Перейти к публикации

Рекомендованные сообщения

В этой теме будут интересные рассказы.

Приятно иногда почитать хороший рассказ. Так что делитесь кому что понравилось.... недлинные художественные произведения.

Без комментариев!

Если захочется что-то комментировать, надо будет открыть тему "Комментарии к рассказам"  или  "Рассказы. Комментарии". )

Приятного чтения, дорогие!

Первый рассказ наверное должен быть рождественским.  )

Ссылка на комментарий
Поделиться на других сайтах

  • Ответы 17
  • Создано
  • Последний ответ

О'Генри

Дары волхвов

Один доллар восемьдесят семь центов. Это было все. Из них шестьдесят центов монетками по одному центу. За каждую из этих монеток пришлось торговаться с бакалейщиком, зеленщиком, мясником так, что даже уши горели от безмолвного неодобрения, которое вызывала подобная бережливость. Делла пересчитала три раза. Один доллар восемьдесят семь центов. А завтра рождество.

Единственное, что тут можно было сделать, это хлопнуться на старенькую кушетку и зареветь. Именно так Делла и поступила. Откуда напрашивается философский вывод, что жизнь состоит из слез, вздохов и улыбок, причем вздохи преобладают.

Пока хозяйка дома проходит все эти стадии, оглядим самый дом. Меблированная квартирка за восемь долларов в неделю. обстановке не то чтобы вопиющая нищета, но скорее красноречиво молчащая бедность. Внизу, на парадной двери, ящик для писем, в щель которого не протиснулось бы ни одно письмо, и кнопка электрического звонка, из которой ни одному смертному не удалось бы выдавить ни звука. К сему присовокуплялась карточка с надписью: "М-р Джеймс Диллингхем Юнг" "Диллингхем" развернулось во всю длину в недавний период благосостояния, когда обладатель указанного имени получал тридцать долларов в неделю. Теперь, после того как этот доход понизился до двадцати долларов, буквы в слове "Диллингхем" потускнели, словно не на шутку задумавшись: а не сократиться ли им в скромное и непритязательное "Д"? Но когда мистер Джеймс Диллингхем Юнг приходил домой и поднимался к себе на верхний этаж, его неизменно встречал возглас: "Джим!" и нежные объятия миссис Джеймс Диллингхем Юнг, уже представленной вам под именем Деллы. А это, право же, очень мило.

Делла кончила плакать и прошлась пуховкой по щекам. Она теперь стояла у окна и уныло глядела на серую кошку, прогуливавшуюся по серому забору вдоль серого двора. Завтра рождество, а у нее только один доллар восемьдесят семь центов на подарок Джиму! Долгие месяцы она выгадывала буквально каждый цент, и вот все, чего она достигла. На двадцать долларов в неделю далеко не уедешь. Расходы оказались больше, чем она рассчитывала. С расходами всегда так бывает. Только доллар восемьдесят семь центов на подарок Джиму! Ее Джиму! Сколько радостных часов она провела, придумывая, что бы такое ему подарить к рождеству. Что-нибудь совсем особенное, редкостное, драгоценное, что-нибудь, хоть чуть-чуть достойное высокой чести принадлежать Джиму.

В простенке между окнами стояло трюмо. Вам никогда не приходилось смотреться в трюмо восьмидолларовой меблированной квартиры? Очень худой и очень подвижной человек может, наблюдая последовательную смену отражений в его узких створках, составить себе довольно точное представление о собственной внешности. Делле, которая была хрупкого сложения, удалось овладеть этим искусством.

Она вдруг отскочила от окна и бросилась к зеркалу. Глаза ее сверкали, но с лица за двадцать секунд сбежали краски. Быстрым движением она вытащила шпильки и распустила волосы.

Надо вам сказать, что у четы Джеймс. Диллингхем Юнг было два сокровища, составлявших предмет их гордости. Одно золотые часы Джима, принадлежавшие его отцу и деду, другое волосы Деллы. Если бы царица Савская проживала в доме напротив, Делла, помыв голову, непременно просушивала бы у окна распущенные волосы - специально для того, чтобы заставить померкнуть все наряди и украшения ее величества. Если бы царь Соломон служил в том же доме швейцаром и хранил в подвале все свои богатства, Джим, проходя мимо; всякий раз доставал бы часы из кармана - специально для того, чтобы увидеть, как он рвет на себе бороду от зависти.

И вот прекрасные волосы Деллы рассыпались, блестя и переливаясь, точно струи каштанового водопада. Они спускались ниже колен и плащом окутывали почти всю ее фигуру. Но она тотчас же, нервничая и торопясь, принялась снова подбирать их. Потом, словно заколебавшись, с минуту стояла неподвижно, и две или три слезинки упали на ветхий красный ковер.

Старенький коричневый жакет на плечи, старенькую коричневую шляпку на голову - и, взметнув юбками, сверкнув невысохшими блестками в глазах, она уже мчалась вниз, на улицу.

