Использование исторической науки

[Anahit]

Статья раскрывает смысл и несколько "корректирует" идеи и гипотезы, выдвинутые Ф. Мамедовой в монографии «Политическая история и историческая география Кавказской Албании (III в. до н.э. – VIII в. н. э.)»

Длинновато, конечно, но она скорее для тех, кто основательно интересуется историческим аспектом арцахского вопроса, а для таких людей объем материала препятствием стать не может :flower:

[Anahit]

ПРИМЕР ИСПОЛЬЗОВАНИЯ ИСТОРИЧЕСКОЙ НАУКИ В ЭКСПАНСИВНЫХ ЦЕЛЯХ

Г. С. СВАЗЯН

В 1986 г. издательство «Элм» Академии Наук Азербайджанской ССР выпустило в свет монографию Ф. Мамедовой «Политическая история и историческая география Кавказской Албании (III в. до н.э. – VIII в. н. э.)»1. Автор и ее редактор академик АН Азербайджанской ССР З. Буниятов представляют труд как исследование политической истории и исторической географии «исторического»2 Азербайджана, который по их мнению, охватывал армянские области Арцах, Утик, Пайтакаран, Сюник и был населен в древности албанцами – мнимыми праотцами азербайджанцев.

Для утверждения этой концепции, представляющей собой подлинный пример научного курьеза, создатели книги измышляют ряд умозрительных и несостоятельных положений, которые в основном сводятся к следующему:

1. Албания, начиная с формирования своей государственности (якобы III в. до н.э. до VIII в. н. э.), представляла собой единое централизованное политико-государственное объединение и на протяжении всего этого периода неизменно была заключена в границы, которые проходили на севере по главному Кавказскому хребту, на востоке – по Каспийскому морю, на западе – по реке Алазани, а на юге – по реке Аракс.

2. По своей национальной принадлежности албанцами (что в восприятии автора означает азербайджанцы) являлись армянские историки Мовсес Каланкатваци, Киракос Гандзакеци и Ванакан Вардапет, поэт Давтак Кертог, основоположники письменного законодательства, авторы «Судебников» Давид Алавкаорди и Мхитар Гош, а их произведения, наряду с канонами Агвенского и Партавского соборов, считаются образцами албанской литературы, которые, по выражению Ф. Мамедовой, были силой «армянской традиции» присвоены армянами.

3. После Тиграна Великого армянского государства не существовало, следовательно, армянский народ, его история и культура не играли никакой роли в жизни народов Закавказья.

К подобным выводам, однако, автор пришел не на основе научного и всестороннего анализа сведений источников, а руководствуясь предвзятым подходом, не брезгуя фальсификацией фактов, подтасовкой их в своих целях, отрицанием исторически достоверных сведений, игнорированием наиболее значимых из них, приписками. Предварительно обезопасив себя заявлениями о том, что сообщения античных и армянских авторов противоречивы и как таковые исторически не верны, Ф. Мамедова уже однозначно объявляет несостоятельными невыгодные ей сведения и строит свои аргументы на основе собственных перекроек. Например, она считает результатом противоречий те сведения Страбона, в которых Сакасена и Араксена упоминаются как армянские области и в качестве доказательства этого приводит слова Страбона «Река Кир, протекающая через Албанию» подразумевая, что эта фраза «логически подразумевает нахождение двух берегов ее (левобережья и правобережья) на территории Албании» (с. 119, 145-146). Но игнорировать неоднократные упоминания Страбоном Сакасены и Араксены как армянских областей (II, I, 14; XI, VII, 2; XI, VIII, 4; XI, XIV, 4), выбрать расплывчатое выражение и на этой основе делать вывод, к тому же – «логический», означает лишь очковтирательство и порочный метод изучения истории. На основе аналогичной фразы Страбона (о том, что «Аракс протекает через Армению»: XI, I, 5) автор, однако, не делает такого «логического» вывода, хотя, если следовать манере Ф. Мамедовой, упоминание Страбона об Араксе означает, что оба берега Аракса находились в Армении. Вероятно автор понимает, что территория одной страны не может одновременно находиться в пределах другой страны.

Страбон – не единственный автор, ставший жертвой пристрастности Ф. Мамедовой. Лихорадочное стремление огульно отрицать правдивость сведений античных авторов проявляется и при рассмотрении сведений армянских источников. Так, по Ф. Мамедовой, сведения Фавстоса Бузанда об Албании и албанах весьма тенденциозны: он преувеличивает, когда пишет, что Кура была границей между Арменией и Албанией, необоснованно относит Арцах, Утик, Шакашен и Гарманадзор к числу армянских областей.

