menaria

Заметила, что заметно увлекательно

НА ФОРУМЕ

Арка... Разбитый карниз,

Своды, колонны и стены.

Это обломки кулис

Сломанной сцены.

Здесь пьедесталы колонн,

Там возвышалася ростра,

Где говорил Цицерон

Плавно, красиво и остро.

Между разбитых камней

Ящериц быстрых движенье.

Зной неподвижных лучей,

Струйки немолчное пенье.

Зданье на холм поднялось

Цепью изогнутых линий.

В кружеве легких мимоз

Очерки царственных пиний.

Вечер... И форум молчит.

Вижу мерцанье зари я.

В воздухе ясном звучит:

Ave Maria!

Моя Печаль все шепчет мне

О днях осеннего ненастья,

Что краше не бывает дней -

Деревья голые в окне,

Луг, порыжевший в одночасье...

Все шепчет мне, что осень - рай.

Все хочет повести с собою:

Как тихо после птичьих стай!

Как славно стынет сонный край,

Одетый звонкой сединою.

Нагие сучья на ветру,

Туманы, вязкая землица -

И снова шепчет: все к добру,

И если я глаза протру,

То не смогу не согласиться.

Как объяснить, что не вчера

Я полюбил ноябрь тоскливый.

И стоит ли... Моя сестра,

Печаль... Ненастная пора

Со слов твоих - вдвойне красивей.

Роберт ФРост

ГИТАРА

Начинается

Плач гитары.

Разбивается

Чаша утра.

Начинается

Плач гитары.

О, не жди от нее

Молчанья,

Не проси у нее

Молчанья!

Неустанно

Гитара плачет,

Как вода по каналам - плачет,

Как ветра над снегами - плачет,

Не моли ее

О молчанье!

Так плачет закат о рассвете,

Так плачет стрела без цели,

Так песок раскаленный плачет

О прохладной красе камелий,

Так прощается с жизнью птица

Под угрозой змеиного жала.

О гитара,

Бедная жертва

Пяти проворных кинжалов!

главное, что это интересно и красиво не меньше стихов:hi:

Мне кажется эти суждения помогают лучше и тоньше воспринимать поэзию

Искусство и скука

Пустые места, пустые минуты невыносимы.

Красочность этих пустот рождается из скуки, -- подобно тому как образы

пищи рождаются в пустом желудке. Так активность рождается из пассивности,

так лошадь стучит копытом -- и так приходит воспомина­ние -- рождается

греза: между действиями.

Усталость чувств исполнена творческой силы. -- Пу­стота творит. Мрак

творит. Тишина творит. Случайность творит. Все творит -- за исключением

того, что скреп­ляет произведение подписью и несет за него ответ.

Эстетический предмет есть некое ценное выделение, подобное другим

ценным выделениям и отходам: лада­ну, мирре, амбре...

Ничто так не свойственно литературе, как упускать из виду самое

главное.

Было написано множество "Дон Жуанов".

О Дон Жуане писали тысячи раз. Но, насколько я знаю, никто не пытался

понять (или вообразить) причи­ну стольких успехов in eroticis.

Никто не говорит о том, каким знатоком и практи­ком он должен был

проявлять себя на поприще, кото­рое требует, разумеется, и природных

талантов, но так­же ума, искусства и, следовательно, большого труда.

Дон Жуан не только соблазнял, он никогда не разочаровывал; и (что

отнюдь не то же, что соблазнять) он оставлял женщин безутешными. В этом

существо дела 11.

Поэзия

Я ищу слово (говорит поэт), которое:

было бы женского рода,

двусложным,

содержало бы Р или F,

кончалось немой,

употреблялось в значении: "трещина", "разрыв";

и не ученое, не редкое.

Шесть условий -- по крайней мере.

Сонет построен на одновременности. Четырнадцать одновременных строк,

явственно обозначенных в этом качестве сцеплением и неизменностью рифм: тип

и струк­тура неподвижного стихотворения 12.

