Погромы в Смирне

[Kornelij Glas]

Это отрывок - предпоследний- из книги американского писателя Эдварда Уитмора "Синайский гобелен". Книга довольно странная, пересказывать не буду- сами прочтите- линк в конце будет.

Последняя глава повествует о погромах в Смирне. Сама книга совсем не о том. Но один из главнх героев постоянно вспоминает некий эпизод с армянской девочкой, становится морфинистом, и только в конце раскрыватся эта история.

[Kornelij Glas]

ГЛАВА 20

Смирна, 1922

Стерн подобрал нож, Джо видел, как он это сделал. Он видел, как тот взял девочку за волосы и запрокинул ей голову. Он увидел тоненькую белую шею.

Ионическая колония, считающаяся родиной Гомера, один из богатейших городов Малой Азии как при римлянах, так и при Византии, вторая из семи церквей, которым адресована Книга Откровений, в которой Иоанн тоже называет ее богатой, но говорит, что наступит день, когда ее постигнет ужасное несчастье, что и случилось, когда ее уничтожил Тамерлан.

Но теперь, в начале двадцатого века, она расцвела вновь, население ее составляло около полумиллиона греков, армян, евреев, персов, египтян, европейцев, пестро одетых, усердно занимавшихся торговлей и любовью; по удивительному изобилию жизненных благ этот красивый порт превосходил все прочие в Леванте.

Греки, евреи, армяне и турки все еще жили в своих кварталах, но кварталы эти уже постепенно начинали перемешиваться, а богатей всех национальностей предпочитали пышные виллы Европейского квартала.

Город славился прекрасным вином и ладаном, коврами и ревенем, инжиром и опиумом, берегами, поросшими олеандром, лавром, жасмином, миндалем и мимозами. Славился своими непрекращающимися концертами, музыку здесь обожали, особой популярностью пользовались местные оркестры из цитр, мандолин и гитар.

Славился местный люд и пристрастием к кафе и прогулкам и, не меньше чем к сценическим представлениям, к тем маленьким драмам, тайным любовным и коммерческим сделкам, что разыгрывались шепотом во дворах и переулках.

Известен он был и винопитием, а также ненасытной жаждой открывать всевозможные новые клубы, где играли в карты, бились об заклад, жадно слушали нескончаемые головокружительные истории о наслаждениях и интригах, сплетничали, окунувшись в нетрезвый гомон, где день незаметно превращался в вечер, а вечер в ночь.

По склонам горы, на вершине которой стояла древняя византийская крепость, растекался Турецкий квартал: лабиринты затененных виноградом переулков с фонтанчиками, возле которых мужчины лениво посасывали свои кальяны, пока профессиональные сочинители писем писали за них послания, полные неистовой страсти или ненависти.

Люстры и хрусталь с Запада, специи, шелк и краски с Востока, доставляемые караванами навьюченных верблюдов с колокольчиками на тюках. На узком побережье в две мили длиной стояли кафе, театры и роскошные виллы с уютными двориками. Прохожие всегда узнавали о прибытии поезда из Борновы по запаху жасмина, неожиданно наполнявшему воздух, пассажиры привозили цветы для своих здешних друзей огромными корзинами.

Сюда Стерн приехал в начале сентября на встречу, которую планировал с весны, встречу, на которой О'Салливан Бир должен был познакомиться с Сиви, чтобы в дальнейшем работать уже непосредственно с ним.

Девятого сентября в гавань вошла поскрипывающая греческая каика с несколькими пассажирами на борту, среди них тощий старый араб и невысокий молодой человек в рваном, не по росту большом мундире времен Крымской войны. Каика пришвартовалась на рассвете, в субботу, но даже для этого раннего часа город выглядел необычно тихим и подавленным. На набережной перед собой О'Салливан Бир увидел афишу о новом фильме, привезенном в Смирну, двухфутовыми черными буквами.

LE TANGO DE LA MORT* <Танго смерти (фр.).>

Он подтолкнул локтем Хадж Гаруна и указал на афишу, но оказалось, старик ее уже заметил. Не говоря ни слова, тот попятился от перил, задрал одежду и стал рассматривать свое родимое пятно, которое шло от лица вниз по всему телу.

О'Салливан Бир наблюдал за ним с беспокойством, ему казалось раньше, что старик не обращает внимания на свое пятно. А теперь он уставился на него так внимательно, словно изучал какую-то разноцветную карту.

Ну, что? тихо спросил Джо. Что ты видишь?

Но Хадж Гарун ничего не сказал. Вместо ответа он поправил ржавый рыцарский шлем и печально воззрился на небо.

***

Двумя неделями раньше и на двести миль восточнее греческая армия, попытавшись расширить владения Греции после распада Османской Империи, была наголову разбита турками. Но в конце августа жизнь в городе еще текла по обычному руслу. Переполненные кафе, толпы людей, прогуливающихся вечером по набережной. Носильщики доставляли к пристани груз изюма и инжира. В опере готовилась ставить спектакли итальянская труппа.

Первого сентября на поездах начали прибывать первые раненые греческие солдаты, мест в вагонах не хватало, и люди лежали на крышах. Поезда продолжали приходить все утро и весь день, и контуры лежащих на крышах тел четко прорисовывались на фоне заходящего солнца.

