Мысли перекатываются, как стеклянные шарики в пригоршне. Гладкие, холодные, твердые. Постукивают, соприкасаясь. Это приятно. Следовательно, вот мне и облегчение. А постороннему человеку никакого ущерба.
Все как у людей, только чуть-чуть лучше.
Оно ведь как устроено: человек всегда получает то, чего хочет. А хотят человеческие существа, как ни удивительно, вовсе не счастья, не канонического покоя-воли даже, а возможности как следует пожаловаться.
Ключ на месте, следовательно, дверь можно захлопнуть. Чтобы ни одна Алиса не пробралась в мою «страну чудес». Мне, в общем, по барабану, а вот ребенка жалко: разочаруется.
Я бы и рад помочь, но жертвовать девственной чистотой собственного паспорта ради чужих бумажек – как-то уж очень нелепо. Да и хлопотно; не зря фиктивные браки денег стоят. Тяжкий, неблагодарный это труд: жениться.
…войны мне хватало при мамаше, теперь отчаянно хотелось мира.
Слово «папа» он выучил гораздо позже, чем «мама» и «дай», но я на него не в обиде. «Мама» и «дай» действительно важнее. Умница, сынок.
А мне дом нужен для того, чтобы было откуда уходить.
Как и зачем люди читают газеты – неведомо, а вот прятаться за ними действительно удобно. Думаю, для того и был изобретен газетный формат, чтобы всякий человек мог сокрыть лицо в общественном месте.
Мы, «дорогие россияне», сперва подождем, пока американские ученые обнаружат в табаке какие-нибудь сверхполезные витамины, провозгласят корпорацию «Филипп-Моррис» спасителем человечества и принудят всякую цивилизованную домохозяйку выкуривать хотя бы полпачки в день. И вот тогда-то объявим во всеуслышание, что у нас свой, особый, путь, и бросим наконец курить. Дружно, всей нацией, в один день.
Как ни крути, а всякое совпадение – добрый знак. Особенно для того, кому кроме этого самого доброго знака и опереться-то не на что.
Старое накрывается тазом, а потом в этом тазу вырастает новое.
Поразительно все-таки: взрыв, пожар, катастрофа, а три взрослых человека большего всего на свете озабочены необходимостью записать некую последовательность чисел.
В момент завершения всякого дела, даже такого пустякового, как поездка домой, я остро чувствую собственную смертность. Строго говоря, я встречаюсь со своей смертью всякий раз, когда паркуюсь у подъезда.
…все мои истории бесконечные, даже те, которые кажутся просто длинными.
Настоящая сова начинает глушить кофе только после полуночи.
Ты их вообще видела, москвичей-то? Нет их в природе. Москва есть, а москвичей нет. Каждый откуда-нибудь приехал.
Потому что когда у тебя внезапно меняется настроение или мысли какие-то дикие в голову лезут, ты вряд ли станешь винить в этом своего ближнего. Тебе в голову не придет, что это его настроение и его мысли.
Больше всего на свете я боюсь, что ни фига у меня не получится.
Для страдания тоже требуется талант, а очкарик, как я обнаружила, был превзойденным гением в этой области.
Потому что есть вещи, которые не то чтобы хуже, но явно труднее смерти.
Вымирать – дело серьезное, тут на всякую ерунду отвлекаться не следует.
Жизнь у динозавров в ту пору была веселая: хочешь, папоротники нюхай, хочешь, полетом птеродактиля любуйся, хочешь – сражайся с другими динозаврами.
Такое уж дело печаль: удовольствия от нее никакого, а времени и сил отнимает так много, что на другие дела почти ничего не остается.
Это уже потом, гораздо позже, люди придумали, что нужно иногда говорить неправду, чтобы, скажем, не получить дубиной по голове.
Без печали, как известно, и вымереть-то толком не получится, как ни старайся.
А когда кто-то маленький узнает Смысл Жизни, он становится взрослым – так, между прочим, до сих пор считается. Другое дело, что и тогда, в незапамятные времена, и теперь, в очень даже «запамятные», все то и дело узнают чужой Смысл Жизни. А свой собственный почти никто не узнает – так уж все смешно, по-дурацки устроено.
Мальчик, девочка – всё это имеет какое-то значение, пока мы в своих собственных шкурах остаемся.
…только добрые хотят, чтобы все вокруг были счастливы, а стервозные не могут допустить, чтобы хоть кто-то увильнул от всеобщей каторжной семейной повинности.
…но нет чувства более дурацкого, чем надежда: оно лишает нас не только воли, но и способности соображать.
Я одна, а это значит, что меня почти нет.
Сов – семь. Самураев тоже семь. Семь раз отмерь, потом перережь себе глотку…
Если можете осуществить чужую мечту, непременно потрудитесь, выньте да подайте, на подносе, с соответствующей подливкой и непременно добавкой, чтобы закрыть вопрос раз и навсегда. Иначе неосуществленное желание повиснет на загривке, как тощая пиявка.
