Grig

Несколько лет назад в Питере в районе метро Проспект Ветеранов местные азербайджанцы, коих много в том районе, устроили охоту на скинхедов. Их "боевые" группы болтались по району в поисках бритоголовых. Правда, об убийствах я чего-то не слышал...

Вы может быть и правы, с одной оговоркой- если боеголовки будут ядерными или, если их ПВО уйдет разом в отпуск... В противном случае- малоэффективная, шумная затея... Все-таки, ПВО Баку чуть похуже московского... Наследие СССР :ermm:

Бред После взятия Сталинграда немцами в войну должна была вступить Турция... Вряд ли нацисты, якобы, считавшие армян "расово чистыми", не понимали чем это чревато для армян Закавказья :brows: Наоборот, они отлично знали, что их союзница Турция первым делом окончательно решит "армянский вопрос"...

:brows: :hm:

На горе Савалан в Иране установлен барельеф Гейдара Алиева - 07 Июня 2008 [23:10] - Day.Az Как сообщает Day.Az со ссылкой на АзерТАдж, международный альпинистский поход, посвященный 85-летнему юбилею общенационального лидера азербайджанского народа Гейдару Алиеву завершился в Иране покорением горы Савалан. Руководитель похода Саридан Мурсагулов сказал следующее: «Барельеф великого лидера и государственный флаг Азербайджана мы водрузили на самой высокой точке горы Савалан. В походе наряду с азербайджанскими альпинистами Фаигом Мурсагуловым, Этибаром Мамедовым, Эмилем Тахмазовым, Гюльагой Сулеймановым принял также участие тебризский альпинист Насир Джамал Сафаи. Наш путь лежит к Агрыдагу в Турции. Наша команда приветствует наш народ с вершины горы Савалан…»

Пока теленок Сафар бодается ослик ИА приемы на чужой земле устраивает :brows:

С 2001 года исследования Азыхской пещеры ведёт группа учёных из Англии, Испании, Ирландии, Армении и Нагорного Карабаха под руководством Иоланты Фернандес (Испания)[2]. Найдены останки пещерного медведя - самый древний образец этого вида на территории Европы (300 тысяч лет), каменные орудия и кости со следами таких орудий. Работы ведутся медленно (не более одного месяца в год) в связи с отсутствием средств. Наиболее ценные находки проходят обработку в Лондоне. здесь о пещере больше

Спасибо, Кайваз :shljapa:

народ, ктонить знает где это... и вообще что за раскопки там идут? :shljapa:

Великобритания дала ответ на обращение Азербайджана в связи с незаконными раскопками в Азыхской пещере 05 Июня 2008 [17:05] - Day.Az Распечатать В Министерство культуры и туризма Азербайджана поступило письмо министра культуры, творческой индустрии и туризма Великобритании Маргарет Хоч. Как передает Day.Az со ссылкой на пресс-службу Министерства культуры и туризма Азербайджана, это письмо связано с обращением в марте текущего года в соответствующие органы Великобритании и Испании в связи с информацией о проведении археологами этих стран раскопок в Азыхской пещере, расположенной на оккупированной армянами территории Азербайджана. В письме отмечается, что правительство Великобритании не обладает информацией об осуществляемых на оккупированной территории Азербайджана археологических раскопках. В тексте послания указывается, что правительство не ограничивает права рядовых граждан на путешествия. «Мы даем свои рекомендации по путешествиям в Азербайджан, включая и оккупированные территории. Граждане Великобритании перед принятием решения о планах по путешествию должны учесть это».

:lol:

Бегларян А.Э. Жажда жизни Очередь ударила в левое предплечье, словно тяжелым молотом отбив его. Боль от первой пули была столь сильной, что двух других ран - чуть выше кисти и под мышкой - он почти не почувствовал. Точнее, не успел почувствовать каждую рану в отдельности: все слилось в один мощный удар, который, как показалось в первый момент, оторвал и унес руку. Шок прошел быстро, вернее, усилием воли раненый преодолел его. Рука с двумя переломами тотчас вспухла, застыв в неестественном виде - согнутая в локте и с открытой ладонью, направленной вверх. Не выпуская автомата, предплечьем здоровой руки Армен попытался положить кисть левой в раскрытую грудь "афганки". Однако через несколько шагов раненная рука вылезла из-под одежды и, почувствовав свободу, с силой подалась влево до отказа, причинив тупую, жидко-тошнотворную боль, и еще долго успокаивалась, нелепым приветственным жестом махая хозяину прямо перед глазами. Она абсолютно не подчинялась, казалась чем-то самостоятельным и чужеродным. Вдруг до боли стало жалко себя и нелепую руку, но Армен сумел быстро побороть это чувство. "Еще не все кончено, буду идти сколько смогу", - как бы раздваиваясь, внушал раненый своему внутреннему "я" и даже улыбнулся ему, когда догнал товарищей. Те на ходу перевязали ему раны. Бинты моментально набухли от крови, к кислому запаху которой он никак не мог привыкнуть. Бой, близкий и неравный, продолжался. Противник преследовал вырвавшихся из окружения. Во время одной из стычек группа невольно разделилась. Теперь они остались вчетвером. Армен шел молча, пытаясь переосмыслить случившееся... Противник, безуспешно штурмовавший стратегически важную высоту над небольшим горным озером, на третьи сутки взял хитростью: зайдя незамеченным с тыла, он окружил полумесяцем небольшой отряд карабахских воинов. Долгое сопротивление грозило пленом - просто не хватило бы боеприпасов. Отступать же было некуда: внизу в холодной зыби сверкали воды озера, и если раньше оно служило серьезным препятствием для противника, то теперь невольно стало продолжением вражеской цепи окружения... Быстро оценив ситуацию, бойцы пошли напролом, на прорыв вражеской линии - к единственному свободному пути, тропинке, поднимающейся в гору с левой стороны. У подбитого БМП развернулся жаркий бой. Рядом, сраженные, падали товарищи. Кровь одного из них, пораженного снайперской пулей в лоб, залила Армену лицо. Если бы не удалось засечь вражеского пулеметчика, тщательно замаскировавшегося в кустах под венком пожухлых августовских трав и листьев, перебили бы всех до единого. Когда Армен попытался прикрыть огнем отходившего последним товарища, вражеская очередь настигла и его... В детстве, уже хорошо понимая, что смерть неминуема для всех, он почему-то был уверен в собственном бессмертии. Ему казалось, что смерть обойдет его неким волшебным образом. Вспомнив это сейчас, почти двадцать лет спустя, Армен невольно улыбнулся. Тем временем жизнь все еще пульсировала в нем, связывая с миром тысячами невидимых нитей - ощущений, чувств, мыслей, воспоминаний. И ему казалось, что только путем неимоверной боли можно будет разом оборвать все это, что лишь нечто сверхъестественное способно прервать это удивительное состояние, даруемое в полной мере только человеку... Но чтобы вот так, безмолвно и тихо, вместе с утекающей кровью ушла жизнь - никак не укладывалось в голове. Он не мог, не решался представить себе это, не верил, что буквально через несколько минут может стать таким же неподвижным и бесчувственным, как лежавший неподалеку пень, вырванный с корнями снарядом. Он не хотел верить и тому, что часть боевых товарищей, с которыми еще недавно разделял пищу, сон и отдых, погибла... И это давало ему силы. Армена мучала жажда - не пил почти сутки. Всегда аккуратный водовоз вчера почему-то не появился. Подъехал же к позициям только к полудню следующего дня, как раз перед самым началом боя, когда совершенно неожиданно появился дозорный, весь в поту, и срывающимся от волнения голосом сообщил, что противник окружает. Тогда стало уже не до воды... Теперь, приблизительно зная местонахождение родника, они искали его, петляя в горном, горячем от летнего зноя лесу. Кровотечение, несмотря на все старания, остановить не удалось. Раненый заметно сдавал. Он достал из карманов самодельного бронежилета и передал товарищам гранаты и магазины. Некоторое время спустя, стараясь не причинять раненому новой боли, бойцы разрезали бронежилет, весь пропитанный кровью, и только тут заметили третью рану под мышкой, с досадой упрекнув его за то, что скрывал ее от них... Вскоре поиски родника увенчались успехом, и неодолимое желание вдоволь напиться овладело им. Однако раненого ожидало великое разочарование - товарищи решительно запретили ему пить: вода, обычная вода, в данном случае означала конец, несла, словно яд, смерть. Не в силах открыть слепленный застывшей пеной рот, он жестами показал, что собирается лишь смочить губы и попробовал сделать это. Но уже через минуту его, всем телом припавшего к земле и со страстной жадностью, словно саму жизнь, ее свежесть и могущество впитывающего студеную воду, пришлось силой отрывать от жизнерадостно журчащего ручейка. А еще некоторое время спустя Армен, сделав несколько шагов, внезапно почувствовал невыносимую, ноющую тяжесть в ногах и присел, попросив товарищей, которых столь легкомысленно ослушался, оставить его, пообещав, что с наступлением сумерек сам доберется до постов. Но когда позвали, и он с трудом разомкнул отяжелевшие веки, то понял, что силы окончательно покидают его, и жизнь, быть может, уже наполовину вышла из него. - Уходите, - механически настаивал он, впрочем, сам не веря своим словам. - Ночью сам доберусь! Вдруг как-то стремительно закружились в глазах кроны гигантских деревьев, и слабый дневной свет, тоненькой струйкой пробивающийся сквозь пышную листву, исчез. Как-то смутно и далеко снилась мать, которая скончалась ровно месяц назад... Тут он почувствовал чье-то легкое и заботливое прикосновение. "Мама!" - прошептал раненый и попытался открыть глаза, но не смог. Он уже не слышал, как товарищи звали его. Раненый впадал в безмятежное состояние, которое бывает, наверное, только тогда, когда вплотную подходишь к последней черте, целиком и безропотно отдаваясь накатившему ощущению полной, страшной свободы. Весь мир, казалось, медленно отворачивался, а ему совершенно не хотелось сопротивляться, даже попытаться удержать его. Он чувствовал себя лишним, отчужденным, стертым. Даже о самых близких, родных людях думать не было сил. Они, и это было ужасно, казались чужими и нереальными... Замолкло и внутреннее "я". Согнутые и сгорбленные под грузом автоматов - своих и погибших друзей, под тяжестью его тела и набухшей от крови куртки, изнуренные от преодоленных восьми - десяти километров горного ландшафта товарищи тащили раненого... В военно-полевом госпитале врачи обнимали Армена как родного, а медсестры ни разу не отказали в воде, которую он просил чуть ли не каждые пять минут... Жизнь, лучезарная и радостная, медленно, но властно возвращалась, наполняя собою каждую клетку. 1993 год

Что страшно, турчата?:brows: Кстати макардаков сайт, Марга...

Кстати, вопрос специалистам, могут ли маркеры показать общего предка по мужской линии с учетом высказанного Нельсоном в предыдущем посте? Мне кажется Нельсон прав и предки по мужской линии появились из-за этих причин. :shljapa:

http://day.az/news/politics/119856.html Моська на Слона...

Фрейд перевернулся в гробу Столько самобичующих эпитетов Какой мощный комплекс вины :hm:

Это правильно!! Но сказали об пораньше, в 94-м году, например:wallbash:

:rolleyes: ну это вы совсем офигели, замечтался, ала Чемодан, Вокзал, Алтай :hammer:

Октай Атахан: «Нужна ли нам эта независимость?» 01 Июня 2008 [00:33] - Day.Az На этой неделе в рамках проекта «Чтиво на уик-энд», Day.Az предлагает вниманию читателей ироническую статью лидера Гуманистической партии Азербайджана Октая Атахана. Нужна ли нам эта независимость? Если одним предложением ответить на поставленный вопрос, то надо признать: «Ей Богу, не нужна!»... Я не говорю о нашем присоединении к Китаю, Индии или России, что на самом деле было бы вовсе и не плохо с точки зрения перспектив мирового развития. Тем более, если учесть, что и в Китае проживает достаточно мощная ветвь тюркских народов; и в Индии, на самых её развитых землях, еще в середине 19 века межнациональным языком общения был именно наш язык. А относительно России, 80% территории которой исторически являются исконно тюркскими землями, а значит родными для нас, и говорить не приходится, тем паче, что немалая часть нашего народа говорит на русском языке... Нет, несмотря на все эти обстоятельства и все радужные перспективы этих стран, всё же все они являются азиатскими, подверженными в той или иной степени традиционной на востоке коррупции, и сами вынуждены сегодня принимать экстренные меры против этого социального зла и бедствия. Ставя под сомнение целесообразность нашей независимости, я предлагаю отказаться от неё и войти в состав одной из развитых и чистых с точки зрения отсутствия или наименьшего уровня коррупции европейских стран, таких, как, например, Норвегия или Швеция, Голландия или Великобритания и т.д. Если подойти к этому списку стран основательно, с учетом всех важных факторов, то выяснится, что ни одна страна, кроме Великобритании, не имеет традиции, опыта выведения своих колоний за фантастически короткие сроки из первобытнообщинного состояния на как минимум самый высокий средний уровень развития и чистоплотности. В этом я убедился лично, когда благодаря Фонду Сороса в качестве руководителя первой и единственной на тот момент анти-коррупционной организации (Анти-коррупционный центр «Анкор») получил счастливую возможность участия впервые от Азербайджана и в единственном числе в 9-ой Международной Анти-коррупционной Конференции, проходившей в Южно-Африканской Республике. Чернокожая интеллигенция этой африканской страны просто поразила меня своей интеллигентностью, аристократизмом, порядочностью, и наглядно подтвердила, что она достойно той независимости, которую к тому времени получила. Тогда же, это открытие заставило меня крепко задуматься и, честно говоря, очень пожалеть, что когда-то в 1918-1919-х гг. британцы, ступив на нашу землю, так и не остались здесь, не взяли нас под свой протекторат. Однако то, что не сделали тогда сами британцы, сегодня было бы логичным и целесообразным сделать нам самим – добровольно отказаться от злополучной независимости и войти в состав Великобритании на любых, на каких только они согласятся, условиях. Тем более что задел для этого, а именно для принятия английского языка если и не единственным государственным, то во всяком случае вторым государственным языком в нашей стране есть. Так, в 1992 году мы в очередной раз в своей истории отказались от своего исконного алфавита, который принято в мире обозначать как «кириллический», хотя правильнее было бы назвать его арским (тюркским), и перешли на латинский алфавит, мотивируя это тем (во всяком случае, человек, который инициировал это культурно-историческое злодеяние, именно так и мотивировал его), что, видите ли, латинский алфавит – это алфавит английского языка, английский язык – это международный язык, мы хотим приобщиться к международному уровню - потому непременно и бесповоротно надо отказаться от своего уникального, первичного по отношению к латинскому алфавиту «кириллического» (в действительности древнего арского-тюркского) алфавита и перейти на латинский, что и было сделано, и сегодня воспринимается как «абсолютное национальное завоевание». Так что, если быть последовательными в своих «исторических» шагах, то сегодня уже не только возможно, но и необходимо было бы отказаться от своей независимости и перепоручить себя такому великому государству как Великобритания. Ибо, надо признать, что к эксперименту с «независимостью» мы оказались пока еще не готовы. Говоря «мы», я, конечно же, не имею в виду себя и пару сотен таких же, как я, азербайджанцев, представляющих в массе всех 8 миллионов азербайджанцев лишь каплю в море. Нет, как раз и я, и мне подобные - мы всегда были и остаемся готовыми и к независимости, и к чему-то еще большему. Но речь о нашей нации в целом. Нация не готова. Вряд ли кто будет отрицать это. Вряд ли кто будет отрицать, что, даже будучи в составе России, а потом и СССР, мы не имели такого уровня коррупции, взяточничества, казнокрадства, какой обрели после получения в качестве злого подарка государственной независимости. Если раньше взятки брали только чиновники, сегодня взятки берут все, и рабочие, и сельчане, и интеллигенция, и чиновники всех мастей и всех рангов. Все!... Кто не берет взятки и не ворует, тот почитается за извращенца, подонка, подлеца, засланца и предателя, в лучшем случае – идиота. А значит единственная надежда на имперскую пяту над нами. Станем мы под начало британцев, повысят они наш уровень, на худой конец уровень нашей интеллигенции до того, на какой они подняли уровень чернокожих жителей ЮАР, тогда можно будет говорить и о независимости. И то - пусть они нас умоляют взять эту злополучную независимость, мы же будем упираться и отказываться. А до тех пор, пока мы морально и духовно не созреем для честной и чистоплотной самостоятельной жизни, я предлагаю плюнуть на эту нашу сегодняшнюю независимость со всеми её атрибутами: «Ну, её к лешему!», - встать на колени перед посольством Великобритании и бить челом об асфальт, и молить о жалости и снисхождении – включить нас в состав Великобритании, хотя бы на правах британской колонии. Другого выхода и спасения от повсеместной, всеобщей, системной коррупции и воровства у нас нет. Так давайте же будем честны и смелы, чтобы признать это. Лично я готов хоть на коленях, хоть по-пластунски проползти через всю Европу, через тоннель под Ла-Маншем и доползти, наконец, до обетованной земли Великобритании и денно, и нощно взывать к милосердию тамошней королевы, чтоб она взяла нас под своё крыло. Тем более, что какой-никакой опыт просветительской работы британцев в нашей стране есть, более того – крупнейшая британская компания «BP» более пятнадцати лет успешно работает у нас... Я лишь одного боюсь, что тот имидж, который мы завоевали себе и перед британцами, и вообще в мире, сделает это полезное начинание безрезультатным, и мы в ответ на все наши стенания и мольбы получим сдержанный, интеллигентный отказ... И все же, пока у нас есть хоть какой-никакой, но шанс - его надо использовать, ибо дальше так жить нельзя, ибо добром всё это для нас всё равно не кончится... Октай Атахан Лидер Гуманистической партии Азербайджана

А я не удивлюсь, если они пашут на стройках частных домов богатеньких азеров... Еще с советских времен азеры для строительства своего дома искали армян... Вот и передают из уст в уста, что армяне строили супер... Теперь наверно нанимают армян-строителей в Грузии... Правда 250 тысяч армян-строителей :wow: И чего-то они там строят? :blink: Короче нафантазировал на ночь глядя :lol:

Ся Го МАЛЕНЬКИЙ ПРИНЦ ВОЙНЫ Я вышел из казармы и направился в сторону автопарка. Тигօ (Тигран) вышел за мной, и, на ходу поправляя "лифчик" (разгрузочный жилет), чего-то бормотал и матерился вполголоса. Повод на то у него был : он ужасно любил спать, а мы мало спали уже третьи сутки. Расположили нас в Арачадзоре. Чуть выше еще оставался Кичан, там мы ночевали вчера в здании школы, а все что выше и до конца Мартакертского района - под контролем азербайджанских сил. Нашим направлением был Члдран, который уже черт знает сколько раз переходил из рук в руки со значительными потерями с обеих сторон. Есть тоже особо не успевали, да и Камсар, наш взводный, настойчиво не рекомендовал в боевой обстановке накладываться на жратву. А чтоб мы не загнулись вконец, он нас своим редким пайковым шоколадом подкармливал. Вообще, классный был мужик, хоть и со странностями. Но так как странности на войне - дело наживное и всем нам к тому времени уже не чуждое, то мы его уважали очень, да и нас он любил вроде, пацанов семнадцатилетних. Сам он тоже был из Еревана и , как и мы, добровольцем. Комс не курил, но исправно получал свою законную пайковую пачку сигарет "Космос" с белым фильтром и сразу делил на 3 части. Восемь мне, восемь - Тиге и четыре - про запас. Наших полагающихся плюс "командирской" добавки в целом хватало. Иногда даже попадались трофейные "President" или "Congress", но дерьмо отменное - разве что фильтры поотрывать.... На улице - грязь ужасная. Конец осени уже, ноябрь 92-ого. Да и грязь глинистая какая-то. К тому времени нам уже выдали первые "афганки" армянского производства и ботинки тоже нашенские. Так вот, грязь эта глинистая по-видимому была щелочная очень, потому как формы наши быстро обратились в "камуфляж": соскребешь прилипшую к форме грязь - а под ней форма уже другого цвета. И перелив такой классный - у ботинок форма почти белая, как "выцветшая афганка", выше - уже с примесью "зелени", еще выше - уже светлый хаки и так далее. Забавно очень. Мы, еще толком не проснувшись и докуривая свою утреннюю первую сигарету, молча дошли до точки сбора и отправления. Комс уже стоял у бортика 66-ки и говорил о чем-то с Хориком из второго взвода. Нас он конечно заметил и поприветствовал кивком. Тига достал из пачки вторую сигарету, прикурил от первой, не переставая чего-то подправлять, подтягивать и проверять. Все бойцы были заняты обычным приготовлением перед выходом. Все как всегда. Практически неизменные, отточенные, механические движения. Прям - "День сурка". Я поднял голову. Небо все того же унылого цвета, плавно переходящее в пейзаж неописуемой красоты. Осень в Карабахе невероятно красивая. Кто бывал -знает. Холмы красновато-зеленовато-желтые, причем каждый цвет с десятком оттенков. Это что-то! Я прошелся взглядом по сопкам, ниже, потом еще ниже , пока не остановился на доме напротив. Вообще большинство жителей прифронтовых деревень, тех, что удалось отстоять в Мартакертском районе, уже эвакуировали. В деревне однако еще оставалось несколько семей (стариков, женщин, детей.... ?... ), и их вывозили в сторону Степанакерта по мере возможности. Домом строение это, расположенное за тем, что называлось дорогой, можно было назвать с большой натяжкой. Одноэтажное полуразрушенное каменное строение с уцелевшей одной, наверное, комнатой. Крыша, тяп-ляп покрытая маленькими огрызками шифера. Следов от забора не осталось вообще, а то, что некогда было огородом, по всей видимости, разворотило минометными снарядами.. Одним словом, тоже вполне банальная картина. Если бы не.....ребенок, стоявший у порога дома. Видимо, и он нас заметил, потому как спустился по остаткам ступенек и направился в нашу сторону. Уверенным шагом прошел метров 10-15 и остановился прямо на обочине дороги напротив так, что я сумел его детально разглядеть.....Вроде мальчик, на вид лет пяти. С золотисто -пепельными вьющимися волосами и светлыми (голубыми? зелеными?) большими глазами. Я даже взбодрился от увиденного, потому как прямо вылитый Маленький Принц. Конечно, если б не задний план и его внешний вид: в некогда желтых детских колготках со значительным количеством различных пятен и заплаток, на ногах вроде сапожки, с тупыми носками и очень грязные. Вязаный темно-синий жакет, а поверх - полупальтишко нараспашку неописуемого и ранее мне неизвестного цвета и без пуговиц. Руки в карманах. Он тоже внимательно осмотрел меня, потом Тиго, который еще толком не проснувшись, тупо докуривал вторую сигарету....Потом снова посмотрел на меня....Еще раз на Тиго....Снова на меня.... - Дядя....Дядь!... - Ты мне? - как ужаленный внезапно откликнулся Тиго, наконец-таки заметив пацана и резко вернувшись к ощущению реальности. - Не....Дядь! - Мне?- спросил я. Мальчик кивнул. - Чего? -добавил я. - Дядь, иди сюда,- уже на карабахском диалекте ответил он. Я перешел дорогу, по колено в грязи, и подошел к нему. Теперь я разглядел точно - у него были голубые глаза.... - Чего? - Дядь, вы куда идете? - ........ - Вы идете в бой?- добавил он, не дожидаясь моего ответа. - Ага.... - Дядь, вы идете освободить нашу деревню? ....Значит он не отсюда. Значит из деревень, что остались выше. Наверное, их эвакуировали сюда ранее....Я присел к нему... - Ага, - кивнув, пробурчал я, стараясь сделать уверенную мину, дабы не разочаровывать пацана. И тут от моего маловнятного "ага"он преобразился! Он словно впервые увидел слона, словно увидел огромную светящуюся новогодную елку, что ставили на площади Ленина в Ереване до войны, словно увидел праздничный салют на 9-е Мая, которого доселе никогда не видел- так засияли его глаза! Он даже улыбнулся. Так по- детски, искренне...Точь-в-точь как мой младщий брат, по которому я вдруг ужасно заскучал. Они ведь, кажись, ровесники. Между нами почти 12 лет разницы, через полтора месяца ему исполнится 5 лет. Он с родителями в Ереване, где сейчас тоже холодно и темно, но он хоть дома!...и не под обстрелами и непрекращающимеся бомбежками.....Блин....Я до этого и не скучал особо по нему....времени не было об этом думать, да и не расположен я особо к этому чувству. А тут....навеяло вдруг... и все сразу. Я даже не задумывался до этого, увижу ли его еще или нет, каким он будет, когда станет взрослым, как сложится его жизнь и буду ли я рядом, когда ему это будет нужно, или.....или....!.....Я не мог оторвать взгляда с пацана, как будто хочу на него насмотреться, как на брата....И тут я заметил нотки лукавства в его до этого искренней и доброй улыбке. Он прищурил глазки, небрежно посмотрел по сторонам, потом снова взглянул мне в глаза и вынул из правого кармана руку, сжатую в кулачок. Потом посмотрел по сторонам еще раз и разжал кулак..... - Дядь, раз так, возьми это.......,- на ладошке лежал патрон калибра 5,45... Я сразу понял, почему он обратился именно ко мне, а не к Тигօ. У Тигօ АКМ, у меня АКС-74. То что надо! Так вот почему он так пристально нас рассматривал!! Пацан знал, кому отдать свое сокровище, свою самую сокровенную вещь. Не машинку там, не игрушечный пистолет , даже не мячик или фонарик, а боевой патрон калибра 5,45! Какого хрена это должен был быть патрон, назначение и истинная сущность которого вообще должна быть неведома пятилетнему пацану, не говоря уже о нюансах калибра и прочего! Хреново мне стало.....но я держался, не подавая виду, как сильно меня зацепило.... Я снял с плеча автомат и, сидя на корточках, поставил между ног, чтоб он отчетливо видел, что я делаю. Уже ясно - сечет по полной. Снял с предохранителя, передернул затвор и загнал патрон в патронник, потом перевел предохранитель вверх до упора, снял магазин, взял с его ладошки патрон и заправил 30-ый в обойму. Наши уже догружались. Я потрепал его по золотисто - пепельной головке и быстрым шагом, не оглядываясь, зашагал к машине. Погрузился я, как всегда, последним. Мы тронулись с места, и машина, завыв унылым тембром, начала подниматься вверх в сторону Кичана. Он стоял, где стоял, руки деловито в карманах.... Даже не помахал, да и к чему на войне такому, как он, мужику, излишняя сентиментальность. В некогда желтых детских колготках со значительным количеством различных пятен и заплаток, в вязаном темно-синем жакете, поверх - полупальтишко нараспашку неописуемого цвета и без пуговиц.... Вылитый Маленький Принц! ...Войны.