На следующий день стали прибывать легкораненые на грузовиках и тележках, мулах, верблюдах и лошадях, на дровяных повозках, не изменившихся с ассирийской эпохи. А на следующие дни - пешие солдаты; опираясь друг на друга, запыленные, безмолвные, они устало брели к мысу западнее города, откуда армия должна была эвакуироваться.

И наконец, беженцы из континентальной части страны, армяне и греки, волочившие свою поклажу. Они стали табором на кладбищах, а те, кто не поместился, расположились прямо на улицах, сгрудив вокруг себя мебель. К пятому сентября ежедневно прибывало по тридцать тысяч беженцев, ковыляли уже совсем изможденные и жалкие, самые бедные, пришедшие с пустыми руками.

Тогда наконец греки и армяне в Смирне начали понимать. Они закрыли магазины, заколотили досками и забаррикадировали двери. Исчезли толпы гуляющих, закрылись кафе.

Греческий генерал, комендант города, подвинулся рассудком. Ему стало казаться, что у него стеклянные ноги, и он не хотел вставать с постели, чтобы не разбить их. Все равно войск у него уже не было. Гарнизон эвакуировался вместе с остальной армией. Турецкие войска Кемаля получили полное господство над континентальной частью страны.

Восьмого сентября греческий верховный комиссар объявил, что полномочия греческих городских властей окончатся в десять часов вечера. Гавань наполнилась британскими, французскими, итальянскими и американскими военными кораблями, готовыми эвакуировать соотечественников.

На следующее утро в город организованно и дисциплинированно вошли передовые части турецкой кавалерии, за ними строем шли пехотные подразделения. Всю субботу, тот самый день, когда О'Салливан и Хадж Гарун приехали в город, в Смирну продолжали вливаться турецкие войска в разношерстных мундирах, на некоторых была американская военная форма, захваченная у русских.

В сумерках без особого шума начался грабеж. Турецкие солдаты заходили в опустевшие магазины и рылись в товарах.

Вооруженные грабежи начали турки гражданские. Они стали выходить из своего квартала и останавливать в переулках армян и евреев. Но увидев, что итальянские и турецкие патрули не обращают на это внимания, они набросились на большие магазины, сворачивая тюки из атласных свертков и набивая их наручными часами.

Вскоре к ним присоединились турецкие солдаты, и к полуночи они уже вламывались в запертые, дома. Произошло несколько убийств и изнасилований, но пока в основном ограничивались грабежом. Убивали преимущественно ножами, чтобы ружейной стрельбой не беспокоить европейцев.

Но к утру следующего, воскресного дня стесняться перестали. Банды турков бегали по улицам, убивая мужчин, утаскивая женщин и грабя дома греков и армян. Ужас был так велик, что греческий патриарх Смирны отправился в правительственное здание просить милосердия у турецкого генерала. Генерал о чем-то коротко поговорил с ним, а потом, когда патриарх уходил, выскочил на балкон и завопил, обращаясь к толпе, чтобы тому задали как следует.

Толпа набросилась на патриарха и поволокла его по улице в парикмахерскую еврея по имени Измаил. Ему приказали побрить патриарха, но процедура показалась им слишком медленной, и патриарха вытащили обратно на улицу и вырвали у него бороду руками.

[Kornelij Glas]

Ему выдавили глаза. Отрезали уши. Отрезали нос. Отрезали руки. На противоположной стороне улицы стояли французские солдаты, охранявшие французскую торговую концессию.

Стерн видел, как из разграбленного дома вышли двое армянских детей в самой лучшей одежде. На улице они заулыбались, взялись за руки и пошли к пристани, громко разговаривая друг с другом по-французски.

Женщина-беженка несла на спине истекавшего кровью сына, такого большого, что ноги его волочились по земле.

Пожилой армянин по наивности открыл стальную дверь, чтобы вручить письмо турецкому офицеру. Я состоятельный купец, сказал он, снабжал армию Кемаля. Письмо, подписанное самим Кемалем, гарантировало защиту ему и его семье.

Офицер взял письмо вверх ногами. Он не умел читать. Он порвал письмо, и его солдаты ворвались в дом.

Стерн наконец добрался до виллы Сиви у гавани. Он подошел к черному ходу и увидел, что дверь едва держится на петлях. Старик лежал, скорчившись, во дворе на клумбе, его голова была залита кровью. Перед ним, склонившись, стояла на коленях секретарша-француженка, Тереза.

Это произошло только что, сказала она. Они ворвались в дом, он пытался остановить их, и они стали бить его прикладами. Они все еще в доме, нам надо увести его отсюда.

Стерн попытался поднять старика на ноги, и Сиви тут же открыл глаза. Он поднял ослабшую руку и попытался ударить Стерна.

Сиви, ради бога, это же я.

Я не потерплю, прошептал тот. Позовите Стерна. Мы должны выбить их оттуда, позовите Стерна.

Он уронил голову на грудь. Вдвоем они выволокли его из дворика на улицу. Несмотря на раздававшиеся со всех сторон винтовочные выстрелы, Тереза держалась удивительно хорошо. Стерн вслух удивился ее самообладанию.

Монастырское воспитание, сказала она.

На улице Стерн остановился, чтобы отдышаться. Ом прислонил Сиви к стене и закрыл глаза, пытаясь собраться с мыслями. Рядом раздался тихий голос ирландца.