Вывеска, у которой она остановилась, гласила: "M-me Sophronie. Всевозможные изделия из волос", Делла взбежала на второй этаж и остановилась, с трудом переводя дух.

- Не купите ли вы мои волосы? - спросила она у мадам.

- Я покупаю волосы, - ответила мадам. - Снимите шляпу, надо посмотреть товар.

Снова заструился каштановый водопад.

- Двадцать долларов, - сказала мадам, привычно взвешивая на руке густую массу.

- Давайте скорее, - сказала Делла.

Следующие два часа пролетели на розовых крыльях - прошу прощенья за избитую метафору. Делла рыскала по магазинам в поисках подарка для Джима.

Наконец, она нашла. Без сомнения, что было создано для Джима, и только для него. Ничего подобного не нашлось в других магазинах, а уж она все в них перевернула вверх дном, Это была платиновая цепочка для карманных часов, простого и строгого рисунка, пленявшая истинными своими качествами, а не показным блеском, - такими и должны быть все хорошие вещи. Ее, пожалуй, даже можно было признать достойной часов. Как только Делла увидела ее, она поняла, что цепочка должна принадлежать Джиму, Она была такая же, как сам Джим. Скромность и достоинство - эти качества отличали обоих. Двадцать один доллар пришлось уплатить в кассу, и Делла поспешила домой с восемьюдесятью семью центами в кармане. При такой цепочке Джиму в любом обществе не зазорно будет поинтересоваться, который час. Как ни великолепны были его часы, а смотрел он на них часто украдкой, потому что они висели на дрянном кожаном ремешке.

Дома оживление Деллы поулеглось и уступило место предусмотрительности и расчету. Она достала щипцы для завивки, зажгла газ и принялась исправлять разрушения, причиненные великодушием в сочетании с любовью. А это всегда тягчайший труд, друзья мои, исполинский труд.

Не прошло и сорока минут, как ее голова покрылась крутыми мелкими локончиками, которые сделали ее удивительно похожей на мальчишку, удравшего с уроков. Она посмотрела на себя в зеркало долгим, внимательным и критическим взглядом.

"Ну, - сказала она себе, - если Джим не убьет меня сразу, как только взглянет, он решит, что я похожа на хористку с Кони-Айленда. Но что же мне было делать, ах, что же мне было делать, раз у меня был только доллар и восемьдесят семь центов!"

семь часов кофе был сварен, раскаленная сковорода стояла на газовой плите, дожидаясь бараньих котлеток

Джим никогда не запаздывал. Делла зажала платиновую цепочку в руке и уселась на краешек стола поближе к входной двери. Вскоре она услышала его шаги внизу на лестнице и на мгновение побледнела. У нее была привычка обращаться к богу с коротенькими молитвами по поводу всяких житейских мелочей, и она торопливо зашептала:

- Господи, сделай так, чтобы я ему не разонравилась.

Дверь отворилась, Джим вошел и закрыл ее за собой. У него было худое, озабоченное лицо. Нелегкое дело в двадцать два года быть обремененным семьей! Ему уже давно нужно было новое пальто, и руки мерзли без перчаток.

Джим неподвижно замер у дверей, точно сеттера учуявший перепела. Его глаза остановились на Делле с выражением, которого она не могла понять, и ей стало Страшно. Это не был ни гнев, ни удивление, ни упрек, ни ужас - ни одно из тех чувств, которых можно было бы ожидать. Он просто смотрел на нее, не отрывая взгляда, в лицо его не меняло своего странного выражения.

Делла соскочила со стола и бросилась к нему.

- Джим, милый, - закричала она, - не смотри на меня так. Я остригла волосы и продала их, потому что я не пережила бы, если б мне нечего было подарить тебе к рождеству. Они опять отрастут. Ты ведь не сердишься, правда? Я не могла иначе. У меня очень быстро растут волосы. Ну, поздравь меня с рождеством, Джим, и давай радоваться празднику. Если б ты знал, какой я тебе подарок приготовила, какой замечательный, чудесный подарок!

- Ты остригла волосы? - спросил Джим с напряжением, как будто, несмотря на усиленную работу мозга, он все еще не мог осознать этот факт.

- Да, остригла и продала, - сказала Делла. - Но ведь ты меня все равно будешь любить? Я ведь все та же, хоть и с короткими волосами.

Джим недоуменно оглядел комнату.

- Так, значит, твоих кос уже нет? - спросил он с бессмысленной настойчивостью.

- Не ищи, ты их не найдешь, - сказала Делла. - Я же тебе говорю: я их продала - остригла и продала. Сегодня сочельник, Джим. Будь со мной поласковее, потому что я это сделала для тебя. Может быть, волосы на моей голове и можно пересчитать, - продолжала она, и ее нежный голос вдруг зазвучал серьезно, - но никто, никто не мог бы измерить мою любовь к тебе! Жарить котлеты, Джим?