Будучи заранее настроена отрицать подлинность сведений армянских историков об Албании и албанцах, Ф. Мамедова вовсе игнорирует научную серьезность. Со спокойной совестью она может заявить, с одной стороны, что Нахичеван не может быть армянской областью, поскольку Бузанд не имеет и намека на это, а с другой стороны, квалифицировать сведения «Армянской географии» относительно Нахичевана – как одной из областей и городов Армении – «совершенно не соответствующими реальной истории Армении» (с. 109). По ее мнению, не соответствуют исторической действительности также данные «Ашхарацуйца» (VII в.), что три области – Арцах, Утик и Пайтакаран – были армянскими или входили в состав Армении (с. 53). А сведения Корюна (V в.) о просветительской деятельности Маштоца в Армении, в том числе и в Гохтне, вовсе не означают, что последний являлся армянской областью (с. 113) и т.д. Подобные примеры можно продолжить.

Руководствуясь этим методом и своим устойчивым желанием опровергнуть «оскорбительное» мнение относительно отставания Албании от соседних стран по экономическому и политическому развитию, Ф. Мамедова «ретроспективно» переносит в III в. до н.э. сведения письменных источников в I в. до н. э. – I в. н. э. о государственности Албании и голословно объявляет, что Албания как политико-государственная единица существовала уже с указанного века. Ф. Мамедова не хочет видеть, что эти источники представляют государство как новое явление в общественно-политической жизни албанцев. Так, по данным того же Страбона, албанцы «к вопросам… государственного устройства… относятся беззаботно» (XI, IV, 4), а такую беззаботность люди могут проявлять в отношении лишь нового и не упрочившегося явления. Но в предполагаемый автором период – в III в до н. э. – албанцы жили в условиях социального расслоения и были лишь племенными союзами. Так, в конце IV в. до н. э., в первом письменном упоминании о них – у Аристобула (в книге Арриана «Поход Александра»), албанцы, участники битвы при Гавгамеле, представлены не самостоятельным, выступавшим под командованием правителя своей страны нардом, как это подобало имевшему государственность народу, а как племена, предводительствуемые Атропатом, сатрапом Мидии. (Арриан, III, 8. 4). Таковыми же, т. е. племенными союзами, жившими в условиях социального расслоения, они выступают также в археологических материалах, относящихся к известной «Ялойлутепинской культуре», датируемой IV – I вв. до н. э3.

Источники не дают никакой возможности считать III в. до н. э. периодом формирования Албанского государства и, следовательно, приписывать ему устойчивые государственно-политические границы. Албания, не будучи в тот период целостным, сформировавшимся государственным объединением, естественно, не только не могла иметь границы вообще, но и, что скорее смешно, чем антинаучно, распространять свое политическое влияние до реки Сулак и на более отдаленные районы. Как показывают античные авторы, Албанское государство сформировалось лишь в начале I в. до н. э. и в то же время утвердило свои государственные границы, которые, по свидетельству тех же авторов, проходили на севере по Главному Кавказскому хребту, на востоке – по Каспийскому морю, на западе – по реке Алазан, на юге – по реке Куре. Но Ф. Мамедовой представляются ошибочными сведения Страбона, Плутарха, Плиния Старшего, Аппиана и Диона Кассия относительно Куры – как южной границы Албании4. Она считает, что Кура воспринималась границей между Арменией и Албанией только потому, что исследователи подходили к сведениям указанных авторов некритически, без попыток выявления их достоверности, в силу сложившейся «армянской традиции» и в особенности «полного игнорирования» данных Каланкатваци. (с. 119). Она призывает не верить античным авторам, поскольку, как она считает, «их информация носила случайный, противоречивый характер и вполне могла быть неточной» (с. 126, 140). Ф. Мамедова обосновывает это тем, что в основе сведений античных авторов лежат сообщения плохо знакомых с географией Закавказья Эратосфена, Патрокла и участников кавказских походов Помпея, в особенности последних, «чьей целью было преследование понтийского царя Митридата, а вовсе не изучение Албании (с. 120). Однако обвинения Ф. Мамедовой как в адрес исследователей, так и в адрес упомянутых авторов – надуманны и ложны. В сообщений их и в особенности Страбона относительно Албании лежат не данные Эратосфена и Патрокла или сведения случайных участников похода Помпея, а знающих людей: в основном военные дневники и отчеты, являющиеся официальными докладными, участника и очевидца походов Помпея, военного, политического и государственного деятеля Феофана Митиленского. Как таковые, они содержали свидетельства о социальной, экономической и политической жизни Албании, поскольку римских завоевателей подлежащие захвату страны интересовали в первую очередь именно с этих точек зрения. Ф. Мамедова представляет отрицательное отношение Страбона к своим источникам, в частности к Посидонию (Страбон, XI, I, 6), как факт, подчеркивающий противоречивость его сведений (с. 119). Но это не научный подход. Подобное отношение Страбона к своим источникам привело бы добросовестного исследователя лишь к единственному, научно верному выводу, а именно: Страбон относится к сообщениям своих источников с тщательным отбором и критически. Поступая таким образом и выражая свое явное недоверие в отношении части своих источников, Страбон, однако, широко использовал сведения Феофана Митиленского5, которые никак не сочтешь «случайной информацией». Следовательно, не может быть сомнений в том, что в основе сообщений Страбона (и других) лежат данные достоверного и надежного источника и его опасение характеризует Албанию I в. до н. э. – I в. н. э. в совокупности ее политической, социально-экономической и географической сфер. А согласно этим сведениям, южная граница Албании в указанный период проходила по реке Куре.

