не помог,

Не предал, а просто тогда растерялся.

Я вовсе не прячусь от бед под крыло.

Иными тут мерками следует мерить.

Ужасно не хочется верить во зло,

И в подлость ужасно не хочется верить!

Поэтому, встретив нечестных и злых,

Нередко стараешься волей-неволей

В душе своей словно бы выправить их

И попросту "отредактировать", что ли!

Но факты и время отнюдь не пустяк.

И сколько порой ни насилуешь душу,

А гниль все равно невозможно никак

Ни спрятать, ни скрыть, как ослиные уши.

Ведь злого, признаться, мне в жизни моей

Не так уж и мало встречать доводилось.

И сколько хороших надежд поразбилось,

И сколько вот так потерял я друзей!

И все же, и все же я верить не брошу,

Что надо в начале любого пути

С хорошей, с хорошей и только с хорошей,

С доверчивой меркою к людям идти!

Пусть будут ошибки (такое не просто),

Но как же ты будешь безудержно рад,

Когда эта мерка придется по росту

Тому, с кем ты станешь богаче стократ!

Пусть циники жалко бормочут, как дети,

Что, дескать, непрочная штука - сердца...

Не верю! Живут, существуют на свете

И дружба навек, и любовь до конца!

И сердце твердит мне: ищи же и действуй.

Но только одно не забудь наперед:

Ты сам своей мерке большой соответствуй,

И все остальное, увидишь,- придет!

Эдуард Асадов

[Talisman]

Никогда ни о чем не желайте вдогонку!

Если все, что случилось, нельзя изменить,

Как записку из прошлого, грусть свою скомкав,

С этим прошлым порвите непрочную нить.

Никогда не желайте о том, что случилось,

Иль о том, что случится, не может уже…

Лишь бы озеро вашей души не мутилось,

Да надежды, как птицы парили б в душе.

Не жалейте своей доброты и участья.

Если даже за все вам - усмешка в ответ.

Кто-то в гении выбился, кто-то в начальство…

Не жалейте, что Вам не досталось ИХ БЕД.

Никогда, никогда ни о чем не жалейте –

Поздно начали вы или рано ушли.

Кто-то пусть гениально играет на флейте,

Но ведь песни берет он из вашей души.

Никогда, никогда ни о чем не жалейте –

Ни потерянных дней, ни сгоревшей любви…

Пусть другой гениально играет на флейте,

Но еще гениальнее слушали вы!

А. Дементьев

[Talisman]

Я живу открыто,

Не хитрю с друзьями.

Для чужой обиды

Не бываю занят.

И от чужого горя

В вежливость не прячусь.

С дураком не спорю,

В дураках не значусь…

В скольких бедах выжил,

В скольких дружбах умер,

От льстецов да выжиг

Охраняет юмор.

Против всех напастей

Есть одна защита:

Дом и душу настежь…

Я живу открыто.

В дружбе, в буднях быта

Завистью не болен.

Я живу открыто,

Как мишень на поле

он же...

[Talisman]

БЛАГОСЛОВЕНИЕ

Не дай вам бог когда-нибудь

Познать предательство друзей

Людей, с которыми всю жизнь

Пройти бок о бок вы решили,

Смеялись, плакали, грешили

Кого мечтали сохранить,

Чьи интересы вы делили,

С кем лучшие мгновенья провели.

Не дай вам бог когда-нибудь

Познать предательство любимых

Казалось, сердце и душа

Уж были отданы навек

Но возвращает, как кольцо,

С притворной грустью человек

Тот, у кого веселый смех

И радость ваша поселилась.

Не дай вам бог когда-нибудь

Любить кого-то безответно

Любить, не требуя взамен,

Любить, молясь, боготворя

Наполнит душу вашу грусть

И слезы станут вам отрадой,

За эту боль благодаря…

Ведь больше ничего не надо.

Не дай вам бог когда-нибудь

Любить того, кто недостоин

Простить того, кто вновь предаст

Врагу доверить свою жизнь.

Но одиночество страшней

Не в силах одолеть злой рок

Ошибок, что не изменить,

Не совершить бы, дай вам бог.

снова он...

[Talisman]

ОДИНОЧЕСТВО

Мне казалось когда-то, что одиночество –

Это слово в степи: ни души вокруг.

Одиночество – это недобрый друг

И немного таинственный, как пророчество.

Одиночество – это когда душа

Ждет, прикрыв, как писали когда-то, вежды,

Чтобы выпить из сказочного ковша

Золотые, как солнце, глотки надежды…

Одиночество – дьявольская черта,

За которой все холодно и сурово,

Одиночество – горькая пустота,

Тишина… И вокруг ничего живого…

Только время стрелою летит порой,

И в душе что-то новое появляется.

И теперь одиночество открывается

По-другому. И цвет у него иной.

Разве мог я помыслить хоть раз о том,

Что когда-нибудь в мире, в иные сроки

В центре жизни, имея друзей и дом,

Я, исхлестанный ложью, как злым кнутом,

Вдруг застыну отчаянно-одинокий?!..

И почувствую, словно на раны соль,

Как вокруг все безжалостно изменилось,

И пронзит мою душу такая боль,

О какой мне и в тягостном сне не снилось.

День, как рыба, ныряет в густую ночь.

Только ночь – жесточайшая это штука:

Мучит, шепчет о подлостях и разлуках,

Жжет тоской – и не в силах никто помочь!

Только помощь до крика в душе нужна!

Вот ты ходишь по комнате в лунных бликах…

До чего это все же чудно и дико,

Что вокруг тебя жуткая тишина…

Пей хоть водку, хоть бренди, хоть молоко!

Всюду – люди. Но кто тебе здесь поможет?!

Есть и сердце, что многое сделать может,

Только как оно дьявольски далеко!