И Джим вышел из оцепенения. Он заключил свою Деллу в объятия. Будем скромны и на несколько секунд займемся рассмотрением какого-нибудь постороннего предмета. Что больше - восемь долларов в неделю или миллион в год? Математик или мудрец дадут вам неправильный ответ. Волхвы принесли драгоценные дары, но среди них не было одного. Впрочем, эти туманные намеки будут разъяснены далее.

Джим достал из кармана пальто сверток и бросил его на стол.

- Не пойми меня ложно, Делл, - сказал он. - Никакая прическа и стрижка не могут заставить меня разлюбить мою девочку. Но разверни этот сверток, и тогда ты поймешь, почему я в первую минуту немножко оторопел.

Белые проворные пальчики рванули бечевку и бумагу. Последовал крик восторга, тотчас же - увы! - чисто по женски сменившийся потоком слез и стонов, так что потребовалось немедленно применить все успокоительные средства, имевшиеся в распоряжении хозяина дома.

Ибо на столе лежали гребни, тот самый набор гребней один задний и два боковых, - которым Делла давно уже благоговейно любовалась в одной витрине Бродвея. Чудесные гребни, настоящие черепаховые, с вделанными в края блестящими камешками, и как раз под цвет ее каштановых волос. Они стоили дорого... Делла знала это, - и сердце ее долго изнывало и томилось от несбыточного желания обладать ими. И вот теперь они принадлежали ей, но нет уже прекрасных кос, которые украсил бы их вожделенный блеск.

Все же она прижала гребни к груди и, когда, наконец, нашла в себе силы поднять голову и улыбнуться сквозь слезы, сказала:

- У меня очень быстро растут волосы, Джим!

Тут она вдруг подскочила, как ошпаренный котенок, и воскликнула:

- Ах, боже мой!

Ведь Джим еще не видел ее замечательного подарка. Она поспешно протянула ему цепочку на раскрытой ладони. Матовый драгоценный металл, казалось, заиграл в лучах ее бурной и искренней радости.

- Разве не прелесть, Джим? Я весь город обегала, покуда нашла это. Теперь можешь хоть сто раз в день смотреть, который час. Дай-ка мне часы. Я хочу посмотреть, как это будет выглядеть все вместе.

Но Джим, вместо того чтобы послушаться, лег на кушетку, подложил обе руки под голову и улыбнулся.

- Делл, - сказал он, - придется нам пока спрятать наши подарки, пусть полежат немножко. Они для нас сейчас слишком хороши. Часы я продал, чтобы купить тебе гребни. А теперь, пожалуй, самое время жарить котлеты.

Волхвы, те, что принесли дары младенцу в яслях, были, как известно, мудрые, удивительно мудрые люди. Они то и завели моду делать рождественские подарки. И так как они были мудры, то и дары их были мудры, может быть, даже с оговоренным правом обмена в случае непригодности. А я тут рассказал вам ничем не примечательную историю про двух глупых детей из восьмидолларовой квартирки, которые самым немудрым образом пожертвовали друг для друга своими величайшими сокровищами. Но да будет сказано в назидание мудрецам наших дней, что из всех дарителей эти двое были мудрейшими. Из всех, кто подносит и принимает дары, истинно мудры лишь подобные им. Везде и всюду. Они и есть волхвы.

 
Ссылка на комментарий
Поделиться на других сайтах

конечно , не художественный рассказ .., но из моей жизни ..

перед новым годом ..подошло время получать визу в штаты ..А для этого нужны были справки о несудимости из всех стран , где ты проживал больше полугода ..Ну я бакинец , следовательно нужна была справка из азербайджана ..Жил я  в то время в Москве . а потому пошел прямиком в посольство азербайджана в Москве ..На их сайте посмотрел , там говорилось , что в течение трех месяцев - справка будет готова и какая цена этой услуги ..Ну мне выбирать не приходилось ..Я , в принципе , прекрасно различаю  армян от азерботов , плюс к тому , прекрасно помню их язык ..

Поэтому я ничего особого не испытывал перед  походом в их логово . деваться все равно было некуда ..С утра подхожу к посольству , а там " замляков " наших - ОМГ ..пристраиваюсь в хвост очереди и жду ..Ну конечно , впереди стоящий азик давай меня спрашивать , что да и как .. я и говорю то мол и то .. В свою очередь я спрашиваю у него , каким ветром его занесло в очередь ..  

Он так мол и так ..Заколебали , говорит консулы ..Я говорю , что мол не так ..Они  бумаги не вовремя делают , мало того , деньги берут сверх того , что на сайте , да и к тому -же  никаких квитанций не дают ..Я про себя думаю " Что с торгашей  возьмешь , они хоть в посольстве хоть на базаре , сущность от этого их не меняется .. Но никто ко мне не прикапывается .. спрашивают откуда я , я им честно говорю ..

