СЕМЕРО ИЗ ДВАДЦАТИ ТЫСЯЧ
(Главы из книги)
Рассказ о ПИКАССО АРЕГЕ - Эта вторая глава из книги.
- Пленных не берем, никого в живых не оставлять, чтобы ни одной собаки в этом селе не осталось. Все, свои задачи знаете, идите на исходную, - голос Деда был резок и сух как никогда, - пушкари...
- Готовы, - откликнулся седой мужчина, - сегодня лимит снарядов на вас не распространяется.
- Нет, спасибо. Четыре, максимум пять выстрелов - только бы штаб накрыть.
- Гарантируем, - ответил артиллерист, и, сложив карту, вышел из штаба. Из угла комнаты поднялся высокий бородатый мужик:
- Брат, мы у вас в должниках, уважьте! Дайте нам с вами пойти, ведь он нам как родной... был...
- Нет. Это только наше дело, а потом - пожалуйста.
Бородач так изменился в лице, что Дед добавил:
- Если действительно хотите помочь, можете сделать так, чтобы в этом гадюшнике ни одного дома не осталось? Но под ноги попадете - не обижайтесь! Заходите за нами, сжигаете все... Бензин есть?
- Ничего, следующий месяц на ишаках поездим, - оскалился командир соседей и выскочил во двор.
К исходному рубежу наша пятерка вышла бегом, безо всякой маскировки. Несмотря на полную луну нас никто не заметил, хотя залегли мы у речки, в какой-то сотне метров от траншей на околице. Думаю, что все, как и я, мало что осознавали от раздирающих нас боли и бешенства. Никогда мы с таким нетерпением не ждали сигнала к атаке. Ненависть, жажда мести ощущались физически, жаром били в сердце и мозг... Выстрел "артиллерии" - единственной нашей на 8 километров фронта стомиллиметровки КС-19 прозвучал как колокол благовеста. Мы понеслись вверх по склону, и те из азеров, кто успел нас заметить, наверное, приняли нас за призраков - по нам так и не выстрелили. Мы же проскочили траншею, не останавливаясь, только уронили в нее лимонки и с грохотом взрывов уже рассыпались веером по трем улочкам села. В окна домов полетели гранаты, длинные очереди скашивали тех, кто пытался оказать хоть какое-то сопротивление, а мы носились среди этого пекла словно заговоренные от смерти. Ревели как раненые звери, бросались на огонь, а смерть, будто испугавшись нас, бежала вместе с пытавшимися спастись азерами.
Когда мы выскочили на площадь, то сразу оценили подарок артиллеристов - центр села озарял адский огонь взорванного бензовоза, горели штаб и стоявший рядом БТР. Азеры уже не пытались сопротивляться, уносили ноги, мы же совсем потеряли голову и единственным, что как-то уравновешивало нашу жажду крови, были ставшие почти инстинктивными навыки действий отряда в бою.
Из окна школы, служившей казармой, кто-то высунул палку с белой тряпкой:
- Ара, сдаемся, прошу, не стреляйте!
Айк, скобой затвора, сорвал кольцо гранаты и отправил ее в окно:
- Я и не стреляю! - крикнул он мне.
Когда я забежал за угол, передо мной на колени бухнулись двое сопляков в афганке, третий лежал с перебитой ногой неподалеку. Никому не было и двадцати:
- Дядя, не стреляй, пожалуйста, не стреляй, не надо!!!
- Сдохните, мать вашу! - разрядил я в них весь магазин.
Через какие-то десять минут вой, стоявший над селом, прекратился. Как и три дня назад, мы вновь дошли до дальней околицы, но радости никакой не было. Никто не сказал и слова, пока к Деду не подбежал замкомандира соседей.
- Все, чисто! Тридцать трупов насчитали. Взяли две градобойки и склад.
- Мало... Мало! - глухо сказал Айк, глядя себе под ноги.
Дед обернулся, посмотрел на село и, что-то прикинув, сказал замкома:
- На этой стороне дома пока не жечь. Имитируйте перестрелку, а Толик пусть запросит подмогу, будто половину села еще удерживают. Мы вглубь по дороге пойдем, найдем, где удобнее их встретить. Нас не ждите, мы лесом к утру вернемся. Только сами по рации не говорите! - крикнул он вслед.