Бегларян А.Э. Изгой Роман как-то не вписался в небольшое солдатское общежитие, сложившееся в ходе боевого дежурства резервистов в горах. Ребята на посту были опытные, наторелые в военном деле. Многие из них имели по несколько ранений на фронтах длительной войны, которая еще пару лет назад полыхала вовсю. Они гордились своими шрамами и часто рассказывали о собственных подвигах. Рассказывали хладнокровно, будто не придавая своим геройствам особого значения. Роман же всю войну находился в России, а вернувшись месяц назад на родину, был призван вместе с другими военнообязанными на трехмесячные сборы. И суровый солдатский быт с тысячами своих неписаных законов оказался явно не для него. Роман совсем растерялся: ему претили вяжущая на вкус, однообразная солдатская похлебка, сырость блиндажа и дымящая печка. Нещадно кололись грубые, сколоченные из наспех очищенных стволов молодых деревьев и ветвей нары, обложенные сухой листвой, кусали насекомые. Но главным неудобством был тяжелый ручной пулемет, который, вместо автомата, как у других, почему-то поручили именно ему. Он не только не знал как с ним обращаться, но и как поступить - таскать ли все время с собой или спрятать где-нибудь? "А вдруг потеряется..." - Романа пробирал ужас от этой мысли. То и дело натыкался он на осуждающие взгляды сослуживцев и слышал за собой обидные слова, лучшими из которых были - маменький сынок. Чтобы получить досрочное освобождение от сборов, Роман пошел на хитрость - решил не снимать ботинок и не мыть ноги до тех пор, пока они не покроются чиреями. Однако, вопреки ожиданиям, искусственные грибки не произвели впечатления на видавших виды сослуживцев и не вызвали у них жалости. Наоборот, Романа совсем "зачморили", загрузили всяческой работой, переложив каждый часть своих обязанностей на него. Он должен был в день три-четыре раза таскать воду из родника, находящегося глубоко в ущелье, убирать блиндаж и территорию вокруг него, вырезывать квадратиками дерн саперной лопатой для укрепления земляной крыши блиндажа, вычерпывать золу из печки, убирать со стола и мыть посуду... В общем, выполнять самую непочетную, черную, но необходимую в солдатском быту работу. За это сослуживцы прозвали его Мамой, и это святое для каждого в отдельности слово звучало в отношении Романа кощунственно, некрасиво, с нескрываемой издевкой. Перед отбоем Роман садился дежурить у печки. Он должен был поддерживать огонь, периодически бросая в железное зево впрок расколотые им же дрова, и рассказывать засыпающим сослуживцам анекдоты до тех пор, пока они не затихнут на грубых нарах, заснув тяжелым солдатским сном. Роман давно уже исчерпал запас анекдотов и, чтобы не повторяться, каждый раз выдумывал что-то от себя. Тайно надеясь возвыситься в глазах сослуживцев, рассказывал небылицы о своих похождениях в России, в которых он выступал крутым и дошлым парнем. Он кормил ребят мнимыми своими авантюрами на "гражданке" в отместку за их геройства на войне, рассказы о которых Роман всегда слушал со скрытой завистью. Бывалые товарищи относились к байкам Романа, особенно к его успехам у слабого пола, весьма иронично, но слушали от нечего делать, изредка грубо прерывая, когда тот особенно зарывался в своих фантазиях. - Негодяй, у тебя гарем что ли был? Каждый раз новое имя... - уже засыпая, вяло бросил Вардан. - Да этот новоявленный Дон Жуан наверняка в жизни к женщине не прикасался, - тоном, не допускающим сомнений, возразил Лева. - Ты не выпендривайся, а следи за огнем. Если замерзну - не сдобровать тебе! Если Роман засыпал невзначай и печка остывала, то на него сыпались не только брань и проклятия - летели ботинки, каска и другая нехитрая солдатская утварь. У него всегда были красные глаза и опухшие от бессонницы, а вернее, от недостатка и жажды сна веки. Он худел день ото дня, постоянно снедаемый чувством голода, хотя, давно уже переборов отвращение, ел больше всех - в обед ему оставляли чуть ли не полкотла овсяной или гороховой похлебки. - Да у него совсем нет аппетита! - иронизировали ребята, наблюдая как Роман с жадностью поглощает то, что другие едва осиливали с полмиски. Когда все засыпали, Роман тихо колупал кожуру от черствых хлебных батончиков, выданных блиндажу вперед на целую неделю, ложил их в рот и перед тем как проглотить долго смаковал их. Он старался не чмокать, прекрасно зная, что товарищи не простят ему тайного его чревоугодия. К утру Роману разрешалось соснуть на два-три часа. Свернувшись калачиком, он засыпал в углу блиндажа, который несмотря на крайнюю тесноту никто не занимал - кто-то брезговал, а кто-то считал ниже своего достоинства ложиться там, где спит изгой. Роман не спал, а вырубался в продолжение этих быстолетящих часов, и ему не снилось ничего: ни дом, ни мать, ни девушка, которая, быть может, была у него. А если нечаянно и приснится что-нибудь - не сон, а что-то непонятное, как будто пролетит большая черная птица, коснувшись своим тяжелым крылом - то все тот же повседневный для него кошмар: натыкающиеся друг на друга в темноте тесного блиндажа солдаты, их злые лица и ругань, дымящая печка и булка вечно не хватающего хлеба. Сон и явь у него слились в одно... Едва брезжил рассвет, Романа будил часовой, и он, полусонный, привязывал к себе на спину и грудь фляги и термоса, брал в руки два больших бидона и спускался в ущелье к роднику. Шел он босой - ребята запретили ему надевать ботинки, уверяя, что утренняя роса лечит от грибков. Роман возвращался весь в царапинах и ушибах от колючих кустарников и острых камней. Он наполнял котлы водой для приготовления завтрака и чая, разжигал огонь, и если время позволяло, дремал прямо у костра. Но однажды Роман опоздал. В горах уже рассвело. Обещая жаркий день, летнее солнце все выше поднималось над убогими блиндажами, из которых уже вышел последний солдат. А Мамы все не было... Это грозило отсутствием воды, перед которой все были равны и от которой в равной степени зависел каждый, независимо от заслуг и опыта. Ребята курили молча, но чувствовалось, что терпению их приходит конец. Наконец напряженную тишину нарушил Гагик, зло процедив сквозь зубы: - Сволочь, дрыхнет, наверное, где-нибудь под кустом. Вернется, тут же отправлю снова, без завтрака. И снова зловещее молчание... - А может в заложники взяли? - пошутил Самвел, желая как-то разрядить ситуацию. - От такого всего ожидать можно - и сам добровольно к врагу переметнется, - мрачно произнес всегда веселый Левон, и никто не понял, шутит он или говорит серьезно. Наконец Джон - самый старший в группе - бросил сигарету и, окинув всех одним быстрым взглядом, сказал: - Надо сходить за ним... Давид и Гагик молча взяли автоматы - перемирие перемирием, а возможность диверсионных вылазок из вражеского стана не исключалась. Старательно переставляя ноги, чтобы не поскользнуться в росистой траве, они медленно спускались по крутому склону к роднику, осматривая каждый куст и буерак. - Куда он мог запропаститься, не испарился же?! - не выдержал Давид. - Сквозь землю что ли провалился?! - в лад ему произнес Гагик. Наконец в кустах что-то заблестело. - Дурак, бросил флягу и дал деру, - в невольном восклицании Гагика больше сквозило удивление. - А может сорвался?.. Он должен быть где-нибудь поблизости, - возразил Давид. Ребята все больше углублялись в ущелье. Под кустом шиповника они нашли вторую флягу и термос. А откуда-то из ближайшей поросли послышался тяжелый храп. Ребята приблизились. Роман лежал, распластавшись на росистой траве и широко раскинув руки, словно старался обнять ясное, без единого облачка небо. На его черном от гари лице стояла печать какого-то неземного блаженства. - Сволочь, кимарит здесь, а там ребята от жажды умирают, - Гагик собирался пнуть спящего Романа, но Давид неожиданно удержал его. -Пусть поспит, а мы пока покурим... Гагик нехотя подчинился. Они сели поодаль и закурили, стараясь не смотреть в сторону Романа, будто там происходило нечто неприличное... Солнце медленно спускалось в ущелье, наполняя его светом и теплом. Ласковый луч на миг остановился на прокопченном лице Романа, и тот улыбнулся. Что-то необычное снилось ему...