Отвергая подлинность сообщений античных авторов, Ф. Мамедова ссылается на Мовсеса Каланкатваци и Мовсеса Хоренаци (которого, кстати, исходя из тенденциозных намерений, считает историком не V, а VIII в. (с. 47)), которые будучи лучше знакомы с Закавказьем, якобы считают южной границей Албании реку Аракс. Для этого она ссылается на те их сведения, в которых говорится о назначении армянским царем Вагаршаком наместником северо-восточных областей Арана и о предоставлении ему территории «от реки Ерасх до крепости, называемой Хнаракерт» (Хоренаци, II, гл. 8; см. также Каланкатваци, I, гл. 4). Ни у одного серьезного исследователя не вызывало и ныне не вызывает сомнения, что эти сообщения армянских историков относятся к преобразованиям в Армении и к основании нового наместничества на ее северо-востоке. То обстоятельство, что основателем нахарартсв был армянский царь, к тому же «на окраине армянского говора» (Хоренаци, II, 8), не оставляет сомнений, что Аран мог наследовать неармянские территории. Но ф. Мамедова (как и некоторые другие азербайджанские исследователи) видит в этих сообщениях не только свидетельство существования южной границы Албании по Араксу, но и объявляют Арана праотцом албанцев. Однако власть этого «праотца» распространялась отнюдь не на ту территорию, искусственное расширение которой Ф. Мамедова считает своей миссией. Ограниченная на юге рекой Аракс, на северо-западе – крепостью Хнаракерт, его территория не севере, как свидетельствует Хоренаци, проходила по течению реки Куры. «Царь (Вагаршак – Г. С.) назначает Арана, мужа именитого, первого в деле мудрости и разума, наместником страны северо-восточной, великой, славной и густонаселенной, близ большой реки, прорезывающей великую равнину и называемой Курой» (Хоренаци, II, 8). Таким образом, территория Арана на севере завершалась течением реки Куры, а дальше нее власть его не распространялась. Там находилась совершенно другая для него страна – собственно Албания.

Следовательно, на юге достигала Аракса не собственно территория Албании, а владений Арана, которая, отделяясь от первой рекой Курой, не дает оснований для их отождествления. В силу этого же обстоятельства Аран не мог быть праотцом проживавших севернее Куры албанских племен. Эти владения Арана, которые армянские историки называют Агванк, охватывали территорию, которая с севера ограничивалась рекой Курой, с юго-востока – рекой Аракс, с юго-запада – Сюникскими горами, а с северо-запада крепостью Хнаракерт, образуя треугольник, который включал армянские окраинные области Утик и Арцах. То, что владение Арана являлось частью этого треугольника, показывает тот факт, что те же историки считают происшедшими от него лишь те племена, которые проживали в указанном треугольнике: утийцев, гардманцев, цавдейцев и гаргарцев. Как видим, Агванк армянских историков, на которых ссылается Ф. Мамедова, совершенно не соответствует Албании Греко-римских источников. Это обстоятельство вновь доказывает, что под Агванком армянские историки понимали «Восточный край Армении» - факт, который еще в XI – XII вв. зафиксировал армянский историк Маттеос Урхаеци, писавший: «Страна Агванк, являющаяся глубинным краем Армении» (Хроника, Вагаршапат, 1898, с. 230). Следовательно, сведения М. Хоренаци и М. Каланкатваци об эпониме Аране являются не основанием для передвижения южной границы Албании до реки Аракс, а совершенно неопровержимым доказательством того, что ее южная граница проходила только и только по реке Куре. Роль Куры как границы между Арменией и Албанией выражена Ф. Бузандом в следующей фразе»: «Реку Куру сделал границей между своей страной и Албанией, как было раньше (Бузанд, гл. XIII, перевод с древнеармянского).