Адрес тот самый, но во что это здесь играют? Грабим и похищаем стариков? Делаем ноги как раз и тот момент, когда «черно-пегие» решили весело провести субботний вечер?

Он обернулся и увидел ухмыляющегося О'Салливана с револьвером за поясом. С ним был престарелый араб в древнем шлеме. Лицо араба побелело, но Стерн этого не заметил.

Помоги его нести, нам надо перетащить его в какой-нибудь другой дом.

Но прежде чем Джо успел двинуться с места, старый араб рванулся вперед с сияющим лицом.

О, мой господин, позволь, я помогу.

Господи, проворчал Джо, еще чего. Он сам-то едва на ногах держится.

Позволь, господин, исступленно повторил Хадж Гарун, не отрывая глаз от Стерна.

Послушай, сказал Джо, тяжести буду таскать я, а ты прикрывай нас с тыла. Нам тут нужен надежный воин, чтобы какой-нибудь головорез-крестоносец не напал на нас из засады.

Да, это верно, сказал Хадж Гарун, отступил назад и гордо поправил шлем, все еще глядя на Стерна.

Вдвоем они смогли отволочь Сиви по проулку прочь от гавани. Кругом валялись тела. На лимонном дереве висела девушка. Они вошли в какой-то пустой дом через черный ход и положили Сиви на кушетку. По полу к шкафу тянулся кровавый след. Джо заглянул в шкаф и сразу же закрыл его. Там лежал труп обнаженной девушки с отрезанной грудью.

Тереза обрабатывала раны на голове Сиви. Казалось, она больше ничего не замечала. Стерн повернулся к О'Салливану Биру.

Где ты взял револьвер?

У «черно-пегих», где же еще. Все добро, как всегда, у них. Должно быть, это был офицер, простые солдаты ходят с ружьями.

Что с ним стало?

Надо признаться, довольно странное происшествие. Я только подошел к нему отрапортовать, что прибыл на Крымский фронт для прохождения службы, а он посмотрел на меня - и сразу с копыт. Должно быть, не выдержал вида стольких медалей сразу. В общем, он расшиб голову о мостовую, я не успел его подхватить. По крайней мере, на вид она была здорово разбита, когда я реквизировал его револьвер, чтобы он не попал в руки какого-нибудь воинственного долбоеба.

Стерн посмотрел на него с отвращением.

Пойди посмотри, свободна ли дорога до гавани. Когда стемнеет, начнутся пожары.

Это точно, генерал, обязательно начнутся. Пойдем, обратился он к Хадж Гаруну, который стоял навытяжку у двери, не в силах оторвать взгляд от Стерна. Едва они вышли в прихожую, старик вцепился ирландцу в рукав.

Что еще? прошипел Джо.

Неужели ты не видишь, кто он? Перед самой войной я как-то повстречал его в пустыне.

Не торопись. О какой войне речь? Вторжении мамелюков? Вавилонском завоевании?

Нет, о той, которая недавно закончилась, той, которую называют Великой. Он меня, конечно, не узнал.

Джо собирался ответить, что уж он-то, блин, прекрасно знает, кто это такой. Это долбаный притворщик-идеалист, который последние два года пытался играть роль его отца-исповедника, а он возил для него контрабандой бесполезные винтовки к страны, которых нет и никогда не будет, и что это именно он затащил их в это месиво, велев явиться в Смирну на встречу с древнегреческим педиком, который теперь вот то ли рехнулся, то ли помирает. Но он ничего этого не смог сказать, и выражение лица его осталось уважительным.

Вот как, ты видел его? В четырнадцатом году в пустыне? Собственной персоной?

Да-да, на самом деле, я совершал свой ежегодный хадж, а он соблаговолил явиться на заре с небес и говорил со мной.

Говорил с тобой, во как? С небес? Явился? Да, ничего не скажешь, это событие. И кто же, позволь узнать, он такой?

Губы Хадж Гаруна задрожали. По щекам потекли слезы.

Бог, прошептал он сдавленным голосом.

Джо с серьезным видом покивал.

О, понимаю, сам, так сказать, лично. Какую же весть он принес?

Ну, как я уже говорил, я знал Бога под многими именами, и, узнавая новое имя, мы всякий раз становимся ближе к нему. И вот я спросил его, не сообщит ли он, какое имя носит сегодня, и он сказал мне. Очевидно, несмотря на сплошные неудачи мои, он усмотрел, должно быть, какую-то добродетель в моих попытках защищать Иерусалим последние три тысячи лет.

Здорово. И что же за имя он сообщил?

Стерн, шепнул Хадж Гарун благоговейно. Этот миг своей жизни я буду лелеять в памяти превыше всех остальных.

О'Салливан Бир привалился к двери и ухватился за нее.

Стерн? С небес? Стерн?

Хадж Гарун мечтательно покивал.

Бог, прошептал он. Наш всемилостивейший Господь тихо снизошел с небес.

Джо одернул себя. Исусе, что он говорит и как он на самом деле узнал его долбаное имя?

Они переходили из дома в дом, пробираясь к гавани. Наконец они выбрались в проулок, выходивший прямо на нее, вернее, выбрался Джо. Хадж Гарун застрял где-то позади. Джо немного подо ждал, и вскоре старик крадучись вышел из-за угла с тяжелым мечом в руках.

Это еще что?

Рыцарский меч.

