МИХАИЛ ЗОЩЕНКО
БОГАТАЯ ЖИЗНЬ
Кустарь Илья Иваныч Спиридонов выиграл по золотому займу пять тысяч рублей золотом.
Первое время Илья Иваныч ходил совсем ошалевший, разводил руками, тряс головой и приговаривал:
— Ну и ну... Ну и штука... Да что же это, братцы?..
Потом, освоившись со своим богатством, Илья Иваныч принимался высчитывать, сколько и чего он может купить на эту сумму. Но выходило так много и так здорово, что Спиридонов махал рукой и бросал свои подсчёты.
Ко мне, по старой дружбишке, Илья Иваныч заходил раза два в день и всякий раз со всеми мелочами и новыми подробностями рассказывал, как он узнал о своём выигрыше и какие удивительные переживания были у него в тот счастливый день.
— Ну, что ж теперь делать-то будешь? — спрашивал я.— Чего покупать намерен?
— Да чего-нибудь куплю,— говорил Спиридонов.— Вот дров, конечно, куплю. Кастрюли, конечно, нужны новые для хозяйства... Штаны, конечно...
Илья Иваныч получил наконец из банка целую груду новеньких червонцев и исчез без следа. По крайней мере он не заходил ко мне более двух месяцев.
Но однажды я встретил Илью Иваныча на улице.
Новый светло-коричневый костюм висел на нём мешком. Розовый галстук лез в лицо и щекотал подбородок. Илья Иваныч ежесекундно одёргивал его, сплёвывая от злости. Было заметно, что и костюм, и узкий жилет, и пышный галстук мешали человеку и не давали ему спокойно жить.
Сам Илья Иваныч очень похудел и осунулся. И лицо было жёлтое и нездоровое, со многими мелкими морщинками под глазами.
— Ну, как? — спросил я.
— Да что ж,— уныло сказал Спиридонов.— Живём. Дровец, конечно, купил... А так-то, конечно, скучновато.
— С чего бы?
Илья Иваныч махнул рукой и пригласил меня в пивную. Там, одёргивая розовый галстук, Илья Иваныч сказал:
— Вот всё говорят: буржуи, буржуи... Буржуям, дескать, не житьё, а малина. А вот я сам, скажем, буржуем побывал, капиталистом... А чего в этом хорошего?
— А что?
— Да как же,— сказал Спиридонов.— Нуте-ка, сами считайте. Родственники и свойственники, которые были мои и женины,— со всеми расплевался. Поссорился. Это, скажем, раз. В народный суд попал я или нет? Попал. По делу гражданки Быковой. Разбор будет. Это, скажем, два... Жена, супруга то есть, Марья Игнатьевна, насквозь все дни сидит на сундучке и плачет... Это, скажем, три... Налётчики дверь мне в квартире ломали или нет? Ломали. Хотя и не сломали, но есть мне от этого беспокойство? Есть. Я, может, теперь из квартиры не могу уйти. А если в квартире сидишь, опять плохо — дрова во дворе крадут. Куб у меня дров куплен. Следить надо.
Илья Иваныч с отчаянием махнул рукой.
— Чего же ты теперь делать-то будешь? — спросил я.
— А я не знаю,— сказал Илья Иваныч.— Прямо хоть в петлю... Я как в первый день получил деньги, так всё и началось, все несчастья... То жил спокойно и безмятежно, то повезло со всех концов.
А я как в квартиру с деньгами вкатился, так сразу вижу, что неладно что-то. Родственники, конечно, вижу, колбасятся по квартире. То нет никого, а то сидят на всех стульях. Поздравляют. Я, конечно, дал каждому для потехи по два рубля.
А Мишка, женин братишка, наибольше колбасится.
— Довольно,— говорит,— стыдно по два рубля отваливать, когда,— говорит,— капиталец есть.
Ну, слово за слово, руками по столу — драка. Кто кого бьёт — неизвестно. А Мишка снял с вешалки моё демисезонное пальтишко и вышел.
Ну, расплевался я с родственниками. Стал так жить.
Купил, конечно, всякого добра. Кастрюли купил, пшена на два года. Стал думать, куда ещё деньги присобачить. Смотрю — жена по хозяйству трётся, ни отдыху ей, ни сроку.
«Не дело,— думаю.— Хоть и баба она, а всё-таки равноправная баба. Стоп,— думаю. Возьму,— думаю,— ей в помощь небольшую девчонку. Пущай девчонка продукты стряпает».
Ну, взял. Девчонка крупу стряпает, а жена, на досуге, сидит целые дни на сундучке и плачет. То работала и веселилась, а то сидит и плачет. Ей, видите ли, на досуге всякие несчастья стали вспоминаться, и как папа её скончался, и как она замуж за меня вышла... Вообще полезла ей в голову полная ерунда от делать нечего.
Дал я, конечно, супруге денег.
— Сходи,— говорю,— хотя бы в клуб или в театр. Я бы,— говорю,— и сам с тобой пошёл, да мне, видишь ли, за дровами последить надо.
Ну, поплакала баба — пошла в клуб. В лото стала играть. Днём плачет — на досуге, а вечером играет. А я за дровами слежу. А девчонка продукты стряпает.
А после председатель заходит и говорит:
— Ты,— говорит,— что ж это, сукин кот, подростков эксплуатируешь? Почему,— говорит,— девчонка Быкова не зарегистрирована? Я,— говорит,— на тебя в народный суд подам, даром что ты деньги выиграл...
Илья Иваныч снова махнул рукой, поправил галстук и замолчал.
— Плохо,— сказал я.
— Ещё бы не плохо,— оживился Илья Иваныч.— Сижу, скажем, за пивом, а в груди сосёт. Может, сию минуту дрова у меня спёрли. Или, может, в квартиру лезут... А у меня самовар новый стоит. И сидеть неохота, и идти неохота. Что ж дома? Жена, конечно, может быть, плачет. Девчонка Быкова тоже плачет — боится под суд идти... Мишка, женин брат, наверное, вокруг квартиры колбасится — влезть хочет... Эх, лучше бы мне и денег этих не выигрывать!
Илья Иваныч расплатился за пиво и грустно пожал мне руку. Я было хотел его утешить на прощанье, но он вдруг спросил:
— А чего это самое... Розыгрыш-то новый скоро ли будет? Тысчонку бы мне, этово, неплохо выиграть для ровного счёта...
Илья Иваныч одёрнул свой розовый галстук и, кивнув мне головой, торопливо пошёл к дому.