Обратись к нему ч правдой, с теплом и страстью.

Но в ответ лишь холодная тишина…

Что оно защищает – превыше счастья,

Зло – ничтожество. Но сколько в нем черной власти!

Мышь способна порой победить слона!

На земле нашей сложно и очень людно.

Одиночество – злой и жестокий друг.

Люди! Милые! Нынче мне очень трудно,

Протяните мне искренность ваших рук!

Я дарил вам и сердце свое, и душу,

Рядом с вами был в праздниках и в беде.

Я и нынче любви своей не нарушу,

Я – ваш друг и сегодня везде-везде!

Нынче в душу мне словно закрыли дверь.

Боль крадется таинственными шагами.

Одиночество – очень когтистый зверь,

Только что оно, в сущности, рядом с вами?!

Сколько раз меня било тупое зло,

Сколько раз я до зверской тоски терзался,

Ах, как мне на жестокую боль везло!

Только вновь я вставал и опять сражался!

Ложь, обиды, любые земные муки

Тяжелы. Но не гибнуть же, наконец!

Люди! Милые! Дайте мне ваши руки

И по лучику ваших живых сердец!

Пусть огонь их в едином пучке лучится,

Чтобы вспыхнуть, чтоб заново возродиться,

Я сложу все их бережно: луч – к лучу,

Словно перья прекрасной, как мир, жар-птицы,

И, разбив одиночество, как темницу,

Вновь, быть может, до радости долечу.

Э. Асадов

[Talisman]

Шаганэ

Шаганэ ты моя, Шаганэ!

С. Есенин

Ночь нарядно звездами расцвечена,

Ровно дышит спящий Ереван...

Возле глаз, собрав морщинки-трещины,

Смотрит в синий мрак седая женщина -

Шаганэ Нерсесовна Тальян.

Где-то в небе мечутся зарницы,

Словно золотые петухи.

В лунном свете тополь серебрится,

Шаганэ Нерсесовне не спится,

В памяти рождаются стихи:

"В Хороссане есть такие двери,

Где обсыпан розами порог.

Там живет задумчивая пери.

В Хороссане есть такие двери,

Но открыть те двери я не мог".

Что же это: правда или небыль?

Где-то в давних, призрачных годах

Пальмы, рыба, сулугуни с хлебом,

Грохот волн в упругий бубен неба

И Батуми в солнечных лучах...

И вот здесь-то в утренней тиши

Встретились Армения с Россией -

Черные глаза и голубые,

Две весенне-трепетных души.

Черные, как ласточки, смущенно

Спрятались за крыльями ресниц.

Голубые, вспыхнув восхищенно,

Загипнотизировали птиц!

Закружили жарко и влюбленно,

Оторвав от будничных оков,

И смотрела ты завороженно

В "голубой пожар" его стихов.

И не для тумана иль обмана

В той восточной лирике своей

Он Батуми сделал Хороссаном -

Так красивей было и звучней.

И беда ли, что тебя, армянку,

Школьную учительницу, вдруг

Он, одев в наряды персиянки,

Перенес на хороссанский юг!

Ты на все фантазии смеялась,

Взмыв на поэтической волне,

Как на звездно-сказочном коне,

Все равно! Ведь имя же осталось:

- Шаганэ!

"В Хороссаие есть такие двери,

Где обсыпан розами порог,

Там живет задумчивая пери.

В Хороссане есть такие двери.

Но открыть те двери я не мог".

Что ж, они и вправду не открылись.

Ну а распахнись они тогда,

То, как знать, быть может, никогда

Строки те на свет бы не явились.

Да, он встретил песню на пути.

Тут вскипеть бы яростно и лихо!

Только был он необычно тихим,

Светлым и торжественным почти...

Шаганэ... "Задумчивая пери"...

Ну, а что бы, если в поздний час

Ты взяла б и распахнула двери

Перед синью восхищенных глаз?!

Можно все домысливать, конечно,

Только вдруг с той полночи хмельной

Все пошло б иначе? И навечно

Две дороги стали бы одной?!

Ведь имей он в свой нелегкий час

И любовь и дружбу полной мерой,

То, как знать, быть может, "Англетера"...

Эх, да что там умничать сейчас!

Ночь нарядно звездами расцвечена,

Ровно дышит спящий Ереван...

Возле глаз собрав морщинки-трещины,

Смотрит в синий мрак седая женщина -

Шаганэ Нерсесовна Тальян...

И, быть может, полночью бессонной

Мнится ей, что расстояний нет,

Что упали стены и законы

И шагнул светло и восхищенно

К красоте прославленный поэт!

И, хмелея, кружит над землею

Тайна жгучих, смолянистых кос

Вперемежку с песенной волною

Золотых есенинских волос!..

снова Э. Асадов

Изменено 22 января 2005 пользователем Talisman (история изменений)

[Talisman]

Нет женщин нелюбимых,

Невстреченные есть...

Проходит кто-то мимо,

Когда бы рядом сесть.

Когда бы слово молвить,

И всё переменить.

Былое

Светом молний,

Как плёнку, засветить.

Нет нелюбимых женщин.

И каждая права.

Как в раковине жемчуг,

В душе любовь жива.

Всё в мире поправимо -

Лишь окажите честь...

Нет женщин нелюбимых,

Пока мужчины есть.

А. Дементьев

[Mambaru]

Горы!

Я в седле, плеть в руке, скакуна ноги скоры.

Вверх взгляни —

Достанешь рукой голубые просторы.

Горы!

Как волненья морского крутые валы и повторы,

Словно конницы вздыбленной,

В яростной битве стесненной, заторы.

Горы!

Их вершины вонзились в небесные синие взоры.

Небо падало вниз,

Но его—вершин поддержали опоры.