Подходит моя очередь ..захожу в консульство .. вызывают меня к консулу .. Что у вас ? Я говорю на азер . что мне нужна справка ..Он на меня уставился , как не знаю на кого , минуты две молчал ,потом позвонил кому то ..сразу - же пришел другой консул ( н- е по армянским  кейсам специализировался ) и  говорит - смотря на принесенные мною бумаги ..вам надо дополнительно то - то и то- то .Ок говорю

.Я могу через час подвести бумаги ?..Он : да  нет проблем , вас без очереди пропустят ..Возвращаюсь , меня запускают без очереди ..Он смотрит и говорит : = Ну хорошо , справка будет готова через полгода , а стоить это будет столько то ..И назвал мне цену в 1.5 раза больше , чем было в их прайсе на сайте посольства . Ок , говорю ..( хотя мне полгода не устраивало , макс . через 4 месяца надо было идти на интервью ) ,.. потом я протягиваю ему бумагу , заранее приготовил , где было написано какие я документы представил в посольство .и попросил консула подписать ее ..

И вдруг он на меня взглянул  так испуганно , что мне не понравилось ..Он мне и отвечает " я не имею права подписывать какие либо бумаги ..Я говорю , хорошо ..Но вы просто подпишитесь , что вы мои документы приняли ..Он " нет , я не имею права .. " твоюмать ( думаю про себя ) а как же я докажу , что был у этих азеров ? так и не подписал мне ее ..

Тогда я сам , уже позже , подписал ее , время и дату ..приложил их бумажку с их гербом ( давали на входе с номером очереди ) . и все ..Сколько потом не звонил , "ваша справка не готова " ..ок ..Подходит время интервью , иду на собеседование ..Помощник консула , предварительно просматривая нужные бумаги , спокойно заявляет " так с азербайджана вам не нужна справка о несудимости , госдеп знает что они не выдают справок .. " вот и все ..А я то .. думал ..

 

Ссылка на комментарий
Поделиться на других сайтах

конечно , не художественный рассказ .., но из моей жизни ..

перед новым годом ..подошло время получать визу в штаты ..А для этого нужны были справки о несудимости из всех стран , где ты проживал больше полугода ..Ну я бакинец , следовательно нужна была справка из азербайджана ..Жил я  в то время в Москве . а потому пошел прямиком в посольство азербайджана в Москве ..На их сайте посмотрел , там говорилось , что в течение трех месяцев - справка будет готова и какая цена этой услуги ..Ну мне выбирать не приходилось ..Я , в принципе , прекрасно различаю  армян от азерботов , плюс к тому , прекрасно помню их язык ..

Поэтому я ничего особого не испытывал перед  походом в их логово . деваться все равно было некуда ..С утра подхожу к посольству , а там " замляков " наших - ОМГ ..пристраиваюсь в хвост очереди и жду ..Ну конечно , впереди стоящий азик давай меня спрашивать , что да и как .. я и говорю то мол и то .. В свою очередь я спрашиваю у него , каким ветром его занесло в очередь ..  

Он так мол и так ..Заколебали , говорит консулы ..Я говорю , что мол не так ..Они  бумаги не вовремя делают , мало того , деньги берут сверх того , что на сайте , да и к тому -же  никаких квитанций не дают ..Я про себя думаю " Что с торгашей  возьмешь , они хоть в посольстве хоть на базаре , сущность от этого их не меняется .. Но никто ко мне не прикапывается .. спрашивают откуда я , я им честно говорю ..

Подходит моя очередь ..захожу в консульство .. вызывают меня к консулу .. Что у вас ? Я говорю на азер . что мне нужна справка ..Он на меня уставился , как не знаю на кого , минуты две молчал ,потом позвонил кому то ..сразу - же пришел другой консул ( н- е по армянским  кейсам специализировался ) и  говорит - смотря на принесенные мною бумаги ..вам надо дополнительно то - то и то- то .Ок говорю

.Я могу через час подвести бумаги ?..Он : да  нет проблем , вас без очереди пропустят ..Возвращаюсь , меня запускают без очереди ..Он смотрит и говорит : = Ну хорошо , справка будет готова через полгода , а стоить это будет столько то ..И назвал мне цену в 1.5 раза больше , чем было в их прайсе на сайте посольства . Ок , говорю ..( хотя мне полгода не устраивало , макс . через 4 месяца надо было идти на интервью ) ,.. потом я протягиваю ему бумагу , заранее приготовил , где было написано какие я документы представил в посольство .и попросил консула подписать ее ..

И вдруг он на меня взглянул  так испуганно , что мне не понравилось ..Он мне и отвечает " я не имею права подписывать какие либо бумаги ..Я говорю , хорошо ..Но вы просто подпишитесь , что вы мои документы приняли ..Он " нет , я не имею права .. " твоюмать ( думаю про себя ) а как же я докажу , что был у этих азеров ? так и не подписал мне ее ..

Тогда я сам , уже позже , подписал ее , время и дату ..приложил их бумажку с их гербом ( давали на входе с номером очереди ) . и все ..Сколько потом не звонил , "ваша справка не готова " ..ок ..Подходит время интервью , иду на собеседование ..Помощник консула , предварительно просматривая нужные бумаги , спокойно заявляет " так с азербайджана вам не нужна справка о несудимости , госдеп знает что они не выдают справок .. " вот и все ..А я то .. думал ..