Бегларян А.Э. Мать Кругом все полыхало. Жадное трескучее пламя, пожирая густые сумерки, безудержно стремилось ввысь. Кровавое зарево царственно нависло над мертвым городом... Да, город казался необитаемым: люди не выходили из подвалов и укрытий, опасаясь возобновления чудовищного артобстрела. В пучину войны невольно оказалось вовлеченным и мирное население. Но несмотря на прямую угрозу своей жизни, люди еще больше переживали за тех, кто в это время находился на передовой... В одном из полуразрушенных домов на окраине города не спала пожилая женщина, думая о единственном теперь уже сыне. Мужа и дочь, когда еще только-только обозначались симптомы войны, вражеские солдаты подожгли в машине на проселке - они ехали в деревню на сорокадневку одного из родственников. А спустя два года, когда война уже полыхала вовсю, в бою погиб старший сын, и мать осталась одна с Андреем. Бои за высокогорный Омарский перевал не стихали вторую неделю. Победа имела стратегическое значение для обеих сторон... Целыми сутками мать не смыкала глаз. Она, кажется, давно должна была привыкнуть к редким приездам сына - два раза в месяц, где-то в середине и в конце. И все же, словно надеясь на чудо, мать непрестанно прислушивалась к шагам на лестничной площадке. Андрей заметил, что нередко картошка, которую она обычно подавала на стол, была еще вчерашнего дня. Он догадывался, что, словно надеясь ускорить приезд сына, мать заранее готовила ужин и не притрагивалась к нему в одиночку... А он так часто опаздывал... Сын приезжал наконец. Усталый и грязный, он тщательно мылся, чтобы, наспех поужинав, зарыться с головой в постель. Мать, которая в воображении своем часами беседовала с ним, не решалась заговорить - в такие минуты от сына трудно было добиться слова. "Ничего, в следующий раз буду внимательнее", - обещал себе Андрей, уходя ни свет ни заря. Наутро Андрею предстоял очередной бой. Однако ближе к вечеру, когда на позициях вовсю шли приготовления к отражению атаки противника, что-то вдруг больно шевельнулось в груди. "Перед боем надо обязательно повидать мать!.." - эта мысль пришла как-то сама собой. Всю дорогу Андрей думал о ней. С гибелью мужа и дочери надломилась она, осунулась, похудела, стала мало говорить, шамкая беззубым ртом. Смерть старшего сына добила ее - одна тень осталась. Сядет в углу у печки, уставится невидящим взором перед собой, думая о чем-то, и не сразу очнется, когда окликнешь. Только сейчас Андрей по-настоящему осознал и прочувствовал ее положение и сильно, по-сыновьи, пожалел. Ведь единственное, что теперь связывало мать с миром, был он... Мать была на седьмом небе от счастья, но этого по ней видно не было - казалось, у нее не осталось и сил, чтобы выказывать радость. Сутулясь, она накрывала на стол. Ужинали, как обычно, молча. Мать почти не ела - все потчевала сына... Едва забрезжил рассвет, Андрей встал, стараясь не шуметь, чтобы не разбудить мать. Но та уже была на ногах. Согнувшись над печкой, она раздувала огонь. Знакомое чувство болезненной жалости кольнуло грудь, когда в зыбком свете керосиновой лампы он увидел распущенные редкие волосы матери, исхудалую, словно надломленную шею... С неожиданной настойчивостью она стала просить сына повременить с отъездом. Андрей прекрасно понимал, как ждут его на передовой. Но внутренний голос подсказывал, что нельзя ослушаться матери, которая давно ни о чем не просила. Уже совсем рассвело, а они все еще сидели за столом. Никогда раньше сын не был так откровенен и нежен с матерью. "Посиди еще, не уходи..." - шептала она сыну. Андрей жал до отказа педаль акселератора своего грузовичка - каждая минута на передовой была на счету. Доехав же наконец, не сразу понял слов старшины, который как-то виновато-исподлобья сказал, что загружаться не надо - ребята сами как-нибудь управятся... Андрей долго не мог прийти в себя, когда наконец дошло до него, что пока он мчался по ухабистым проселкам к позициям, там, дома, не стало его матери...