Преамбула

Существование поэзии в принципе спорно; и она мо­жет черпать в таковом

своем качестве непосредственные мотивы к гордыне, ибо не значит ли это

уподобиться самому Богу? Можно быть к ней глухим, как можно быть к нему

слепым. Последствия незначительны (не­различимы).

Все, что обязано только мне, для меня спорно.

Произведения

Форма -- это скелет произведения; но есть произве­дения, которые совсем

его лишены.

Все произведения смертны, но те из них, которые имели скелет, живут в

этих бренных останках гораздо дольше, чем те, которые состояли только из

мягких частей.

Произведения больше не трогают, не возбуждают. -- Они могут начать

вторую жизнь, когда к ним обраща­ются за советом; и третью, когда к ним

обращаются за справкой.

Сначала -- радость. Затем -- техническое пособие. И, наконец, --

документ.

Живопись позволяет увидеть вещи такими, какими были они однажды, когда

на них глядели с любовью.

Литература

У писателя есть преимущество перед читателем: он все продумал заранее,

он приготовился, -- инициатива на его стороне.

Но если читатель уравновешивает это преимущество; если сюжет ему

знаком; если автор не воспользовался превосходством во времени, чтобы

углубить свои поиски и уйти далеко; если читатель обладает быстрым умом, --

тогда всякое преимущество уничтожается; остается лишь единоборство умов, в

котором, однако, автор без­гласен и парализован... Он обречен.

Есть нечто более ценное, чем оригинальность: это -- универсальность.

Первая содержится в этой последней, которая ее использует или нет в

зависимости от потребностей.

Сколько мы приобретаем в познании своего искусст­ва, столько утрачиваем

в своей "индивидуальности" -- прежде всего... Всякое внешнее обогащение

убыточно для "я" -- естественного. Ум посредственный более не способен

отыскать дорогу к своей натуре; но кое-кто вновь находит себя, полностью

овладев средствами, ко­торые уподобились его органам, и обладая еще

небыва­лой способностью оставаться собой.

В человеке неподражаемо для других именно то, че­му он сам не в

состоянии подражать. Мое неподражае­мое неподражаемо и для меня.

Подражать самому себе.

Художнику необходимо уметь подражать самому себе.

Таков единственный метод создания произведения, который не может быть

ничем иным, как борьбой с превратностью, непостоянством мысли, энергии,

настрое­ния.

Образцом для художника становится его наилучшее состояние. То, что он

сделал лучше всего (в его собст­венном убеждении), служит ему ценностным

эталоном.

Не всегда хорошо оставаться собой.

В литературе нет ничего привлекательного, если толь­ко она не является

высшим упражнением интеллекту­ального животного.

Необходимо, следовательно, чтобы она заключала в себе использование

всех умственных функций этого жи­вотного, взятых в их предельной точности,

изощренно­сти и могуществе, и чтобы она осуществляла их сово­купное

действие, не порождая иных иллюзий, кроме тех, какие она сама создает или же

вызывает своей игрой.

Так, Танцовщица, нам кажется, говорит: мне -- ощу­щение моих послушных

мускулов; тебе -- идеи, внушае­мые фигурами моего тела, которые плавно

сменяются согласно какому-то замыслу или рисунку, что и есть -- Танец.

Мысль должна присутствовать: скрыто или же явст­венно. Она плывет,

держа поэзию над водой.

Литература не может -- без риска и без ущерба -- обойтись без

какой-либо из тех функций, о которых я говорил, Она оказалась бы беззащитной

перед взгля­дом особенно строгим и проницательным, -- перед ко­торым,

впрочем, она беззащитна всегда.

Поль Валери.

Поэзия

есть попытка представить либо восстановить средствами артикулированной

речи то единое или же многое, кото­рое смутно силятся выразить крики, слезы,

ласки, по­целуи, вздохи и т. д. и которое, очевидно, стремятся вы­разить

предметы, поскольку им присуща видимость жиз­ни или скрытой

целенаправленности 4.