Да, выглядит очень похоже. На дороге валялся?

Висел на стене в одном из домов, через которые мы прошли.

А что ты собираешься с ним делать?

Хадж Гарун вздохнул.

Кровь проливать нехорошо, я этого терпеть не могу. Но я помню, как вели себя римляне и вавилоняне, а поскольку мне поручено охранять наш отряд, теперь, как и тогда, я сделаю все, что в моих силах, чтобы защитить невинных.

[Kornelij Glas]

Пожары начались, не дожидаясь темноты. Задолго до захода солнца горели целые улицы. Когда они вернулись в дом в Армянском квартале, над городом уже висел тяжелый дым.

Ну? сказал Стерн.

Мы можем дойти, господин главнокомандующий, но я не понимаю, почему мы должны туда идти. Там собралась половина ирландского населения, а «черно-пегие» выпускают им кишки. Их до хрена, и лучше с ними не связываться, если только у тебя нет пушки, заряженной ржавыми гвоздями. Хоть я и вырос на море, но от имени островов Аран я голосую за то, чтобы выбираться посуху.

С ним мы не сможем, тихо сказал Стерн, кивнув в сторону Сиви.

Без проблем, сказал Джо, улыбаясь и похлопывая по револьверу. Берусь добыть первого попавшегося мула вместе с тележкой.

Дурак, он же грек.

Так накроем его одеялом. Или ты боишься, что тебя примут за армянина? А знаешь, вполне могут, и что с тобой станет? Да-а, хуже нет, чем быть ирландцем. Что, никогда не видел раньше, как работают «черно-пегие»? Похоже, что нет, не доводилось, но вот что я тебе скажу: это еще только начало. Дождись ночи, вот когда у вооруженных людей лучше всего получается уничтожать безоружное население. Ночь - это что-то, ты ее не боишься? Неужели боишься? Неужели наш генерал, командующий строительством ближневосточных империй, боится?

О'Салливан оскалился, и Стерн шагнул вперед. В коридоре затопали башмаки. Дверь распахнулась.

Два турецких солдата нацелили на них винтовки. Потом они перевели взгляд на Терезу, стоявшую на коленях перед кушеткой. Один солдат штыком отогнал Стерна и О'Салливана Бира к стене. Другой солдат схватил Терезу за волосы и пригнул ее к недвижимому телу Сиви.

Не двигайтесь, сказала она холодно. Когда они сделают то, что хотят, они уйдут.

Солдат, стоявший у кушетки, уперся ей в спину коленом и расстегнул брюки. Неожиданно раздался злобный рык. Солдат со штыком осел на пол, голова его была почти начисто отрублена. Солдат возле кушетки хотел встать, но Хадж Гарун был уже рядом. Меч вошел солдату в плечо, разрубив его до груди.

С родинкой Хадж Гаруна что-то произошло. В сумрачном свете она казалась темно-фиолетовой, гораздо темнее, чем доводилось видеть О'Салливану Биру. Не стало более светлых пятен, оттенков, доходивших раньше до едва различимых. Его одеяние свалилось на пол, и он стоял посреди комнаты в одной набедренной повязке, склонив голову и держа у плеча длинный окровавленный меч.

За Бога Единого, пробормотал он, и от имени Его спустится с небес архангел Гавриил.

Стерн и О'Салливан все еще стояли, прижавшись к стене. Сиви лежал без сознания на кушетке. Поперек его тела распростерлась Тереза с задранной до пояса юбкой. Она вдруг задрожала, глаза ее расширились.

Что он говорит?

Двое у стены ожили.

Теперь он думает, что он Гавриил, прошептал Джо. Гавриил открыл Коран Пророку, добавил он неизвестно зачем.

Тереза обернулась от араба к ирландцу и тут словно увидела его в первый раз, как будто до того момента не замечала никого из них и не видела творившихся вокруг ужасов.

Какой-то удар сокрушил в ней то странное спокойствие, которое в самом начале бросилось Стерну в глаза. Она уставилась на лицо ирландца, его длинные волосы, и темные подвижные глаза, и, главное, бородку. Ту самую бородку с детских картинок в монастыре.

Дрожа, она стояла на коленях, закрыв голову руками, словно защищаясь. Тело ее судорожно дернулось.

Кто это? завизжала она и, бросившись на пол, стала биться головой о доски. Стерн попытался удержать ее, и она снова увидела Джо, стоявшего рядом.

Кто это? закричала она снова, давясь от крови, струившейся по ее лицу. Стерн дал ей пощечину, и она рухнула мешком, царапая себе грудь. Он стал держать ее за руки.

Джо отступал назад, пока не оказался в самом дальнем углу. Он весь взмок от пота и дрожал.

Исусе, прошептал он.

Да, спокойно сказал Стерн, побудь им в первый и последний раз. Так, вы с арабом берите его, а я понесу ее. Идите следом, а говорить буду я.

***

Улочки уже были по большей части завалены обрушившимися зданиями. О'Салливан Бир поскользнулся на чем-то и рухнул на мостовую. У него хрустнул локоть. Он с трудом поднялся на ноги, рука беспомощно повисла. Он не мог ею пошевелить. Поменяемся, сказал он Хадж Гаруну. Они перехватили Сиви по-новому и пошли дальше.