Бегларян А.Э. Дед Мороз (исповедь в канун Нового года) - Папа, расскажи, как ты был солдатом, - буквально за час до наступления Нового года просит, точнее, требует рассказать на сон грядущий трёхгодовалый сынишка. - Когда на нас напали... - я хочу сказать 'турки' (так мы почему-то называем азербайджанцев), но останавливаюсь, - я взял автомат и пошёл защищать нашу землю. Вот так я и стал солдатом... - А зачем ты пошёл защищать нашу землю? - Чтобы ты родился, сынок, - говорю я после некоторой паузы. Ребёнок слушает, затаив дыхание. Постепенно, входя в роль, я уже как сказку начинаю рассказывать ему про боевые действия: как мы стреляли в 'них', а они - в 'нас'... и вдруг чувствую какой-то стыд. Попробуй объясни ребёнку, что мы стреляли друг в друга для того, чтобы... убивать. Убивать, чтобы... родился и жил он... Такие, как он, которым жизнь пока рисуется интересной, безобидной сказкой со счастливым финалом. Я замолчал. - Папа... - ... - Папа, почему ты 'теряешься'? - ... Я не оспариваю справедливость этих слов малыша: 'папа часто теряется'. Ведь малыш, наверное, хочет сказать, что отец порой так отдаётся своим думам, 'уходит в себя', и, случается, прямо посреди оживлённой улицы, что 'не достучишься' до него никак, словно спит на ходу. И, если честно, есть папе отчего призадуматься, что вспомнить. Он один из немногих бойцов отряда, который, участвуя с первых дней войны в самых тяжёлых боевых операциях, остался жив. Рядом, сражённые, падали, гибли товарищи... Вот ни на минуту не выпускавший из рук пулемёт и даже отдыхавший с ним в обнимку в сырых окопах Аркадий - гроза вражеской пехоты. Пуля прошила ему живот, он держал руку на кровавой ране и... улыбался. Между пальцев текла багровая кровь, а он так и умер с улыбкой на лице... Вот Юра, фаготчик. Перед тем, как навсегда покинуть ребят, он успел подбить три вражеских танка и две БМП. Однажды, когда по рации сообщили о наступлении бронетехники противника, он невозмутимо справился об их количестве. - Два танка, - ответили ему. - Так мало?! - произнёс он с неподдельной досадой. Борик в агонии звал маму и просил простить его. Он был единственной опорой пожилой матери и жены с двумя малолетками. А это - Амаяк, друг детства... с расколотым черепом. В кармане у него нашли клочок пожелтевшей бумаги. В ней, к изумлению товарищей, оказались стихи, поразительное четверостишие: Молись за меня, дорогая! Молись за того, кого нет. Кто, голову низко склоняя, Пошлёт из могилы привет. Чуть ниже: Мой Бог, молю во мгле ночи, Не погаси моей свечи... Вереницей проходили перед его мысленным взором ребята, погасшие как свечи в ночи. Под огнём противника он выносил с поля боя раненых и убитых, и было тогда не до слёз - слёз и не хватило бы оплакивать их... Впрочем, противник нёс гораздо большие потери. После одного из боёв во вражеском окопе нашли груду неподвижных тел. Трупы лежали штабелями. Почти у всех в карманах находились студенческие билеты. Некоторые же были убиты выстрелом сзади - они не сдали роковой экзамен. В открытых, устремлённых в небо глазах юнцов были одновременно ужас и удивление... По-человечески было жалко и их... - Папа, а почему ты тоже не стал камнем? - прерывает мои воспоминания малыш (пару дней назад я водил его на мемориальный комплекс и показал памятники на могилах моих боевых товарищей. Тогда он молчал и не задавал вопросов. Лишь когда я положил на могилу цветы, он спросил: 'А разве у них есть руки, чтобы взять цветы?'). - Я вышел из камня и пришёл к тебе. -А другие почему не пришли? - ... Малыш не даёт паузе развиться. - А тебя не ругали за это? -... Лишь потом, уже после войны, я ужаснулся - как-то тихо, незаметно ушли друзья-товарищи, не попрощавшись, словно и не жили на этом свете никогда. Я был ошеломлён этим открытием... Неужели и я мог оказаться на их месте? Не верится... Живому трудно представить себя мёртвым, как, наверное, весело журчащему ручейку трудно представить себя льдом. А впрочем, что я говорю?! Ведь родники рождаются из, казалось, мёртвого и холодного льда, как, впрочем, и герои рождаются... из смерти, героической своей гибели, а точнее, возрождаются. Да, война непонятным, а вернее, понятным только ей образом сберегла меня в самых сложных ситуациях, хотя я был достаточно крупной, открытой, можно сказать, неуклюжей мишенью. Впрочем пуля - дура: однажды лёжа на сопке, в безопасном, недосягаемом вроде бы месте, вдруг почувствовал в ботинке горячую боль - очередь, сразу три пули, раздробили стопу... 'Кажется, задело', - буркнул я себе под нос. И когда из ботинка, словно из фонтана, в три струи хлынула кровь, понял, что теперь настала очередь ребят пособить мне. - Папа, а почему тебя 'выгнали' на войне? - видно, не понимая до конца значения слова, спрашивает малыш. - 'Выгнали'? - пытаюсь уточнить я, с трудом отрываясь от своих мыслей и возвращаясь к действительности. - Да, выгнали, - твёрдо и настойчиво повторяет он. И мне приходится выдумывать легенду про то, как меня 'выгнали на войне'... Видать, он хотел сказать, почему тебя 'выгнали на войну' или 'выгнали с войны'? Я начинаю бормотать что-то, не совсем понятное мне самому. Мой ответ, как и следовало ожидать, не убедил его, и он спрашивает: -Папа, а почему ты стал солдатом, а не Дедом Морозом? - ... - Ведь Дед Мороз не стреляет, а раздает подарки. - Ну, из подарков мне достался автомат, - пытаюсь выкрутиться я. - Война - это плохо, папа, ты знаешь? - Да, сынок. - А почему взрослые играют в войну, если это плохо? -... - Война - это когда ножом ударяют в глаз. Если ты будешь воевать, то из ноги твоей будет идти кровь. - У меня из ноги уже текла кровь... - говорю я, чтобы сказать что-то. - Ничего, заживёт, - успокаивает малыш. Но я вдруг чувствую себя исполосованным, растерзанным, ослеплённым... Словно война всей своей тяжестью, жестокостью, бесчеловечностью разом обрушилась на меня, одного только меня... Я, беспомощный, лежу на сопке, стрекочет пулемёт противника, автоматные очереди с обеих сторон решетят сумерки. Наши тихо матерятся, пытаются засечь пулемётчика. - Попал! - кричит кто-то. Мне же всё это кажется сном. Сынишка больше не спрашивает. - Ты спишь, сынок? - Я думаю, - неожиданно отвечает он. - Вот вырасту и пойду на войну, буду стрелять в этих плохих, поубиваю всех... Папа будет далеко... Плохие солдаты захотят убить меня, но я всех поубиваю, вернусь домой и буду рассказывать... Теперь молчу и думаю я. - Папа, а что подарит мне Дед Мороз? Ночью я положил ему под подушку плюшевое солнышко - это армяне из далёкой Франции прислали защитникам Карабаха вместе с сухим супом из чего-то непонятного, подозрительно напоминавшего лягушачьи ляжки. Давишь пальцем солнышко в животик, а оно весело говорит: 'Я люблю тебя!' На французском, правда, но какая, по большому счёту, разница? Пусть Дед Мороз подарит ребёнку мирное небо... Чтобы дети, повзрослев, не стали фидаи, чтобы они лишь играли в войну - отцы вдоволь пролили крови за них...