Это нечто иначе определить невозможно. Оно сродни той энергии, которая

расточает себя в непрерывном при­способлении к сущему...

Поэзия есть не что иное, как литература, сведенная к самому существу ее

активного начала. Ее очистили от всевозможных идолов, от натуралистических

иллюзий, от вероятного смешения языка "истины" и языка "твор­чества" и т. д.

И эта по-своему творческая, условная роль языка (каковой между тем

возник из потребностей практиче­ских и безусловных) становится предельно

явственной благодаря хрупкости или произвольности сюжета.

Сюжет стихотворения так же ему чужд и так же не­обходим, как человеку

-- имя.

В то время как интерес прозаических сочинений как бы оторван от них и

рождается из усвоения текста, ин­терес поэтических произведений от них

неотделим и обо­собиться от них не может.

Лирика есть развернутое восклицание.

Лирика есть поэтический жанр, предполагающий го­лос в действии --

голос, чей непосредственный источник либо возбудитель заключен в вещах, коих

присутствие видимо или ощутимо.

Долго, долго человеческий голос был основой и прин­ципом литературы.

Наличие голоса объясняет древней­шую литературу, у которой классика

позаимствовала форму и восхитительный темперамент. Все наше тело

представлено в голосе; и в нем же находит опору, свой принцип устойчивости

наша мысль...

Пришел день, когда люди научились читать глазами, не произнося и не

вслушиваясь, в результате чего лите­ратура изменилась до неузнаваемости.

Переход от внятного к ускользающему -- от ритмиче­ского и связного к

моментальному -- от того, что прием­лет и чего требует аудитория, к тому,

что приемлет и схватывает на странице быстрый, алчущий, неудержи­мый взгляд

5.

Все качества, которые можно выразить с помощью человеческого голоса,

должны изучаться и выказываться в поэзии.

"Магнетизм" голоса должен находить выражение в необъяснимом,

сверхточном единстве идей и слов.

Главное -- непрерывность красивого звучания.

Идея Вдохновения содержит в себе следующие идеи: То, что дается даром,

наиболее ценно. То, что наиболее ценно, должно даваться даром. И еще одну:

Больше всего гордись тем, что меньше всего тебе обя­зано.

Какой позор -- писать, оставаясь глухим к языку, слову, метафорам,

связности мыслей и интонаций, не понимая структуры развития произведений, ни

обстоя­тельств, его завершающих, едва догадываясь о цели и вовсе не зная

средств!

Краснеть оттого, что ты Пифия...

Два рода стихов: стих данный и стих рассчитанный.

Рассчитанный стих есть такой стих, который всегда предстает в форме

проблемы, требующей решения; его отправные условия определяются сперва

данным сти­хом, а затем -- рифмой, синтаксисом, смыслом, уже за­ложенным в

этой данности.

Всегда -- даже в прозе -- мы приходим к потребности и необходимости

писать не так, как хотели, а так, как велит то, чего мы хотели 6.

Рифма вводит порядок, не зависящий от сюжета, и может быть уподоблена

внешнему маятнику.

Избыток, множественность образов порождает в на­шем внутреннем взоре

сумятицу, диссонирующую с то­ном. Все расплывается в пестроте.

Невозможно построить стихотворение, в котором бы не было ничего, кроме

поэзии.

Если в произведении нет ничего, кроме поэзии, зна­чит, оно не построено

и не является поэтическим произ­ведением.

Некое помрачение памяти подсказывает неудачное слово, которое вдруг

становится наилучшим. Это слово рождает школу, а это помрачение становится

методом, предрассудком и т. д.

Произведение, чья законченность -- суждение, пред­ставляющее его

законченным, -- обусловлена только тем, что оно нам нравится, никогда не

бывает законченным. Есть какая-то органическая неустойчивость в суждении,

сопоставляющем последнее состояние и состояние окон­чательное, novissimum и

ultimatum. Эталон сопоставле­ния изменчив.