Таким образом, сообщения античных и армянских историков и географов, живших и творивших в I в. до н. э. - V в. н. э., приводят к выводу, что на протяжении всего этого периода границей между Арменией и Албанией была река Кура.

Одна из исходных подделок автора – убеждение, что централизованное государство Албания до VIII в. обладало почти незыблемыми границами. Это является следствием намеренного игнорирования возникших в разные периоды истории Албании и при различных политических обстоятельствах отдельных, не схожих государственных политических образований, стремления считать их единым Албанским государством. Дело в том, что в середине V в. н. э. Сасанидский Иран, проводя свою завоевательную политику в Закавказье, после ликвидации царства Великой Армении, упразднил царство Албании и превратил его в марзпанство.

Образование марзпанств не было для Сасанидов самоцелью. С ликвидацией марзпанов и назначением марзпанов Сасаниды, исходя из целесообразности своего правления и налоговой политики и в особенности стремления политически ослабить Армению, отделили от последней и присоединили к вновь созданному марзпанству Албания армянские области Арцах и Утик, вследствие чего границы новой административной единицы достигли на юге реки Аракс. Так, начиная с V в. Аракс стал границей между Арменией и марзпанством Албанией, а на Арцах и Утик распространилось общее для марзпанства наименование «Агванк».

В конце VI – начале VII в., вследствие политики, проводившейся персидскими царями, а затем сменившими их в Закавказье арабскими халифами, территория марзпанства Албании распалось на отдельные управляемые местными княжескими домами политические единицы, каждая из которых стала выступать под наименованием своего княжеского дома, географической местности или племени. Известный арабский историк Баладзори пишет, что Хосров I Ануширван, стремясь упрочиться на западных берегах Каспийского моря и править ими, «выбрал… царей и назначил их, предоставив каждому из них шахство над отдельной областью. Из них были: хакан Горы, т.е. владетель Сарира (трона) с титулом Вахрарзаншах, и царь Филана, он же Филан-шах, и Табарсаран-шах, и царь ал-Лакзов с титулом Джурджаншах, и царь Маската, царство которого теперь не существует, и царь Лирана, с титулом Лиран-шах, и царь Ширвана, именующийся Ширваншахом». (Баладзори, с. 7).

Согласно сообщениям Масуди, тот же царь после завершения оборонительных сооружений поселял там разные народы с их царями, присваивал каждому из них высокие чины и титулы и проводил границы (СМОМПК, вып. 38, Тифлис, 1908, с. 41).

Эти новые административно-политические единицы, в которых, по данным арабских историков, вследствие той же политики начался также процесс деэтнизации края, не только выступали под названиями Гилан, Лакз, Лиран (Лайзан), Ширван, Табарсаран и др., но и зачастую существовали самостоятельно, независимо друг от друга. В таких услових даже общее до того название «Агванк» перестало употребляться для бывшей территории. Албанское государство было безвозвратно ликвидировано. Но Ф. Мамедова очень сильно желает иметь таковое и поэтому, совершенно не считаясь с указанными политическими изменениями, хочет видеть в лице Михранидов (Михранянов) неуклонных продолжателей традиций албанской царской власти.

В то время, когда территория марзпанства Албания распалась на отдельные самостоятельные княжества, являвшиеся его частями области Арцах и Утик со своим армянским населением превратились в отдельное самостоятельное княжество – княжество Араншахиков. В этом географическом регионе, единственном из входивших в бывшее марзпанство краев, за которым закрепилось и осталось принятое до этого общее для марзпанства наименование «Албания», «Агванк», вскоре вследствие указанной политики персов выдвинулась новая династия – династия Михранидов. Род Михранидов происходил от рода персидского царя, но, обосновавшись в междуречье Куры и Аракса, род этот вскоре арменизировался, приняв христианство (Каланкатваци, III, гл. 23) и усвоив свойственные армянской знати обычаи.