Знал ли Стерн дорогу? Казалось, они ходят кругами, до того одинаково выглядели улицы. Стерн толкнул калитку и зашел в огороженный стенами сад. Он положил Терезу на землю. Все трое выбились из сил.

Пять минут, сказал Стерн.

Араб вернулся и встал у калитки. О'Салливан разорвал рукав рубашки, чтобы подвязать ставшую бесполезной руку. Из-за стены послышался пронзительный вой.

Ради бога, убейте меня, не дайте сгореть живьем.

Пошатываясь, Джо вышел в переулок, дым стелился здесь так густо, что он почти ничего не видел. Мучительный крик повторился, и он увидел, как тускло-желтое пятно накидки Хадж Гаруна двинулось куда-то прочь. Он пошел следом, едва различая дорогу. Крик послышался ближе. Старый дряхлый армянин брел на ощупь вдоль стены, не видя, что направляется прямо в огонь. У него был отрезан нос и выколоты глаза. Из опустевших глазниц свисали окровавленные нити.

Кровавые слезы. Неподвижные слезы. Джо остановился.

Блеснул меч Хадж Гаруна, и старик армянин пропал из виду. Джо осторожно взял Хадж Гаруна за локоть и повел его обратно в сад. Араб стонал и горько плакал, волоча за собой по земле тяжелый меч.

Римляне убили у нас пятьсот тысяч, шептал он, но только счастливцы умерли сразу, многие, очень многие умерли по-другому.

Продолжая плакать, Хадж Гарун побрел по саду и исчез среди развалин. Взметнулись языки пламени, все вокруг окутали клубы дыма. Джо вспомнил про свою беспомощно болтавшуюся руку и потрогал, проверяя, на месте ли она.

Он лег на спину и стал смотреть на мельтешение клубов дыма. Он уже не мог дышать, перед ним вставали какие-то кошмарные тени, призрачные горящие леса. В небе над ним уже проплыла в бреду линялая накидка Хадж Гаруна, но тут через видения пробились крики, Сиви кричал, что он грек из Смирны, а Тереза визжала Кто это? Стерн насильно вливал ей в рот лекарство, но ее тут же рвало прямо на него, он опять лил в нее лекарство, но он давал его перед этим Сиви, а что толку, все равно они продолжают вопить.

Это уже неважно, все уже неважно, должно быть, наступает ночь, потому что дым густеет и чернеет, им можно накрыться, как одеялом, и уснуть. Напорное, они уже много часов здесь, Сиви и Тереза бредят, а Хадж Гарун потерянно бродит среди цветов, кругом пожар, все они задыхаются в дыму, даже великий генерал Стерн. Пошел он к черту со своими мечтами, он ничем не лучше прочих, растерялся, как и все они.

Фельдмаршал Стерн? Генералиссимус Стерн? Какой чин он присвоил себе в своей воображаемой империи? Благородное дерьмо, долбаные идеалы, так же растерялся, как и все в этом саду, сразу видно, что он никогда не умирал от голода и не скрывался от «черно-пегих».

Контрабанда оружия - чего ради? Какого черта? «Черно-пегие» все равно вернутся. Сегодня ты их прогонишь, а завтра они опять придут, они всегда возвращаются, а вечно прятаться невозможно, нет, не на этом свете. Лучше не думать об этом, а отдохнуть, закрыть глаза, и пусть она приходит, она ведь все равно в конце концов придет, ее ничем не остановить, тут ничего не поделаешь, она сама придет, не сегодня, так завтра, как «черно-пегие».

Дикая боль. Он поскользнулся и упал на сломанный локоть.

Ну вот, дождались, и Стерн, конечно, прозевал. Только охранявший их бдительный Хадж Гарун, трогательно жалкий в своем ржавом шлеме и изодранном желтом одеянии, поднял меч, готовый сразиться с турецким солдатом, который вошел в калитку и целился в него из винтовки, точно в середину туловища.

Чего ради? Он же не успеет сделать и шагу, как его застрелят. Во имя чего? За что?

За Иерусалим, конечно. За свой любимый мифический Иерусалим.

Вот он опять вышел биться с вавилонянами и римлянами и всеми прочими бесчисленными армиями завоевателей, и они, конечно, одержат верх, но он все равно будет защищать свой Священный город, в дыму и пламени, ослабевший от голода старик в смешном шлеме и изношенной накидке, с трудом передвигающий тонкие ноги, поддерживаемый видениями пресвитера Иоанна и Синдбада, униженный и оскорбленный, безнадежно запутавшийся, но вновь готовый к бою. Как сказал он во время первой встречи, когда защищаешь Иерусалим, всегда оказываешься на стороне проигравших.

Турецкий солдат хохотал. О'Салливан Бир выстрелил ему в голову.

Потом Хадж Гарун ходил, собирая их, ласково называл их детьми и говорил, что в этом саду отдыхать не стоит.

[Kornelij Glas]

Гавань, хаос. Двухмильный берег, сто футов глубины. С одной стороны турки, с другой - вода.

Там было пятьсот тысяч человек и горящий город.

Турки вокруг были заняты грабежами, убийствами и изнасилованиями. У запряженных в повозку лошадей загорелись поводья, и животные помчались сквозь толпу, топча людей. Местами люди стояли так плотно, что мертвые не падали, подпираемые живыми.