Удачная вещь есть трансформация вещи неудачной. Следственно, вещь

неудачная является таковой лишь потому, что была оставлена.

Глазами автора -- варианты.

Стихотворение никогда не бывает законченным -- только случай его

заканчивает, отдавая читателям.

Эту роль выполняют усталость, требование издате­ля, -- созревание

нового стихотворения.

Однако само состояние вещи никогда не показывает (если, конечно, автор

не глупец), что ее нельзя углубить, перестроить, рассматривать как пробный

набросок или как источник дальнейших поисков.

Я лично считаю, что один и тот же сюжет и почти одни и те же слова

могут использоваться до бесконеч­ности и способны заполнить целую жизнь.

"Совершенство" -- это труд.

Мы приходим к форме, стараясь предельно ограни­чить возможную роль

читателя -- и, больше того, свести к минимуму неуверенность и произвольность

в себе.

Плоха та форма, которую мы порываемся изменить и изменяем

непроизвольно; хороша -- та, которую мы воссоздаем и наследуем, безуспешно

пытаясь ее улуч­шить.

Форма по своей природе связана с повторением.

Следовательно, культ новизны противоположен забо­те о форме.

Если вкус никогда вам не изменяет, значит, вы ни­когда глубоко в себя

не заглядывали.

Если у вас совсем его нет, значит, углубляясь в себя, вы не извлекли из

этого никакой пользы.

Malvira, спасибо за возвращение блудных стихов

В спор вступают мудрецы,

Стоя на трибуне,

И летят во все концы

Слюни, слюни, слюни!

Нет души и смысла нет

В буре словопренья.

На любой вопрос - в ответ

Слюновыделение.

Мне милее дураки!

Умный спор затея,

Разменяли на плевки

Мудрость грамотеи.

Будь хоть трижды мысль важна,

Не добьешься славы,

Если речь твоя влажна,

А слова - слюнявы.

F.Nicshe

Осенних дней - что в мире холодней?

Улетай! улетай!

Солнце крадется вверх -

Выше, выше -

И медлит на каждом шагу.

Ах, вымер вольный мир!

Песня ветра едва слышна

В усталом поблескивании паутины.

Плакать не след

Надежде вослед.

Осенних дней - что в мире холодней?

Улетай! улетай!

О, плод с древа,

Падешь, дрожа.

Какую тайну поведала тебе ночь,

Какой ужас

Заставил увять твои пурпурные щеки?

Не отвечаешь? молчишь?

Речи излишни.

Осенних дней - что в мире холодней?

Улетай! улетай!

Я не прекрасна, -

Так говорит астра, сестра звезд.

Но людей люблю

И людей утешаю;

Пусть полюбуются на последние цветы,

Наклонятся надо мной,

Сорвут меня -

Ах! в их очах вспыхнет

Воспоминание.

Воспоминание о более прекрасной, чем я, -

Так - и только так - жажду я умереть.

Осенних дней - что в мире холодней?

Улетай! улетай!

Поэту

1

Горн свой раздуй на горе, в пустынном месте, над морем

Человеческих множеств, чтоб голос стихии широко

Душу крылил и качал, междометья людей заглушая.

2

Остерегайся друзей, ученичества, шума и славы.

Ученики развинтят и вывихнут мысли и строфы.

Только противник в борьбе может быть истинным другом.

3

Слава тебя прикует к глыбам твоих же творений.

Солнце мертвых, - живым они намогильный камень.

4

Будь один против всех: молчаливый, тихий и твердый.

Воля утеса ломает развернутый натиск прибоя.

Власть затаенной мечты покрывает смятение множеств!

5

Если тебя невзначай современники встретят успехом,

Знай, что из них никто твоей не осмыслил правды:

Правду оплатят тебе клеветой, ругательством, камнем

6

В дни, когда Справедливость ослепшая меч обнажает,

В дни, когда спазмы любви выворачивают народы,

В дни, когда пулемет вещает о сущности братства -

7

Верь в человека. Толпы не уважай и не бойся.