Промчались дальше по дороге, подобрали место поудобнее и, по-прежнему молча, залегли. За спиной все ширилось зарево, щелкали выстрелы, изредка доносились взрывы... Еще полчаса, и на дороге показались БТР, ПАЗик и крытый тентом грузовик. Колонна не успела одолеть половину подъема, как хлопнула "муха" Мрава; БТР вспыхнул, внутри сразу начал трещать рвавшийся боезапас. Убедившись, что с броней покончено, Дед поджег "ЗиЛ", а мы открыли огонь по автобусу. Крики отчаяния стихли почти сразу.
- Айк! - рявкнул Дед, - оставь гранату, лучше соберите оружие. Тигран, Ваан - в охранение. Армен, посчитай и собери документы.
Назад шли быстрым шагом, под грузом оружия сил на бег просто не оставалось.
- Двадцать один в автобусе, семеро в грузовике ДШК везли, в бронике не знаю, я не кочегар, чтоб по печкам лазить... - ни к кому не обращаясь, сказал Мрав.
Когда утром вышли к своим, увидели причину точности артогня - ребята на колесах выкатили зенитку из укрытия на прямую наводку, где их спокойно могли бы расстрелять не то что из БМП, а из пулемета, и теперь цепляли "каэску" к УАЗ-у, переезжая на новую позицию. Поздравлений не было, просто кивнули друг другу. Желанная победа казалась обесцененной.
Сели под шелковицей и спасибо всем соседям за тонкость и понимание - никто не подошел, все позволили остаться нам наедине.
- Завтра еще сходить... - еле начал Айк, как его оборвал Дед:
- Арег сходил! Мало?!!! Сегодня вечером полетишь с ним в Ереван. Тигран с тобой. Родным покажете все документы, скажете, что это малая часть того, что мы за Пикассо с азеров возьмем. Выполнять! Чтоб через десять дней были здесь!
...В тот злополучный день "заведыватель связи" карабахцев Толик спозаранку принес заряженные аккумуляторы, включил рацию и тут же зазвучал голос, с азербайджанским акцентом повторявший по-русски:
- Вазген, Вазген, ответь, Вазген...
Шутник, который в тот день был не в духе, кинул рацию Арегу:
- Держи, защитник азеров, это явно тебя.
Арег нажал тангетку "Виолы":
- Чего тебе, Тофик?
- Слава Аллаху, я уже не надеялся, ара джан, позавчера ваши в нашем селе из пожара спасли девочку, она жива? - зачастил азер.
- Да, жива, здесь, ну и что?
- Ара джан, здесь ее мать, прошу, поговори с ней.
Прежде, чем Арег успел ответить, послышались рыдания женщины:
- Апер джан, гурбан олым сана, умереть мне у твоих ног, прошу, не обижайте ребенка! Умоляю, верните... Гюльнара моя единственная, двенадцать бесплодная ходила, еле родила, сама чуть не умерла... Пожалейте, ради Бога, всю жизнь за вас и вашего Бога молиться буду, прошу...
Арег взволнованно посмотрел на Айка, тот раздраженно бросил:
- Да пускай катится, отдай!
- Тофик, эй, Тофик...
- Ара джан, только цену назови, хочешь бензином, хочешь, деньгами, все дадим, только цену...
- Ты не понял - по себе нас не мерь, мы детьми не торгуем. Но отдадим только матери, а то знаем вас - или деньги с матери сдерете, или ребенка убьете и на нас свалите.
- Как скажешь, ара джан, все сделаем. Только как ты узнаешь, что это мать?
- Девочка узнает.
- Как скажешь. Хочешь, через час у моста в нейтральной зоне?
- Ладно, но с вашей стороны только мать и больше никого, а я приведу девочку, если признает мать, то отдам. Все, конец!
Арег подошел к кровати, на которой спала трехлетняя Гюльнара. Ребенок во сне был похож на ангела, обнявшего тряпичную куклу - последнюю "работу" Пикассо.
- Золушка, а, Золушка, вставай, сейчас пойдем к маме, - ласково сказал он по-армянски. Девочка открыла глаза, улыбнулась и со словами "Янрымыш даи" обняла Арега.