 

но деньги взяли 

Ссылка на комментарий
Поделиться на других сайтах

                                            Кир БУЛЫЧЕВ                          "МОЖНО ПОПРОСИТЬ НИНУ?"

 

— Можно попросить Нину? — сказал я.

— Это я, Нина.

— Да? Почему у тебя такой странный голос?

— Странный голос?

— Не твой. Тонкий. Ты огорчена чем-нибудь?

— Не знаю.

— Может быть, мне не стоило звонить?

— А кто говорит?

— С каких пор ты перестала меня узнавать?

— Кого узнавать?

Голос был моложе Нины лет на двадцать. А на самом деле Нинин голос лишь лет на пять моложе хозяйки. Если человека не знаешь, по голосу его возраст угадать трудно. Голоса часто старятся раньше владельцев. Или долго остаются молодыми.

— Ну ладно, — сказал я. — Послушай, я звоню тебе почти по делу.

— Наверно, вы все-таки ошиблись номером, — сказала Нина. — Я вас не знаю.

— Это я, Вадим, Вадик, Вадим Николаевич! Что с тобой?

— Ну вот! — Нина вздохнула, будто ей жаль было прекращать разговор. — Я не знаю никакого Вадика и Вадима Николаевича.

— Простите, — сказал я и повесил трубку.

Я не сразу набрал номер снова. Конечно, я просто не туда попал. Мои пальцы не хотели звонить Нине. И набрали не тот номер. А почему они не хотели?

Я отыскал в столе пачку кубинских сигарет. Крепких как сигары. Их, наверное, делают из обрезков сигар. Какое у меня может быть дело к Нине? Или почти дело? Никакого. Просто хотелось узнать, дома ли она. А если ее нет дома, это ничего не меняет. Она может быть, например, у мамы. Или в театре, потому что на тысячу лет не была в театре.

Я позвонил Нине.

— Нина? — сказал я.

— Нет, Вадим Николаевич, — ответила Нина. — Вы опять ошиблись. Вы какой номер набираете?

— 149-40-89.

— А у меня Арбат — один — тридцать два — пять три.

— Конечно, — сказал я. — Арбат — это четыре?

— Арбат — это Г.

— Ничего общего, — сказал я. — Извините, Нина.

— Пожалуйста, — сказала Нина. — Я все равно не занята.

— Постараюсь к вам больше не попадать, — сказал я. — Где-то заклиналось. вот и попадаю к вам. Очень плохо телефон работает.

— Да, — согласилась Нина.

Я повесил трубку.

Надо подождать. Или набрать сотню. Время. Что-то замкнется в перепутавшихся линиях на станции. И я дозвонюсь. «Двадцать два часа ровно», — сказала женщина по телефону «сто». Я вдруг подумал, что если ее голос записали давно, десять лет назад, то она набирает номер «сто», когда ей скучно, когда она одна дома, и слушает свой голос, свой молодой голос. А может быть, она умерла. И тогда ее сын или человек, который ее любил, набирает сотню и слушает ее голос.

Я позвонил Нине.

— Я вас слушаю, — сказала Нина молодым голосом. — Это опять вы, Вадим Николаевич?

— Да, — сказал я. — Видно, наши телефоны соединились намертво. Вы только не сердитесь, не думайте что я шучу. Я очень тщательно набирал номер, который мне нужен.

— Конечно, конечно, — быстро сказала Нина. — Я ни на минутку не подумала. А вы очень спешите, Вадим Николаевич?

— Нет, — сказал я.

— У вас важное дело к Нине?

— Нет, я просто хотел узнать, дома ли она.

— Соскучились?

— Как вам сказать…

— Я понимаю, ревнуете, — сказала Нина.

— Вы смешной человек, — сказал я. — Сколько вам лет, Нина?

— Тринадцать. А вам?

— Больше сорока. Между нами толстенная стена из кирпичей.

— И каждый кирпич — это месяц, правда?

— Даже один день может быть кирпичом.

— Да, — вздохнула Нина, — тогда это очень толстая стена. А о чем вы думаете сейчас?

— Трудно ответить. В данную минуту ни о чем. Я же разговариваю с вами.

— А если бы вам было тринадцать лет или даже пятнадцать, мы могли бы познакомиться, — сказала Нина. — Это было бы очень смешно. Я бы сказала: приезжайте завтра вечером к памятнику Пушкину. Я вас буду ждать в семь часов ровно. И мы бы друг друга не узнали. Вы где встречаетесь с Ниной?

— Как когда.

— И у Пушкина?

— Не совсем. Мы как-то встречались у «России».

— Где?

— У кинотеатра «Россия».

— Не знаю.

— Ну, на Пушкинской.

— Все равно почему-то не знаю. Вы, наверное, шутите. Я хорошо знаю Пушкинскую площадь.

— Неважно, — сказал я.

— Почему?

— Это давно было.

— Когда?

Девочке не хотелось вешать трубку. почему-то она упорно продолжала разговор.

— Вы одна дома? — спросил я.