В каждом разбойнике чти распятого в безднах Бога.

1925

Voloshin

ИРИНА МАУЛЕР

Поиск слова

Перепрыгивая, глотая звуки,

Знаками не прикрытое - снова

Рвется вверх, отбивая руки,

Дикое, неукротимое слово.

Путая точки и запятые,

Пульсом невыносимо жестким

Разбиваются в лист пустые

Звуки - нищенкой на погосте.

Хвост отбрасывая змеиный,

Вьется вечным вопросом вечность

Ускользающим пилигримом

Пересекающим бесконечность

Параллельных - без окончаний

НЕСОИЗМЕРЕНЬЯ ВСУЕ

ЛАБИРИНТОВ СЕМИ ЗВУЧАНИЙ

ВОЗНОСЯЩИХСЯ АЛЛИЛУЕЙ.

СКЛАДКОЙ ЛИЛОВОЙ ЗАКАТ РАСПЯТ

СЛОВО РАСПЯТО НА СТАККАТО

Разноголосицей крест накрест

Криво выкроена соната.

Пересекая несовместимость

Точки и многоточья - смело

Рвется вверх, набирая силу

СЛОВО - ГАДКИМ УТЕНКОМ - В НЕБО.

Последний день. Последний месяц осени.

Последнюю листву деревья сбросили,

как каторжники наземь - кандалы.

Даны

тебе и мне, обоим вышло - поровну.

Дороги две - в одну и ту же сторону,

чтоб нам не заблудиться в темноте.

А тем,

которые вослед глядят да щурятся, -

дай Бог им - дом и золотую курицу,

и чашу, чтоб всегда была полна

вина.

Пусть пьют и по утрам не похмеляются,

и среди пьяниц - не казаться пьяницей,

но самым нищим среди нищих - быть.

И жить,

как Бог - Отец ли, Сын - положит на душу

двоим, две - как одну - дороги радужных.

И на всевечный путь благословит...

Летит,

летит издалека снежинка первая,

за ней еще одна видна. Они, наверное,

растают до явления зимы.

Как мы.

И хорошо любить, потому что любовь — трудна. Любовь человека к человеку, быть может, самое трудное из того, что нам предназначено, это последняя правда, последняя проба и испытание, это труд, без которого все остальные наши труды ничего не значат. Поэтому молодые люди, которые только начинают свою дорогу, еще не умеют любить; они должны этому научиться. Учиться всем своим существом, всеми силами и всем своим одиноким, нелюдимым, ищущим добра сердцем. Но учение требует времени и сосредоточенности; вот почему любовь — уже надолго вперед, на долгие годы жизни — есть одиночество, глубокое, ни с чем не сравнимое одиночество любящего. Такая любовь еще совсем не способна отдать себя, расцвести и соединиться с Другим Человеком (как могут соединиться двое, если у них еще нет зрелости, завершенности и ясности?), это — возвышенный повод для того, кто любит, обрести зрелость, обрести себя и свой мир, создать в себе свой, особый мир ради любимого человека, это большая и небудничная цель, ради которой он избран среди других людей и призван в дальнюю дорогу. И только так, как требование работать над собой ("и слушать, и трудиться день и ночь"), должны молодые люди принимать ту любовь, которая им подарена. Отдать себя, дать чувству полную свободу, вступить в союз с любимым человеком — все это еще не для них, им еще долго, долго придется копить и собирать силы, это последняя цель, для которой сейчас, быть может, едва хватает всей нашей жизни.