В начальный период Михраниды владели гаваром Гардман в Утике, но вскоре провозгласили себя единственными властителями, претендовавшими на территорию между реками Кура и Аракс. Наследники Михрана, будучи осмотрительными и дальновидными политическими деятелями, с течением времени упрочили свою власть на указанной территории, а в высший период могущества – при Джеваншире, в сферу этой власти были включены также некоторые части левобережья Куры, что, однако, не составляло существенной стороны их политики. Политическая деятельность князей Михранидов в основном разворачивалась на территории между реками Кура и Аракс – Утике и Арцахе, а некоторые их успехи на левобережье Куры были номинальными и носили временный характер6. Совершенно ясно, что Михраниды своей политической деятельностью, сферой и периодом этой деятельности не могли выполнять ту роль, которую им приписывает Ф. Мамедова, стремясь искусственно удлинить период централизованного единого царства Албания.

Таким образом антиисторично и в корне ошибочно стремление автора видеть Албанию с III в. до н. э. по VIII в. н. э. единым централизованным государством, к тому же искусственно раздутым и в почти неизменных границах. Автор, одержимый стремлением выдать желаемое за действительное, допускает фальсификацию истории, чтобы стало возможным привести границы бывшей Албании в соответствие с границами Азербайджанской ССР, а албанцев провозгласить предками современного азербайджанского народа. Но это откровенная экспансия. Страна Албания имела такие исторически возникшие географические и политические границы, вне которых находились входящие ныне в состав Азербайджанской ССР районы к югу от Куры, а жители, албанцы – как некое этническое целое уже давно исчезли. Даже во второй половине XI в., когда ее бывшую территорию завоевали турки-сельджуки, они ассимилировали в себе не «албанцев», а отдельные мусульманские племена, завершив тем самым начатые в регионе с VII-VIII вв. языковые и этнические изменения. Таким образом, в последствии в процессе формирования азербайджанского народа участвовали племена, происходившие от скрещивания последних и сельджуков – одного из племен племенного союза Огузов, и нет никаких оснований для представления албанцев в качестве предков азербайджанского народа7.

Особое место в системе фальсификаций Ф.Мамедовой занимает раздел, относящийся к албанской письменности и литературе. Ей не нравится признавать создателем албанского алфавита Месропа Маштоца. Она желает иметь албанский алфавит еще до Месропа Маштоца, и поэтому отводит последнему лишь роль реставратора и реформатора имевшегося алфавита (с. 6-7). Между тем, общеизвестны сообщения Корюна и Хоренци, согласно которым Месроп для албанов «изобрел» буквы (Корюн, XVI) или «создал буквы» (Хоренаци, III, гл. 54). Палеографическое изучение этого алфавита также показывает, что «агванские буквы созданы главным образом на основе однозначных знаков родственного им армянского и грузинского алфавитов» и что «все это действительно создано автором армянского алфавита гениальным ученым Месропом Маштоцем»8. Именно создано, а не рестраврировано, как это пытается представить Ф. Мамедова, умаляя величие дела армянского ученого в угоду своему «патриотическому» чванству. «Патриотические» чувства Ф. Мамедовой становятся еще более острыми, когда речь заходит об албанской литературе. Она считает своим долгом разыскать литературу для албанского «народа» и от того, что таковая не дошла до нас, попросту присваивает образцы из рукописного наследия армянского народа и хладнокровно объявляет их албанскими, а их авторов – албанскими летописцами. Жертвами подобной тенденции стали армянские историки, представители армянской культуры, общественно-политические деятели, которые перечислены нами выше. Для того, чтобы отнести их к албанской литературе и культуре, Ф. Мамедовой представляется достаточным, что они родились и вели свою общественно-политическую деятельность в таких географических местностях, которые сегодня находятся в составе Азербайджанской ССР. Ее не смущает, что эти сочинения написаны на древнеармянском языке и по канонам, принятым в армянской историографии и художественной литературе. Она преподносит читателю готовое и совершенно нелепое объяснение: «в силу особенностей исторических судеб письменные памятники Албании местного происхождения представлены на древнеармянском языке» (с. 5). Подобным образом присвоены также каноны Агвенского и Партавского церковных соборов, которые выдаются за плод общественно-политической мысли Албании.