Бегларян А.Э. "Орел" Война была в самом разгаре. Каждый день с фронта приходили вести о погибших и раненых. Особую категорию жертв составляли пленные - тоже непременный атрибут всякой войны. Многие солдаты предпочитали плену смерть, потому что плен ассоциировался с той же смертью, но позорной и мучительной, растянутой во времени. И все же попавшие в плен верили в чудо, продолжая надеяться, что на родине сделают все, чтобы выцарапать их у Смерти. С карабахской стороны пленными занимался майор Костанян. Тяжелая и крайне сложная работа, которую он выполнял уже третий военный год, укладывалась во внешне нехитрую схему: нужно было на основе официальных и неофициальных данных установить местонахождение пленного, выйти на контакт с лицами, занимающимися аналогичной работой с противоположной стороны, договориться с ними об обмене, обговорить условия последнего... Кто мог догадаться, что после каждого обмена живого человека или трупа у Костаняна на голове прибавлялось седых волос, появлялось какое-то непонятное чувство опустошенности, от которого не сразу приходил в себя? Костанян родился и вырос в Баку, имел по ту сторону баррикады множество знакомых, а потому искал пленных как по официальным, так и личным каналам. Он выходил на контакты с людьми самого различного склада ума и характера, социального и общественного положения. Звонил, просил, убеждал. Многие обещали помочь и помогали. Любопытно, что несмотря на продолжающуюся войну, поддерживали связь и бывшие пленные, добровольно предлагая свои услуги по поиску без вести пропавших. Костанян даже не задавался вопросом, почему все эти люди должны помогать ему - ведь встреться на узкой тропе войны их сын или брат с карабахским солдатом, оба, не колеблясь, поспешили бы первым спустить курки... Костанян вел свой старенький "Москвич" по улицам полупустынного военного города, мимо поврежденных от авианалетов и артобстрелов зданий, зияющих то здесь, то там пустыми глазницами окон. Его мысли были заняты Назилей. Она была взята в плен во время боев в Физулинском направлении. Девушка растерялась в общей суматохе, отстала от убегающих в панике родных. Солдаты нашли ее в хлеву в полуобморочном состоянии. Впрочем, называть Назилю "пленницей" было бы несправедливо. Ее, как и многих других азербайджанских женщин, стариков и детей, оставленных своими на произвол судьбы, карабахские солдаты практически вывели из зоны боев, спасли им жизнь. С ведома властей девушка-азербайджанка содержалась дома у одного из командиров - тот рассчитывал обменять ее на своего солдата, пропавшего без вести. Она была как член семьи, кушала с домочадцами за одним столом, вместе со всеми спасалась в подвале от артобстрелов и бомбежек, которыми почти каждый день потчевали город ее земляки. Костанян помог Назиле наладить переписку с родственниками в Баку. Недели две назад он сам позвонил им, попросил поискать человека для обмена. Несмотря на войну, почти ежечасные обстрелы и бомбежки, несущие смерть и разрушение, жизнь в городе продолжалась. Оплакивая потери, люди не забывали и о праздниках - они были отдушиной, позволяли хотя бы на миг забыть о нависшей над городом опасности. Майор Костанян делал вид, что слушает тост, но на самом деле мысли его были далеко, по ту сторону линии фронта. Сосед по столу - военный фельдшер Борис - то и дело толкал его локтем, когда поспевало время чокаться. "Дорогая Нана, сегодня тебе исполнилось 16! Теперь ты уже взрослая девушка..." - в который уже раз в качестве своеобразной увертюры повторял эту или похожую фразу кто-то из опьяневших гостей, чтобы затем не без театральности попытаться сказать что-то свое. Костанян вдруг подумал, что и Назиле совсем недавно исполнилось 16. Он представил, как в день рождения ее родня, вместо того, чтобы радоваться, поздравлять и дарить подарки, обливалась горькими слезами... Когда вставали из-за стола, Костанян, заметив, что Бориса качнуло, решил подвезти его домой. Тот в свою очередь настоял на том, чтобы подняться к нему на чай. - Только мне надо будет срочно позвонить. Телефон работает? - Конечно. Звони, сколько душе угодно. Поднимаясь на четвертый этаж, Костанян шутливо упрекал повисшего у него на плече Бориса в том, что тот поселился столь высоко. - Орлы любят высоту! - парировал Борис. Пока хозяйка готовила чай, Костанян снял трубку и набрал номер. - Карен, здорово! Как там наша гостья?.. Можно с ней переговорить. После небольшой паузы Костанян заговорил на азербайджанском: - Салам! Бакидан не хабар?.. Он справлялся у Назили о здоровье, спрашивал, не получала ли она нового письма от родных, нет ли вестей относительно кандидатуры для обмена. Костанян не сразу заметил, что хозяин дома стал мрачнее тучи. Когда он положил трубку, Борис снял очки, аж запотевшие от злости, протер их нервным движением и негодующе произнес: - Слушай, какое ты имел право говорить из моего дома на азербайджанском? Костанян, которому в его 36 лет не раз приходилось попадать в самые деликатные ситуации и выпутываться из них, на этот раз казался растерянным: - Ты же знаешь, чем я занимаюсь... Я же не просто так позвонил. Мы поддерживаем связь с азербайджанцами, чтобы обменивать людей. -Это меня не волнует. Ты осквернил мой дом! -Мы же пытаемся обменять эту девушку на нашего солдата! - В любом случае ты не имел права говорить в моем доме на языке врага. Я патриот и не потерплю этого! - Вот не ожидал от тебя... Ты же медик, где твой гуманизм? - Ладно, хватит философствовать! Я знаю одно - эти люди, на языке которых ты только что говорил, убивают наших парней. - Но ведь завтра и ты ко мне придешь, если, не дай Бог, с родными что-нибудь случится... Вот тогда посмотрим, кто из нас философ. - К тебе уж точно не приду... Не дождешься! Костанян вышел, не заметил, как спустился с четвертого этажа, завел мотор и погнал машину по улицам военного города. Потрепанный "Москвич" сильно раскачивало на многочисленных колдобинах, образовавшихся в результате артобстрелов. Машина ревела, скрежетала и лязгала старым железом, будто жаловалась на хозяина. Однако, не обращая на это внимания, Костанян жал на газ, словно хотел как можно скорее удалиться от дома, где минуту назад столкнулся с откровенным невежеством. Прошел месяц. Однажды январским морозным утром к Костаняну в кабинет пришла заплаканная женщина. Не сразу он узнал в ней родную сестру Бориса - она как-то осунулась, будто разом постарела. На фронте пропал их племянник... Майор снял трубку и стал набирать номер... Война продолжалась и в наступившем 1994 году. С фронта шли вести о новых раненых и убитых. Были, конечно, и пленные. Костанян по-прежнему занимался их судьбой. А однажды во время очередного обмена с азербайджанской стороны к нему подошел смуглый усатый мужчина. Он обнял Костаняна и поцеловал три раза. - Это за Самаю! Это - за Роксану! А это - за Назилю! - после каждого поцелуя он называл новое имя. - Ты помог моим сестрам заново родиться!..