Молодые люди так часто и горько ошибаются, нетерпеливые по природе, они бросаются друг другу в объятия, когда на них нахлынет любовь, и тратят себя, тратят все, как есть, отдавая другому свои мрачные мысли, свою неуравновешенность и тревогу... Что же будет потом? Что остается жизни делать с этой грудой черепков, которую они называют взаимностью и были бы рады назвать своим счастьем и будущим, если бы только это было возможно? Каждый из них теряет себя ради любимого человека, и теряет и эту любовь, и все, что ему еще предстоит. И он теряет свои возможности и дали, теряет близость и отдаление тихих и чутких вещей — ради бесплодной растерянности, которая уже ничего не обещает в будущем. Ничего, или разве одно лишь разочарование, отвращение и скудость, и бегство в одну из тех условностей, которые, как надежные кровли, расставлены в большом числе на этом опасном пути. Ни одна область человеческой жизни не обставлена столькими условностями, как эта... Здесь есть и спасательные пояса самых различных видов, и лодки, и плавательные пузыри; общественное мнение создало самые разные защитные средства, оно всегда склонялось к тому, чтобы видеть в любви удовольствие, и должно было устроить все очень легко: дешево, безопасно и надежно, как устроены все прочие общественные удовольствия.

Элегия четвертая

Когда придет зима, деревья жизни?

Мы не едины. Нам бы поучиться

У перелетных птиц. Но слишком поздно

Себя мы вдруг навязываем ветру

И падаем на безучастный пруд.

Одновременно мы цветем и вянем.

А где-то ходят львы, ни о каком

Бессилии не зная в блеске силы.

А нам, когда мы ищем единенья,

Другие в тягость сразу же. Вражда

Всего нам ближе. Любящие даже

Наткнутся на предел, суля себе

Охотничьи угодья и отчизну.

Эскиз мгновенья мы воспринимаем

На фоне противоположности.

Вводить нас в заблужденье не хотят.

Нам неизвестны очертанья чувства, -

Лишь обусловленность его извне.

Кто не сидел, охваченный тревогой,

Пред занавесом сердца своего,

Который открывался, как в театре,

И было декорацией прощанье.

Нетрудно разобраться. Сад знакомый

И ветер слабый, а потом танцовщик.

Не тот. Довольно. Грим тут не поможет.

И в гриме обывателя узнаешь,

Идущего в квартиру через кухню.

Подобным половинчатым личинам

Предпочитаю цельных кукол я.

Я выдержать согласен их обличье

И нитку тоже. Здесь я. Наготове.

Пусть гаснут лампы, пусть мне говорят:

"Окончился спектакль", пускай со сцены

Сквозит беззвучной серой пустотой,

пусть предки молчаливые мои

Меня покинут. Женщина. И мальчик

С косыми карими глазами, пусть...

Я остаюсь. Тут есть на что смотреть.

Не прав ли я? Ты тот, кто горечь жизни

Из-за меня вкусил, отец мой, ты

Настоем темным долга моего

Упившийся, когда я подрастал,

Ты, тот, кто будущность мою вкушая,

испытывал мой искушенный взгляд, -

Отец мой, ты, кто мертв теперь, кто часто

Внутри меня боится за меня,

Тот, кто богатство мертвых, равнодушье

Из-за судьбы моей готов растратить,

Не прав ли я? Не прав ли я, скажите,

Вы, те, кто мне любовь свою дарили,

Поскольку вас немного я любил,

Любовь свою мгновенно покидая,

Пространство находя в любимых лицах,

Которое в пространство мировое

Переходило, вытесняя вас...

По-моему, недаром я смотрю

Во все глаза на кукольную сцену;

Придется ангелу в конце концов

Внимательный мой взгляд уравновесить

И тоже выступить, сорвав личины.

Ангел и кукла: вот и представленье.

Тогда, конечно, воссоединится

То, что раздваивали мы. Возникнет

Круговорот вселенский, подчинив

Себе любое время года. Ангел

Играть над нами будет.

Мертвецы,

пожалуй, знают, что дела людские -

Предлог и только. Все не самобытно.

По крайней мере, в детстве что-то сверх

Былого за предметами скрывалось,

И с будущим не сталкивались мы.