— Да. Мама в вечернюю смену. Она медсестра в госпитале. Она на ночь останется. Она могла бы прийти и сегодня, но забыла дома пропуск.

— Ага, — сказал я. — Ладно, ложись спать, девочка. Завтра в школу.

— Вы со мной заговорили как с ребенком.

— Нет, что ты, говорю с тобой, как со взрослой.

— Спасибо. Только сами, если хотите, ложитесь спать с семи часов. До свидания. И больше не звоните своей Нине. А то опять ко мне попадете. И разбудите меня, маленькую девочку.

Я повесил трубку. Потом включил телевизор и узнал о том, что луноход прошел за смену 337 метров. Луноход занимался делом, а я бездельничал. В последний раз я решил позвонить Нине уже часов в одиннадцать, целый час занимал себя пустяками. И решил, что, если опять попаду на девочку, повешу трубку сразу.

— Я так и знала, что вы еще раз позвоните, — сказала Нина, подойдя к телефону. — Только не вешайте трубку. Мне, честное слово, очень скучно. И читать нечего. И спать еще рано.

— Ладно, — сказал я. — Давайте разговаривать. А почему вы так поздно не спите?

— Сейчас только восемь, — сказала Нина.

— У вас часы отстают, — сказал я. — Уже двенадцатый час.

Нина засмеялась. Смех у нее был хороший, мягкий.

— Вам так хочется от меня отделаться, что просто ужас, — сказала она. — Сейчас октябрь, и потому стемнело. И вам кажется, что уже ночь.

— Теперь ваша очередь шутить? — спросил я.

— Нет, я не шучу. У вас не только часы врут, но и календарь врет.

— Почему врет?

— А вы сейчас мне скажете, что у вас вовсе не октябрь, а февраль.

— Нет, декабрь, — сказал я. И почему то, будто сам себе не поверил, посмотрел на газету, лежавшую рядом, на диване. «Двадцать третье декабря» — было написано под заголовком.

Мы помолчали немного, я надеялся, что она сейчас скажет «до свидания». Но она вдруг спросила:

— А вы ужинали?

— Не помню, — сказал я искренне.

— Значит, не голодный.

— Нет, не голодный.

— А я голодная.

— А что, дома есть нечего?

— Нечего! — сказала Нина. — Хоть шаром покати. Смешно, да?

— Даже не знаю, как вам помочь, — сказал я. — И денег нет?

— Есть, но совсем немножко. И все уже закрыто. А потом, что купишь?

— Да, — согласился я. — Все закрыто. Хотите, я пошурую в холодильнике, посмотрю, что там есть?

— У вас есть холодильник?

— Старый, — сказал я. — «Север». Знаете такой?

— Нет, — сказала Нина. — А если найдете, что потом?

— Потом? Я схвачу такси и подвезу вам. А вы спуститесь к подъезду и возьмете.

— А вы далеко живете? Я — на Сивцевом Вражке. Дом 15/25.

— А я на Мосфильмовской. У Ленинских гор. За университетом.

— Опять не знаю. Только это неважно. Вы хорошо придумали, и спасибо вам за это. А что у вас есть в холодильнике? Я просто так спрашиваю, не думайте.

— Если бы я помнил, — сказал я. — Сейчас перенесу телефон на кухню, и мы с вами посмотрим.

Я прошел на кухню, и провод тянулся за мной, как змея.

— Итак, — сказал я, — открываем холодильник.

— А вы можете телефон носить за собой? Никогда не слышала о таком.

— Конечно, могу. А ваш телефон где стоит?

— В коридоре. Он висит на стенке. И что у вас в холодильнике?

— Значит, так… что тут, в пакете? Это яйца, неинтересно.

— Яйца?

— Ага. Куриные. Вот, хотите, принесу курицу? Нет, она французская, мороженая. Пока вы ее сварите, совсем проголодаетесь. И мама придет с работы. Лучше мы вам возьмем колбасы. Или нет, нашел марокканские сардины, шестьдесят копеек банка. И к ним есть полбанки майонеза. Вы слышите?

— Да, — сказала Нина совсем тихо. — Зачем вы так шутите? Я сначала хотела засмеяться, а потом мне стало грустно.

— Это еще почему? В самом деле так проголодались?

— Нет, вы же знаете.

— Что я знаю?

— Знаете, — сказала Нина. Потом помолчала и добавила: — Ну и пусть! Скажите, а у вас есть красная икра?

— Нет, — сказал я. — Зато есть филе палтуса.

— Не надо, хватит, — сказала Нина твердо. — Давайте отвлечемся. Я же все поняла.

— Что поняла?

— Что вы тоже голодный. А что у вас из окна видно?

— Из окна? Дома, копировальная фабрика. Как раз сейчас, полдвенадцатого, смена кончается. И много девушек выходит из проходной. И еще виден «Мосфильм». И пожарная команда. И железная дорога. Вот по ней сейчас идет электричка.

— И вы все видите?

— Электричка, правда, далеко идет. Только видна цепочка огоньков, окон!