В книге объявляются армянскими не только армянские историки, но – что является логическим развитием политики присвоения – содержание их сочинений приспосабливается к тенденции автора. Так, труд М. Каланкатваци «История страны алван» преподносится как история возникновения и развития Албанского царства, этнического происхождения албанцев и их социально-экономической, политической и духовной жизни. Между тем давно известно, что этот труд – история армянских областей Утик и Арцах в рамках марзпанства Албания, и только благодаря этому он содержит сведения об истории собственно Албании9.

Обратившись к Мхитару Гошу и объявив его деятелем албанской культуры, Ф. Мамедова считает, что его «Судебник» написан в период роста самосознания албанцев, когда в новых условиях «появилась необходимость создания для албан-христиан своего юридического документа» (с. 23). По ее мнению, «Судебник» написан «только для албан», потому что армяне имели свой правовой памятник – «Канонагирк», созданный в VIII в. Одзнеци (с. 24). В своих суждениях Ф. Мамедова непоследовательна, а в разъяснениях примитивна. Утверждая, что албанцы после ликвидации своей государственности в указанном ею же VIII в. ассимилировались, с одной стороны, с мусульманами, а с другой – с армянами и грузинами, т. е. деэтнизировались (с. 245-246), Ф. Мамедова в пылу своих намерений, период, наступивший спустя 4-5 столетия после этой деэтнизации, считает периодом роста самосознания албанцев, Мхитара Гоша – албанцем, а его труд – юридическим документом исчезнувшего народа. Вопиющее противоречие, которое не единично в ее попытках превратить армянских историков в аолбанских.

Киракос Гандзакеци с его «Историей» признается албанским историком также потому, что 18 из 66 глав его «Истории» якобы относятся к Албании (с. 31). И хотя для подобного серьезного вывода такое разъяснение явно недостаточно, отметим, тем не менее, что первая цифра получена лишь в результате того, что Ф. Мамедова представляет в качестве Албании описанное в этих главах феодальное княжество Хачен. А насколько логично считать после этнического исчезновения албанцев Хаченское княжество албанским, его армянского князя hАсан Джалала и армянского историка XIII в. – албанцами, - это не волнует Ф. Мамедову, как не волнует ее и то обстоятельство, что исторической науке Хаченское княжество со времен его образования известно именно как армянское феодальное княжество. Этот факт констатировал еще в X в. византийский император Константин Багрянородный, который адресовал письма, направляемые в Хачен, следующим образом: «В Армению – князю Хачена» (Константин Багрянородный. Ереван, 1970, с. 151, перевод с армянского)10. Следуя своей логике, Ф. Мамедова, не моргнув глазом, пишет, что в условиях роста армянского самосознания – в XII-XIII вв., албанская литература создавалась на армянском языке, и в пример тому упоминает надписи Гандзасарского собора (который, конечно, предварительно объявлен одним из шедевров албанской архитектуры), одна из который, якобы, сообщает, что «храм построен албанским царем hАсан Джалалом по приказу албанского католикоса» (с. 245). Эти откровенно надуманные суждения побудили автора прибегнуть к фальсификации надписей и рукописей, так как в упомянутой надписи hАсан Джалал титулован «самодержцем» «великой и высокой страны Арцах, …Ханберда и многограничных областей» и храм построил во исполнение завещания своего отца11. Ее нелепые «открытия» относительно языка надписей и вообще о создании в тот период албанской литературы на армянском языке тоже обречены на провал. Если даже на миг предположить, что этот исчезнувший народ по мановению волшебной палочки Ф. Мамедовой воскрес и достиг в XIII в. такого уровня развития, то возникает вопрос, почему он создавал свои литературно-художественные и другие исторические памятники или составлял надписи на чужом языке? Что же касается Гандзасарского храма, то А. Л. Якобсон подверг суровой критике легкомысленные и суровые упражнения с целью отторгнуть этот храм от армянской архитектуры12.

Таким образом, ни один из упоминаемых Ф. Мамедовой литературных памятников не является албанским и не может стать таковым лишь по ее желанию. Не выдерживает критики также ее заявление относительно языка этой неизвестной литературы, когда Ф. Мамедова пишет, что «албанская литература в V – X вв. создавалась на албанском языке (с. 38). Просто диву даешься тому, что эти явно антинаучные и антиисторические концепции вновь выдвигаются Ф. Мамедовой, тогда как они уже давно отвергнуты историографией13.