Сиви и Тереза бредили порой до визга, Хадж Гарун без устали накладывал повязки и утешал умирающих, поддерживал старух и закрывал глаза окоченевшим у них на руках детям. Стерн исчезал в поисках спасения и возвращался.

Наступила ночь, ночь воскресенья. Пламя во тьме, вопли во тьме, отрубленные во тьме руки и ноги, поклажа, стоптанная обувь.

Неподалеку от Джо лежала маленькая девочка, и он все время от нее отворачивался. Длинные черные волосы, белая кожа, черное шелковое платье, лицо искромсано. Через разорванную щеку виднелись маленькие белые зубки. Глаза закрыты, губы стиснуты, на груди, там, куда ее ткнули штыком, красное мокрое пятно, и еще одно внизу живота, между ног натекла черная лужа.

Она стонала очень тихо, но всякий раз, когда он отворачивался, этот стон тяжким грузом наваливался на плечи. Как он вообще мог слышать ее отсюда? Нет, конечно, показалось.

На мостовой в ярде от нее лежал башмак. Дешевый, изношенный, подошва почти совсем стоптана, одинокий, грубый, помятый башмак. Сколько сотен миль прошел он, чтобы попасть сюда? Сколько раз за многие годы его чинили, чтобы он дошел досюда? Сколько лет? Сколько сотен миль?

Тяжесть надавила на плечи, он отвернулся. Глаза закрыты, губы сжаты. Белые зубки, кровавые пятна, черная лужа между ног. Восемь или девять лет, и некому о ней позаботиться. Одна именно возле него. Ну почему?

Он посмотрел на ее туфли. Новые, из блестящей черной кожи, совсем не ношенные, но все в засохшей грязи, особенно каблуки. От каблуков до лодыжек все в грязи, она упиралась в землю, когда на ней были солдаты. Сколько солдат? Сколько это продолжалось?

Слишком много, слишком долго. Ей уже ничем нельзя помочь. Она вот-вот отдаст Богу душу, вот так, в черном платьице в воскресный день. Воскресный? Да, все еще воскресенье.

Ты что, не слышишь, что она говорит?

Голос Стерна. Он повернул голову. Над ним стоял Стерн, смертельно усталый, с отчаянным лицом, перепачканный в саже и крови. В глазах пустота, он посмотрел на его ботинки. Старые и неухоженные, удивительно. Почему у такого важного генерала такая дешевая обувь? Старые и изношенные башмаки Стерна.

Что?

Ты что, черт побери, не слышишь, что она говорит?

Она ничего не говорила, он точно знал. Она только стонала, тихий тяжкий стон поблизости, от которого он не мог избавиться. Нет, не поблизости, а вокруг него. Со всех сторон, громче всех криков и воплей. Стерн опять заорал на него, и он тоже заорал в ответ.

Отвечай, черт побери.

Нет, не слышу, едрена мать, я не понимаю по-армянски.

Пожалуйста. Вот что она говорит. Где твой револьвер?

Потерял в саду.

Тогда возьми вот это.

Стерн швырнул перед ним нож и склонился над Терезой, возле Сиви. Поправил что-то в изголовье Сиви, куртку, наверное, похоже на куртку. Заставил Терезу открыть рот и зажал ей между зубами деревяшку, чтобы она не проглотила или не откусила себе язык. Вечно он занят, этот Стерн, вечно полон рот хлопот. Деловой ублюдок.

Где Хадж Гарун? За стариком надо приглядывать, а то потеряется. Постоянно забывает, где он, и куда-нибудь забредает.

Вон он, в желтом, склонился над кем-то. Это там, откуда раздался новый вопль? Что это за музыка, похоже на музыку. А кто это там подпрыгивает в танце, вверх-вниз? Вон тот, совсем без обуви. Отчего он пляшет и где его волосы? Пляшет и смеется, скачет так, вверх-вниз, так и отбыл, умер, смеясь, босиком. Где же второй башмак, тот, что прошел сотни миль? Только что, минуту назад был здесь, а теперь тоже скрылся. На нем лежит труп.

Опять тихий стон, он обернулся, пальцы переломаны, он этого не замечал раньше. Кисти раздроблены и неестественно вывернуты назад. Она, должно быть, пыталась царапаться, ее били винтовочными прикладами по рукам, дробили пальцы о мостовую, а потом пырнули штыком в грудь и много еще чего сделали, когда она лежала на спине в черном шелковом платье и воскресных туфлях.

Боль в плече. Его пнул Стерн. Наклонился над ним, что-то сердито кричит.

Ну что?

Ни хрена ничего! Делай свое дело. Я же, блин, не мясник.

Он видел у Стерна в глазах страх. Он совсем не такой крутой террорист, какого из себя строит. Высокий, да, сильный, да, ведет себя как главный, отдает приказания, словно он какой-то великий полководец, прошедший все войны на свете, герой Стерн, который знает, что делает, у которого есть на это деньги и который притворяется, что знает ответы на все вопросы, провидец Стерн, у которого не так уж много власти, как он притворяется. Глаза пустые, еще испуганные к тому же, так пусть этот высокомерный ублюдок услышит все это еще раз, а то раскомандовался, тычет всем в нос свои идеалы, фальшивый обосравшийся генерал без армии. Нет у него ни того ни другого, и надо сказать ему это в лицо еще раз. Кем он себя воображает? Ну, давай, крикни еще разок.