- Тьфу, смотреть противно на эти телячьи нежности! Избавьте меня, выметайтесь! - окончательно вышел из себя Айк, - Доц, возьми двоих и проводи папу с дочкой...
Осмотрелись из траншеи - у моста все было спокойно. Ничто не предвещало беды, а мы не обратили внимания на то, что хоть мост и находился в нейтралке, но от нас по открытой местности был чуть дальше, чем от противника.
В условленное время Арег и азербайджанка подошли к мосту. Ребенок сразу потянулся к матери и Арег, поцеловав Гюльнару, опустил ее на землю. Слов мы не могли слышать, но женщина упала на колени, обняв Арега за ноги... Пикассо спокойно зашагал к нам, я же смотрел, как азербайджанка приближается к траншее, проходит ее, внезапно оборачивается. Я напрягся: почему не идет дальше? Из траншеи выскочили двое, затянули ее, упирающуюся, вниз. "Ловушка", - еле успел подумать я, - "Пикассо еще полтораста метров до нас". Застрочил пулемет, Арег упал...
Все попытки вытащить его пресекались плотным огнем. До сумерек азеры, под радостный гогот и улюлюканье практиковались в стрельбе по Арегу... Вынести смогли лишь ночью...
В 91-м, когда Дед принял меня в отряд, Арег был первым, кто поздравил меня:
- Рад, что ты решил присоединиться к нам. Вначале будет очень трудно, но выбор правильный, а я сделаю все, чтобы ты о нем не пожалел.
Сказал и сдержал обещание. Невысокий, стройный, с тонкими чертами лица, аккуратной смоляной бородкой и невыразимо ласковыми темно-карими глазами, Арег был всеобщим любимцем. Думаю, что если б не его опека и поддержка, то при моей несдержанности навряд ли мне удалось пройти "испытательный карантин" Деда. Арег несколько раз удерживал меня от очередного "окончательного решения" перейти в любой другой отряд, где режим не был бы столь иезуитским; на мою последнюю вспышку он ответил улыбкой и спокойным вопросом:
- Тигран, ты как, до конца решил воевать, или..
- Конечно, до конца!
- Понимаешь, настоящих военных у нас мало, а война не ждет. Учиться приходится по ходу, независимо от того, где и в каком отряде, а тех, кто сам не хочет, война учит по-больному. Думаю, лучше Деда нас никто не подготовит. И еще одно - уйти сейчас значит признать свое поражение, а единожды отступивший... В конце концов, Дед делает из нас стойких солдатиков, и вовсе не таких оловянных как у Ге Хе.
- Кого?
- Ганса Христиана. Андерсена, Тигран джан, Андерсена. Признайся, сколько лет не читал...
И я оставался. Главным аргументом было обращение Арега - доверительное, как с равным, не изменившееся, когда я прошел "акклиматизацию" и был принят в отряд; Арег и тенью намека не напомнил мне о своем "шефстве".
Задолго до нашего знакомства все уже звали Арега "Пикассо" - конечно же, с легкой руки Айка. При любой возможности Арег доставал из планшета альбомчик, карандаши и рисовал, рисовал без устали. В большинстве случаев, естественно, рядом возникал Шутник Айк. Постояв минуты две молча для приличия, Айк картинно закатывал глаза, восторженно прицокивал и в который раз заводил волынку:
- Чудо как хорошо! Пикассо, небось, сейчас в гробу от зависти места себе не находит. А? Высокохудожественно! Да и просто - о-хре-ни-тель-но! Арег, братишка, вот если ты себе еще бы и ухо отрезал, а? Ведь настоящим Пикассо бы стал! Да ведь ты как бы рисовал, если бы ухо тебе не мешало!
Арег улыбался вместе со всеми:
- Шутник, ну не может быть человек настолько бестолковым. Сколько раз тебе говорил, что без уха был Ван Гог. Не Пикассо, а Ван Гог.
- Вот я то же и говорю - Пикассо, - невинно смотрел ему в глаза Айк.
- Шутник, скажи - Ван Гог.
- Пикассо...