Через книгу красной нитью проходит тенденция унижения армянской государственности, статуса царства Великой Армении – тенденция, которая до настоящего времени не замечена в трудах ни одного отечественного историка и фигурировала лишь в вымыслах турецких фальсификаторов истории. В качестве предпосылки Ф. Мамедова совершенно спокойно, не учитывая сообщений источников, считает название «Великая Армения» географическим понятием, которое употреблялось в истории с 220 г. до н. э., а политическим понятием стало с II-I вв. до н. э., со времен Арташеса I и Тиграна Великого (с. 55-56). Но уже более двух столетий до 220 г. – до завоеваний Антиоха III Селевкида, - который избран Ф. Мамедовой исходным рубежом, в историографии использовались понятия Великая Армения и Малая Армения в качестве названий существовавших в Передней Азии государственно-политических образований. Первым автором, который использовал указанные названия в этом значении, был Курций Руф (I в. н.э.), повествовавший о событиях истории IV в. до н. э. По свидетельству этого автора, в сражении при Гавгамелах против македонцев на левом фланге сражались армии Малой Армении, а на правом – Великой Армении (Квинт Курций Руф. История Александра Македонского IV, XII, 10, 12), которыми командовали Оронт и Митрауст (Арриан, Поход Александра, III, 85). Это – объективные факты, игнорирование которых Ф. Мамедовой свидетельствует о ее предвзятом отношении к истории Армении.

Ф Мамедова считает державу Тиграна Великого государством, созданном случайными завоеваниями, лишенными внутреннего органического единства, с разноязычным населением (с. 56-57). После смерти своего основателя это государство, считает Ф. Мамедова, фактически перестало существовать, а в 428 г. этот факт был юридически зафиксирован (с. 39). Но это утверждение прямо противоположно действительному положению, вытекающему из сведений источников. Из сообщений античных авторов о государстве Тиграна Великого перед нами предстает Армения того времени как передовое, централизованное, однородное, ставшее еще при Арташесе (189-160 гг.) одноязычным государство. Однако для Ф. Мамедовой это несущественно, и она, продолжая дискредитацию по адресу исторической Армении, заявляет, что после смерти Тиграна Великого «Великая Армения как политическое понятие изжило себя» и сохранилось в качестве географического понятия (с. 56). Позабыв о том, что она до этого писала: «политическое понятие «Великая Армения» характерно для II-I вв. до н. э., для периода царствования Арташеса и Тиграна II», Ф. Мамедова внезапно заявляет: «в течение шести столетий (II в. до н. э. – IV в. н. э.) не было централизованного единого государства «Великой Армении» (с. 56). Противопоставляя Армении Албанию, которая якобы все более усиливалась на протяжении этого периода, а Армения, находившаяся под владычество Рима, превратилась в провинцию (с. 59, 146 и др.), Ф. Мамедова прибегает к откровенной фальсификации. Великая Армения, подвергавшаяся нападениям со стороны Рима, признавала его политическое господство время от времени, но не теряла своей государственности, не переставала оставаться одним из мощных государств не только Закавказья, но и Передней Азии. После смерти Тиграна Армения не превратилась в римскую провинцию, как это утверждает Ф. Мамедова, в ней продолжали царствовать потомки Тиграна, сохранив право носить титул «Царя царей». После Помпея для воевавших на Востоке полководцев было делом чести и воинской доблести сражаться и побеждать в Армении. Одержанные над Арменией победы отмечались пышными парадами, римские императоры чеканили монеты с хвастливыми надписями «Армения завоеванная», «Армения побежденная» или «Армения вновь завоеванная». Именно мощь Армении была причиной того, что за привлечение ее на свою сторону развернулось непримиримое соперничество между Римской империей и Парфянским царством, Римской империей и Сасанидским Ираном, Византией и Ираном. Будь Армения такой, какой стремится ее представить Ф. Мамедова, едва ли эти державы скрестили бы копья за привлечение Армении на свою сторону и достижение тем самым превосходства друг над другом в Передней Азии. И наконец, именно мощь Армении была «виновна» в том, что завоеватели стремились разделить и тем самым ослабить ее. Но даже эти разделы, вопреки мнению Ф. Мамедовой, не могли лишить Армению ее могущества и ведущего положения среди стран Закавказья. Известны сообщения Л. Парбеци о том, какое значение придавалось Армении персидским двором для завоевания Закавказья. «А когда Армения будет прочно нашей, Иверия и Агванк будут непременно», - говорил hазарапет Марhнерсеh Иездигерду Н. (Парбеци, гл. 21), что и повторил Иездигерд в своем письме армянам: «И когда вы, подобно нам, примете нашу праведную веру, Иверия и Агванк не осмелятся преступить нашу и вашу волю» (Парбеци, II, гл. 22, на арм. яз.). Оспоримо ли после всего этого снение исследователей о том, что «пока существовала поддерживая Римом буферная Великая Армения, Сасанидский Иран не мог утвердиться в Закавказье»14, которому возражает Ф. Мамедова, считая его необоснованным (с. 58).