Мне нравится думать, что сухую тушь разводят слезами.
Детский сад, начальная школа чувств.
…тщеславие все же как-то актуальнее. Пусть глядят с восхищением, и знать не желаю, кого там от чего тошнит!
Я, в сущности, хороший игрок – в том смысле, что легко обучаюсь новым играм, быстро в них втягиваюсь и охотно подчиняюсь чужим правилам, - но лишь до тех пор, пока мне оставляют возможность считать игру всего лишь игрой и думать, что правила будут меняться по ходу. Когда мне предлагают относится к игре всерьез, я испытываю почти непреодолимое желание перейти на другое поле.
Я не верю в будущее, будущего нет, всегда есть только здесь-и-сейчас, - банально, но ведь правда, глупо ее не знать.
И я ведь знаю немножко, как это бывает, когда старая жизнь уже закончилась, с новой еще непонятно, как повернется, и пока едешь в поезде, прилипнув носом к стеклянной границе между светом и заоконной тьмой, наступает великое безвременье, прекрасная пора, когда не происходит ничего, кроме движения, которое, впрочем, происходит само собой, без твоих персональных усилий.
В условиях вечности любое однообразное блаженство – бессмысленная пора.
…мой рай предполагает постоянную смену событий, впечатлений и ощущений. В идеале это, выходит, дорога. Комфортное, неспешное странствие по разным местам-мирам-городам, пешком и на разных видах транспорта; великое множество приятных, но необязательных знакомств. В моем раю мыслящие-осознающие существа радуются всякой встречи, не замечают расставаний, с наслаждением трындят о пустяках – … и еще пусть оказывают друг другу мелкие необязательные услуги, это всегда приятно.
Спартанские мальчики, как известно, добром не кончают.
…подписывать мирный договор следует в том же помещении, где развязалась война.
Нет ничего проще, чем прожить чужую жизнь – когда в собственной все так запутано.
Мой нынешний ужас – ягода-арбуз. Зеленая, как тоска, полосатая, как тигр, да еще и кубической формы, на новомодный японский манер, чтобы углами в сердечко тыкаться, не умещаясь в груди.
…чем кормиться чужими судьбами, отрасти собственную.
…кто не жил своей жизнью, не сможет умереть своей смертью.
Все не так, все не так, да. Кажется, хорошо, очень хорошо, но – не так.
…по-хорошему, желания наши должны бы сбываться сразу же, незамедлительно или вовсе никогда. Жестоко вышло бы, но честно, а не вот эта пресная экзистенциальная размазня, когда между первым импульсом, дикарским, младенческим воплем сознания: «Хочу, моё!» - и великодушным жестом небес: «Ладно, получай» - пропасть не пропасть, но уж точно вязкое, тоскливое болото. Погибнуть не погибнешь, а вот изгваздаешься наверняка, и на смену давешнему страстному желанию придет смертельная усталость, и, того гляди, робкое признание сорвется с губ: «Мне бы сейчас помыться, обогреться, полежать тихонько в углу, в покое, отдохнуть, а больше и не надо ничего».
…я не настолько тебе доверяю, чтобы причинить боль.
- Одни люди, - объясняю, - от рождения пригодны для того, чтобы любить, а другие только и могут, что быть любимыми.
Но люди ведь правда вовсе не равны – просто потому, что все разные.
Как сон: чтобы вспомнить его детали, надо снова заснуть.
Жалеть – это значит наблюдать снисходительно, со стороны чужое копошение, полагать собственное положение куда более завидным, а себя, соответственно, более удачным экземпляром.
Если уж решил что-то забыть, надо сперва это запомнить, а то и забывать будет нечего, и даже забивать не на что будет.
…общеизвестная формула: «понять – значит простить», поскольку настоящее, глубинное понимание наглядно показывает, что прощать, собственно, нечего.
«Педагогика»… это совсем другое. Это тысяча и один хитроумный совет: как искалечить маленького человека, перелепить чужое творение своими корявыми лапками, подогнать его, как сказали бы сейчас, под удобный для самих «педагогов» формат.
Когда на одной чаше весов – неведомое, непостижимое и неопределенное, а на другой – самая прекрасная в мире женщина и самая роковая на земле любовь, женщину с любовью выберет только распоследний болван, лирический литературный персонаж, выдуманный сказочником, ни черта не смыслящим в настоящих чудесах. Он еще и речь какую-нибудь пафосную произнесет по этому поводу, чтобы романтически настроенный обыватель не сомневался: самые удивительные вещи происходят с нами, дураками; все чудеса вселенной по сравнению с приключениями наших чутких сердечек – тьфу, баловство, детские игрушки для тех, кто не нашел пока свою половинку.
Макс Фрай «Жалобная книга»