Расти нам приходилось, это верно,

Расти быстрее, чтобы угодить

Всем тем, чье достоянье - только возраст,

Однако настоящим в одиночку

Удовлетворены мы были, стоя

В пространстве между миром и игрушкой,

На месте том, что с самого начала

Отведено для чистого свершенья.

Кому дано запечатлеть ребенка

Среди созвездий, вверив расстоянье

Его руке? Кто слепит смерть из хлеба, -

Во рту ребенка кто ее оставит

Семечком в яблоке?.. Не так уж трудно

Понять убийц, но это: смерть в себе,

Всю смерть в себе носить еще до жизни,

Носить, не зная злобы, это вот

Неописуемо.

А вот Рильке. "Он один сказал Богу что-то новое..." (М. Цветаева

Лебедь.

Эта мука - проходить трясиной

Неизведанного в путах дней -

Поступи подобна лебединой.

Смерть - конечное непостиженье

Основанья нашей жизни всей -

Робкому его же приводненью.

Подхватив его, речное лоно

Постепенно, нежно и влюбленно,

Все теченье снизу уберет,

Лебедь же теперь, воссев на ложе,

С каждым мигом царственней и строже

И небрежней тянется вперед.

Газель

Завороженная: в созвучьях мира

Нет рифмы совершеннее и строже,

Чем та, что по тебе проходит дрожью.

На лбу твоем растут листва и лира,

Ты вся, как песнь любви, из нежных слов,

Слетевших наподобье лепестков

С увядшей розы, чтоб закрыть глаза

Тому, кто книгу отложил из-за

Желания тебя увидеть. Как

Будто каждый ствол заряжен,

Но медлит с выстрелом, покуда знак

Не дан, и ты вся - слух, и взгляд твой влажен

Как у купальщицы в пруду лесном,

Оборотившемся ее лицом.

Это тоже очень люблю, из Эмерсона

GIVE all to love;

Obey thy heart;

Friends, kindred, days,

Estate, good-fame,

Plans, credit and the Muse,—

Nothing refuse.

'T is a brave master;

Let it have scope:

Follow it utterly,

Hope beyond hope:

High and more high

It dives into noon,

With wing unspent,

Untold intent;

But it is a god,

Knows its own path

And the outlets of the sky.

It was never for the mean;

It requireth courage stout.

Souls above doubt,

Valor unbending,

It will reward,—

They shall return

More than they were,

And ever ascending.

Leave all for love;

Yet, hear me, yet,

One word more thy heart behoved,

One pulse more of firm endeavor,—

Keep thee to-day,

To-morrow, forever,

Free as an Arab

Of thy beloved.

Cling with life to the maid;

But when the surprise,

First vague shadow of surmise

Flits across her bosom young,

Of a joy apart from thee,

Free be she, fancy-free;

Nor thou detain her vesture's hem,

Nor the palest rose she flung

From her summer diadem.

Though thou loved her as thyself,

As a self of purer clay,

Though her parting dims the day,

Stealing grace from all alive;

Heartily know,

When half-gods go, [*]

The gods arrive.

А мне выпало счастье дружить со знавшими его близко людьми, я обожаю с ними встречаться и слушать рассказы о нем. А вы читали книгу Карена Калантара "Очерки о Параджанове"?.

Да, это из "Портрета художника в юности", они во мне всегда звучат

Ты не устала в знойных лучах

Падшего духа манить за собой?

Память, усни в завороженных днях.

Сердце сгорает в твоих очах,

Властвуешь ты над его судьбой.

Память, усни в завороженных днях.

Дым фимиама плывет в небесах

Всходит от шири бескрайней морской.

Память, усни в завороженных днях.

В стонах прерывистых, в скорбных мольбах

Гимн претворенья плывет над землей.

Ты не устала в знойных лучах?

Вот моя жертва в простертых руках,

Чаша наполнена жизнью живой.

Память, усни в завороженных днях.

Но все ты стоишь в истомленных очах,

И томный твой взор манит за собой.

Ты не устала в знойных лучах?

Память, усни в завороженных днях.