Таким образом, желательно это для Ф. Мамедовой или нет, но греко-римские и армянские источники представляют Великую Армению как централизованное, единое, органически сильное своей этнической общностью и жизнестойкое государство, представлявшее собой значительную силу даже после утери государственности. Позднее, в период владычества в Закавказье арабов, ведущая роль Армении выражалась в уже в создании в Закавказье отдельной административной единицы , которая по ее имени называлась «Армения». Центром области «Армения», охватывавшей помимо Армении также Грузию, Ширван и Дербенд, был один из городов Армении – Двин15.

Кстати, умаляя роль и значение Армении и противопоставляя ей Албанию, Ф. Мамедова фальсифицирует и историю Албании. По ее мнению, Албании почти не касались войны между Римом и Ираном (с. 57), она, в отличие от Армении, которая «стала фактически провинцией» (с. 59), сохранила свою самостоятельность и положение ее стало даже более привилегированным (с. 59). Она скрывает такие факты истории Албании, как постоянное присутствие оккупационных римских войск в Албании, доказательством чего является оставленная одним из римских легионов надпись у подножья горы Беюк-Даш, воцарение на царский престол Албании римских ставленников и т. д. Факты, которые указывают на римское господство в Албании, скомканы, потому что не соответствуют версии Ф. Мамедовой о том, что римляне, в отличие от Армении и Грузии, не завоевали Албанию (с. 122-123, 141, 147, 148), что якобы Албания «была без царской власти всего навсего с 463 по 487 г.» (с. 57). Она создает для Албании так называемую «чистую», без каких-либо взаимодействий историю, а потому заявляет: «Изучение албанских и армянских реалий убеждает в том, что «Великая Армения» как в политическом, так и в географическом понимании никоим образом не связана с судьбой Албании» (с. 56). Подходя подобным образом к Албании, она обвиняет К. В. Тревер в том, что та в своем, посвященном истории Албании труде, «неоправданно много внимания уделяет истории Армении» (с. 63).

В труде Ф. Мамедовой целая глава отведена истории албанской церкви. Здесь автор всячески пытается представить ее как апостольское, независимое от армянской церкви и предшествовавшее ее ей духовное учреждение. С этой целью Ф. Мамедова ссылается на сохранившееся у Каланкатваци религиодное предание, согласно которому один из первых на Востоке проповедников, ученик апостола Фаддея – Елисей, начал свою проповедническую деятельность в стране Чола и, прибыв в Гис области Утик, построил там церковь – первую на Востоке (Каланкатваци, I, гл. 6). Ссылаясь на это предание, Ф. Мамедова считает, что в нем (и вообще) под выражениями «восток», «восточная страна» Каланкатваци (как якобы и несколько других армянских историков) имеет ввиду Албанию – восточный предел христианского мира по отношению к Иерусалиму (с. 223-224). И поскольку Восток – это Албания, а первая церковь на Востоке сооружена в Гисе, следовательно, заключает она, албанская церковь – первая христианская церковь в Закавказье, апостольская и самостоятельная. Однако по меньшей мере наивно превращать сегодня религиозные предания в основу решения вопросов истории, когда на эти предания не опираются даже церковные деятели. Следует отметить одновременно, что новые толкования встречающихся у Каланкатваци терминов лишены основания. Как неоднократно отмечалось в историографии16, упомянутые выражения Каланкатваци относятся к восточному краю Армении. И несмотря на бурные выражения Ф. Мамедовой против этого мнения, нет сомнений в том, что церковь в Гисе считалась первой среди церквей восточного края Армении.

Не соответствует исторической действительности и тезис Ф. Мамедовой, что католикосы Албании, начиная с конца IV в. рукополагались собственным духовным сословием (с. 232). Выступая с подобным заявлением, Ф. Мамедова допускает двойную ошибку. Главы албанской церкви в указанный период являлись лишь епископами. Титул «католикос» они стали носить много позднее – с 551 г., когда первым католикосом Агванка стал Абас. Но и епископы, и католикосы рукополагались армянскими католикосами. Этот порядок был установлен еще первыми насадителями христианства в Албании. Так, М. Кала

[Thug]

ЭТО наукой нельзя называть