Под наши сдавленные смешки Арег раздраженно отмахивался и взывал:
- Господи Всемогущий, молю тебя ниспослать мне терпение вынести сие воинствующее невежество!..
- Истинно Пикассо, - лицемерно восхищался Айк, подливая масла в огонь.
Все заканчивалось тем, что окончательно выведенный из терпения Арег уходил, зарекаясь когда-либо "говорить с невеждами об искусстве". Для Шутника же в мире существовал один лишь художник - конечно же, Пикассо.
Открываю альбом - портреты, пейзажи, наброски - вот я еще "зеленый" после тренировки - потный и усталый насмерть, вот мы внимательно слушаем Деда, что-то объясняющего на совещании. Карикатуры - вот тут больше всего доставалось, разумеется, Айку. Шутник не обижался - внимательно изучал свое alter ego и незамедлительно заводил шарманку о Пикассо. Все больше воодушевляясь, он рисовал перед Арегом и нами широкие перспективы, открывающиеся после ритуального удаления основного препятствия на пути к мировой славе - разумеется, все того же уха. Заглядывая в глаза Арегу, Айк обещал всемерную поддержку и бескорыстную помощь в хирургическом вмешательстве, завершая речь патетической фразой:
- Ради Отчизны пойдем и на это - одну ногу Шайтан будет держать, другую Доц, Дед и Мрав - руки, голову - Малыш, а я уж как-нибудь сделаю святое дело. Как же мир обойдется без такого художника?!
Что Арег значил для нас, стало видно после его гибели. Дисциплину и кодекс чести Дед сделал без преувеличения знаменем нашего отряда, любую попытку неуважительного отношения "заслуженных фронтовиков" глубокого тыла к пленным и гражданским пресекал уничижительным приглашением сделать пару ходок с нами. Казалось бы, чего еще желать? - но вот Арег садится рядом с заросшим, отчаявшимся азербайджанским солдатом, или же сельчанином с безысходной тоской в глазах, протягивает кружку чая - и через пару минут он им брат, а после обмена пленными и заложниками большинство их на той стороне делали все возможное, чтобы облегчить жизнь нашим, и непременно посылали с ними напутствия "всех благ художнику".
Временами это переходило все пределы нашего понимания и терпения. Как-то зимой мы получили посылки - медсестры и нянечки больниц прислали вязаные ими свитера. "Камуфляж" коричневых и темно-зеленых полос растрогал всех, одевали мы свитера только на выходах, а Арег - взял и надел свой на оборвыша-пленного, коловшего дрова на ротной базе.
Тут взорвался даже Шутник:
- Ты что о себе возомнил! Ты кто такой, чтобы... - задохнулся он, - девчонки для кого вязали? Какие письма писали! Свихнулся?! Мать Тереза! Ты что, конопли обожрался?!
- Айк, сперва успокойся, потом скажи, что тебе так не понравилось, - спокойно ответил побледневший Арег.
- Да ты все понял! Святым стать захотел?...
- Айк, пойдем-ка... - встал из-за стола Дед.
Шутник выбежал за дверь, Дед приостановился перед Арегом и медленно произнес:
- По-моему, ты хватил лишку. Подумай над этим.
- Дед, как прикажешь, так и будет. Но я просто уверен, что я прав! Так надо, я просто не могу объяснить этого, но чувствую... Если бы девушки были бы здесь, увидели этого...
- Дело не в девушках и не в пленном. Проблема в твоих чувствах - было бы лучше, если б их не было вообще, пока война не кончится. Я не батюшка и не замполит, так что просто избавь меня от этических проблем - реальных хватает. Подумай.
Вернулись Дед с Шутником за полночь. Айк с Арегом не разговаривал неделю, а к пленному обращался тоскливо-надрывным кличем:
- Мисюсь, где ты?
Однако Арег был несгибаем. До сих пор не могу понять, как в нем совмещались смертоносность совершенной боевой машины и сердце Маленького Принца. И наивным он не был - все видел, понимал, но жил по своей вере и убеждениям. Уж не знаю, какие флюиды, исходящие от него, ощущали те достаточно многочисленные в хаосе и горе войны шакалы, которых мы называли "слизью", но Арега, при всей его внешней хрупкости, обходили они за версту.