— Вот вы и врете!

— Нельзя так со старшими разговаривать, — сказал я. — Я не могу врать. Я могу ошибаться. Так в чем же я ошибся?

— Вы ошиблись в том, что видите электричку. Ее нельзя увидеть.

— Что же она, невидимая, что ли?

— Нет, видимая, только окна светиться не могут. Да вы вообще из окна не выглядывали.

— Почему? Я стою перед самым окном.

— А у вас в кухне свет горит?

— конечно, а так как же я в темноте в холодильник бы лазил? У меня в нем перегорела лампочка.

— Вот, видите, я вас уже в третий раз поймала.

— Нина, милая, объясни мне, на чем ты меня поймала.

— Если вы смотрите в окно, то откинули затемнение. А если откинули затемнение, то потушили свет. Правильно?

— Неправильно. Зачем же мне затемнение? Война, что ли?

— Ой-ой-ой! Как же можно так завираться? А что же, мир, что ли?

— Ну, я понимаю, Вьетнам, Ближний Восток… Я не об этом.

— И я не об этом… Постойте, а вы инвалид?

— К счастью, все у меня на месте.

— У вас бронь?

— Какая бронь?

— А почему вы тогда не на фронте?

— Вот тут я в первый раз только заподозрил неладное. Девочка меня вроде бы разыгрывала. Но делала это так обыкновенно и серьезно, что чуть было меня не испугала.

— На каком я должен быть фронте, Нина?

— На самом обыкновенном. Где все. Где папа. На фронте с немцами. Я серьезно говорю, я не шучу. А то вы так странно разговариваете. Может быть, вы не врете о курице и яйцах?

— Не вру, — сказал я. — И никакого фронта нет. Может быть, и в самом деле мне подъехать к вам?

— Так и я в самом деле не шучу! — почти крикнула Нина. — П вы перестаньте. Мне сначала было интересно и весело. А теперь стало как-то не так. Вы меня простите. Как будто вы не притворяетесь, а говорите правду.

— Честное слово, девочка, я говорю правду, — сказал я.

— Мне даже страшно стало. У нас печка почти не греет. Дров мало. И темно. Только коптилка. Сегодня электричества нет. И мне одной сидеть ой как не хочется. Я все теплые вещи на себя накутала.

И тут же она резко и как-то сердито повторила вопрос:

— Вы почему не на фронте?

— На каком я могу быть фронте? — Уже и в само деле шутки зашли куда-то не туда. — Какой может быть фронт в семьдесят втором году!

— Вы меня разыгрываете?

Голос опять сменял тон, был он недоверчив, выл он маленьким, три вершка от пола. И невероятная, забытая картинка возникла перед глазами-то, что было с мной, но много лет, тридцать или больше лет назад. когда мне тоже было двенадцать лет. И в комнате стояла буржуйка. И я сижу не диване, подобрав ноги. И горит свечка, или это было керосиновая лампа? И курица кажется нереальной, сказочной птицей, которую едят только в романах, хотя я тогда не думал о курице…

— Вы почему замолчали? — спросила Нина. — Вы лучше говорите.

— Нина, — сказал я. — Какой сейчас год?

— Сорок второй, — сказала Нина.

И я уже складывал в голове ломтики несообразностей в ее словах. Она не знает кинотеатра «Россия». И телефон у нее только из шести номеров. И затемнение…

— Ты не ошибаешься? — спросил я.

— Нет, — сказала Нина.

Она верила в то, что говорила. Может, голос обманул меня? Может, ей не тринадцать лет? Может, она, сорокалетняя женщина, заболела еще тогда, девочкой, и ей кажется, что она осталась там, где война?

— Послушайте, — сказал я спокойно. Не вешать же трубку. — Сегодня двадцать третье декабря 1972 года. Война кончилась двадцать семь лет назад. Вы это знаете?

— Нет, — сказала Нина.

— Вы знаете это. Сейчас двенадцатый час… Ну как вам объяснить?

— Ладно, — сказал Нина покорно. — Я тоже знаю, что вы не привезете мен курицу. Мне надо было догадаться, что французских куриц не бывает.

— Почему? — Во Франции немцы.

— Во Франции давным-давно нет никаких немцев. Только если туристы. Но немецкие туристы бывают и у нас.

— Как так? Кто их пускает?

— А почему не пускать?

— Вы не вздумайте сказать, что фрицы нас победят! Вы, наверно, просто вредитель или шпион?

— Нет, я работаю в СЭВе, Совете Экономической Взаимопомощи. Занимаюсь венграми.

— Вот и опять врете! В Венгрии фашисты.

— Венгры давным-давно прогнали своих фашистов. Венгрия — социалистическая республика.

— Ой, а я уж боялась, что вы и в самом деле вредитель. А вы все-таки все выдумываете. Нет, не возражайте. Вы лучше расскажите мне, как будет потом. Придумайте что хотите, только чтобы было хорошо. Пожалуйста. И извините меня, что я так с вами грубо разговаривала. Я просто не поняла.