Так не пойдет, Стерн. Сделай это сам, для разнообразия. Я не мясник. Возьми свое грядущее царство и засунь его себе в задницу. Можешь гоняться за ним, мечтать о нем, что хочешь с ним делай, но без меня. Я больше не собираюсь работать ни на тебя, ни на кого другого и не буду больше убивать, никогда. Ты слышишь, Стерн? Отныне ты и все остальные сраные генералы можете сами творить свои блядские убийства. Ты слышишь, Стерн?

Пламя до небес, кто-то выбежал из здания, весь в огне. Уже не мужчина и не женщина, просто куча горящего мяса, прошедшая сотни миль, чтобы попасть сюда, шагавшая все эти годы, чтобы собраться сюда отовсюду, на самом деле, конечно, это невозможно проследить, особенно отсюда, здесь дальше десяти метров ни черта не видно, но ведь и не надо, в этом месте вселенная как раз шириной в десять метров, и после этого смотреть уже нечего.

Стерн подобрал нож, Джо видел, как он это сделал. Он видел, как тот взял девочку за волосы и запрокинул ей голову. Он увидел тоненькую белую шею.

Влажный нож звякнул возле него о камни, и на этот раз он не поднял взгляда. В этот раз он не хотел смотреть Стерну в глаза.

[Kornelij Glas]

Не весь город горел. Турецкий квартал и территорию «Стандард ойл» огонь не тронул. Турки позже клялись, что город подожгли беженцы из числа христианских меньшинств. Но американское правительство утверждало, что пожар начался случайно, так как английские страховые компании, застраховавшие имущество американских табачных торговцев, не возмещали убытки от войны.

От причалов отходили перегруженные лодки с греческими и армянскими беженцами и шли к иностранным судам, стоявшим на рейде для защиты и эвакуации своих соплеменников, но не уполномоченные больше никого брать, чтобы не обидеть турок. Когда лодки подходили к английским военным кораблям и пытались пришвартоваться, матросы резали швартовы. Несколько лодок вскоре затонуло.

Людей сталкивали в воду с причалов. Иные прыгали и топились сами. Третьи плыли к военным кораблям.

Англичане поливали пловцов кипятком.

Итальянцы, стоявшие на якоре гораздо дальше остальных, брали на борт всех, кто мог до них доплыть.

Французские баркасы, заходившие в бухту, брали на борт любого, кто мог сказать по-французски со сколь угодно плохим акцентом Я француз, мои документы сгорели. Скоро вокруг армянских учителей столпились дети, заучивая эту магическую фразу.

Капитан американского эсминца гнал детей прочь, выкрикивая, Только американцы.

Маленькая армянская девочка-беженка с континента услышала первые в жизни английские слова, плавая возле корабля британских ВМС «Железный герцог».

НЕТ НЕТ НЕТ.

На палубах боевых кораблей иностранные моряки смотрели в бинокли на творившуюся бойню и фотографировали. Позже заиграли военные оркестры и фонографы, обращенные к набережной. Всю ночь над гаванью, заполненной окровавленными трупами, раздавалось Pagliacci Карузо. Один адмирал, отправившийся отобедать на другой корабль, задержался, потому что на винт его катера намотался женский труп.

Ночью зарево пожара виднелось на пятьдесят миль вокруг. Днем дым стелился, как горная цепь, и был виден с расстояния в двести миль.

В то время как полмиллиона беженцев гибли на набережной и в воде, американские и английские сухогрузы продолжали возить из Смирны табак. Другие американские суда ожидали груз инжира.

На одном японском сухогрузе, пришвартовавшемся в Пирее, выбросили за борт весь груз, чтобы взять на переполненное беженцами судно еще людей. Американский сухогруз привез в Пирей несколько беженцев, но когда капитана попросили сделать еще один рейс в Смирну, он ответил, что его груз инжира заждались в Нью-Йорке.

А на греческом острове Лесбос готовил к отправке свой флот самый необычный адмирал в истории.

Священник методистской церкви из штата Нью-Йорк, он приехал в Смирну по поручению Христианского союза молодых людей всего за две недели до того, как турки вошли в город. Когда началась резня, оба его начальника находились в отпуске, тогда он пошел к итальянскому консулу от имени ХСМЛ и убедил его направить итальянское судно в Смирну для перевозки беженцев на Лесбос. Он поплыл на судне сам, надеясь сделать еще рейс, и обнаружил на Лесбосе двадцать пустующих транспортных кораблей, на которых была эвакуирована с континента греческая армия. Он телеграфировал в Афины, что суда эти нужно немедля направить в Смирну для эвакуации беженцев, и подписался АСА ДЖЕННИНГС, АМЕРИКАНСКИЙ ГРАЖДАНИН.

Ответ пришел через несколько минут.

КТО ИЛИ ЧТО ТАКОЕ АСА ДЖЕННИНГС?

Он ответил, что он председатель Американского Комитета Спасения на Лесбосе, не уточняя, что он единственный американец на острове и что никакого комитета спасения не существует.

Следующего ответа пришлось ждать несколько дольше. Из Афин спросили, возьмут ли американские военные корабли под охрану транспортные суда, если турки попытаются их захватить.

Было 23 сентября, с того момента как турки вошли в Смирну, прошло ровно две недели. Турки объявили, что все беженцы должны покинуть Смирну до первого октября.

Телеграммы шли зашифрованными. В ту субботу Дженнингс отправил в Афины ультиматум. Он солгал, что американские ВМС гарантируют защиту. Солгал, что получено согласие турецкой стороны. Наконец заявил, что если греческое правительство немедленно не выделит корабли, он отправит эту телеграмму без шифра, так что вся вина в отказе спасти греческих и армянских беженцев, которые могут погибнуть через неделю, ляжет на Афины.

Он отправил телеграмму в четыре часа дня и потребовал ответ в течение двух часов. Он получил его, когда до шести оставалось несколько минут.

ВСЕ СУДА В ЭГЕЙСКОМ МОРЕ ПЕРЕДАЮТСЯ В ВАШЕ РАСПОРЯЖЕНИЕ ДЛЯ ВЫВОЗА БЕЖЕНЦЕВ ИЗ СМИРНЫ.

Никому не известный человек, бывший в ХСМЛ мальчиком на побегушках, стал командующим всего греческого флота.

За два рейса Дженнингс вывез пятьдесят восемь тысяч беженцев. Английские и американские ВМС тоже начали эвакуировать беженцев, и к концу октября их было вывезено двести тысяч. К концу года около миллиона людей бежали из Турции в Грецию, привезя с собой эпидемии тифа, малярии, трахомы и оспы.

Количество погибших в Смирне достигло ста тысяч человек.

Или, как сказал американский консул в Смирне: я вынес из всего этого одно-единственное впечатление - чувство крайнего стыда за принадлежность к роду человеческому.

Или, как сказал один американец, работавший в Смирне учителем: некоторые люди здесь повинны в недозволенных актах гуманизма.

Или, как сказал Гитлер за несколько дней до того, как его танковые части ворвались в Польшу: в конце концов, кто сегодня вспоминает об уничтожении армян? Мир верит только победителям.

http://www.litportal.ru/index.html?a=2150&t=10745&p=17

[Гость Ararat2]

Уважаемый Кornelij Clas, я прочитал ваше сообщение на форуме, про погромы в Смирне, и очень обескуражен, что Вас интересуют такие глупые вопросы. Как - Вас могут интерисовать проблемы, которые произошли много лет назад, и в то же время вы не интересуетесь, сегодняшним днём.

В то время, когда ущимляются права наших меньших братьев, собак,кошек и диких животных в Саленгетти, вы изволите вспоминать прошлое, про армян,в то время, когда мировое сообщество, занято глобальным вопросом об истреблением носорогов, зебр,львов,шакалов и курдов. Я обескуражен Вашим циннизмом.

С уважением Ararat2.

[Kornelij Glas]

Ararat2, это все, что вы вынесли из текста? Вам лечится надо

[Гость Ararat2]

Очень жаль уважаемый Kornelij Clas, что вы не понимаете русский язык, и не поняли смысл. Но ничего, это не стыдно, хотя я вас и не оскорблял и не говорил,что Вам надо лечиться.

Мне очень жаль, что люди не знающие русский язык,входят на русский саит, хотя он называется- OPEN ARMENIA. Не вхожу же я на еврейский или курдский сайт. И не вхожу потому, что не знаю эти языки.Так и вы не входите.

А для вас увжаемый Kornelij Clas, я специально обьясню:

Хотя я и получил рейтинг( за ерунду)- обозвав турков и азербайджанцев не плохим словом, ради Вас я готов ещё раз получить 20% рейтинга.

ОБЪЯСНЯЮ!!!!!! -для не хорошё знающих русский язык.

Я - КАЙФУЮ( понял?) над всеми этими человечиками, кто против армян и Армении, и я не виноват, что ты не кончал русскую школу и не понял каким я тоном пишу и как я балдею над всем этим МИРОВИМ сообществом,которые не хотят нас понять - т.е меня и таких какя, и тех,кто против армян.

Не надо так больше обзываться, потому,что даже слепой армянин остаётся моим дальным родственником.

После этого читай внимательно, и ГЛАВНОЕ - уясни каким тоном, всё это написано.

С уважением Ararat2.

[Kornelij Glas]

не надо КАЙФОВАТЬ в теме, где такое совсем не к месту. А если вы будете продолжать в таком духе разносить на форуме бессмыслицу, тон которой не может понять человек с русским образованием, то я вам не 20% добавлю, а отправлю в баню.

Если вам кажется, что вы проводите здесь образовательную программу, цель которой дать понять человеку, у которого генеологическое древо обрывается на дедушке и бабушке, которые единственными смогли выйти живыми после 15 года, то вы глубоко ошибаетесь. Не надо быть прямолиненйным как утюг.

[Гость Ararat2]

Уважаемый Kornelij Clas.Я обсолютно не хотел, и не думал Вас обижать.Это вы меня решили послать лечиться.У меня был с вами обычный диалог, а Вы про баню.

Извените меня, но откуда же я мог знать, что вы работаете в бане.

Прошу вас, не грубите, ведь я даже слово не сказал Вам плохое, это вы начали с лечебницы.

[Arin-Berd]

Не весь город горел. Турецкий квартал и территорию «Стандард ойл» огонь не тронул. Турки позже клялись, что город подожгли беженцы из числа христианских меньшинств. Но американское правительство утверждало, что пожар начался случайно, так как английские страховые компании, застраховавшие имущество американских табачных торговцев, не возмещали убытки от войны.