И я не стал больше спорить. Как объяснить это? Я опять представил себе, как сижу в этом самом сорок втором году, как не хочется узнать, когда наши возьмут Берлин и повесят Гитлера. И еще узнать, где я потерял хлебную карточку за октябрь. И сказал:

— Мы победим фашистов 9 мая 1945 года.

— Не может быть! Очень долго ждать.

— Слушай, Нина, и не перебивай. Я знаю лучше. И Берлин мы возьмем второго мая. Даже будет такая медаль — «За взятие Берлина». А Гитлер покончит с собой. Он примет яд. И даст его Еве Браун. А потом эсэсовцы вынесут его тело во двор имперской канцелярии, и обольют бензином, и сожгут.

Я рассказывал это не Нине. Я рассказывал это себе. И я послушно повторял факты, если Нина не верила или не понимала сразу, возвращался, когда она просила пояснить что-нибудь, и чуть было не потерял вновь ее доверия, когда сказал, что Сталин умрет. Но я потом вернул ее веру, поведав о Юрии Гагарине и о новом Арбате. И даже насмешил Нину, рассказав о том, что женщины будут носить брюки-клеш и совсем короткие юбки. И даже вспомнил, когда наши перейдут границу с Пруссией. Я потерял чувство реальности. Девочка Нина и мальчишка Вадик сидели передо мной на диване и слушали. Только они были голодные как черти. И дела у Вадика обстояли даже хуже, чем у Нины; хлебную карточку он потерял, и до конца месяца им с матерью придется жить на одну ее карточку, рабочую карточку, потому что Вадик посеял карточку где-то во дворе, и только через пятнадцать лет он вдруг вспомнит, как это было, и будет снова расстраиваться потому что карточку можно было найти даже через неделю; она, конечно, свалилась в подвал, когда он бросил на решетку пальто, собираясь погонять в футбол. И я сказал, уже потом, когда Нина устала слушать, то что полагала хорошей сказкой:

— Ты знаешь Петровку?

— Знаю, — сказала Нина. — А ее не переименуют?

— Нет. Так вот…

Я рассказал, как войти во двор под арку и где в глубине двора есть подвал, закрытый решеткой. И если это октябрь сорок второго года, середина месяца, то в подвале, вернее всего лежит хлебная карточка. Мы там, во дворе, играли в футбол, и я эту карточку потерял.

— Какой ужас! — сказала Нина. — Я бы этого не пережила. Надо сейчас же ее отыскать. Сделайте это.

Она тоже вошла во вкус игры, и где-то реальность ушла, и уже ни она, ни я не понимали, в каком году мы находимся, — мы были вне времен, ближе к ее сорок второму году.

— Я не могу найти карточку, — сказал я. — Прошло много лет. Но если сможешь, зайди туда, подвал должен быть открыт. В крайнем случае скажешь, что карточку обронила ты.

И в этот момент нас разъединили.

Нины не было. Что-то затрещало в трубке. Женский голос сказал:

— Это 148-18-15? Вас вызывает Орджоникидзе.

— Вы ошиблись номером, — сказал я.

— Извините, — сказал женский голос равнодушно.

И были короткие гудки. Я сразу же набрал снова Нинин номер. Мне нужно было извиниться. Нужно было посмеяться вместе с девочкой. Ведь получалась в общем чепуха…

— Да, — сказал голос Нины. Другой Нины.

— Это вы? — спросил я.

— А, это ты, Вадим? Что тебе не спиться?

— Извини, — сказал я. — Мне другая Нина нужна.

— Что?

Я повесил трубку и снова набрал номер.

— Ты сума сошел? — спросила Нина. — Ты пил?

— Извини, — сказал я и снова бросил трубку.

Теперь звонить бесполезно. Звонок из Орджоникидзе все вернул на свои места. А какой у нее настоящий телефон? Арбат — три, нет, Арбат — один — тридцать два — тридцать… Нет, сорок…

Взрослая Нина позвонила мне сама.

— Я весь вечер сидела дома, — сказала она. — Думала, ты позвонишь, объяснишь, почему ты вчера так себя вел. Но ты, видно, совсем сошел с ума.

— Наверно, — согласился я. Мне не хотелось рассказывать ей о длинных разговорах с другой Ниной.

— Какая еще другая Нина? — спросила она. — Это образ? Ты хочешь заявить, что желал бы видеть меня иной?

— Спокойной ночи, Ниночка, — сказал я. — Завтра все объясню.

…Самое интересное, что у этой странной истории был не менее странный конец. На следующий день утром я поехал к маме. И сказал, что разберу антресоли. Я три года обещал это сделать, а тут приехал сам. Я знаю, что мама ничего не выкидывает. Из того, что, как ей кажется, может пригодиться. Я копался часа полтора в старых журналах, учебниках, разрозненных томах приложений к «Ниве». Книги были не пыльными, но пахли старой, теплой пылью. Наконец я отыскал телефонную книгу за 1950 год. книга распухла от вложенных в нее записок и заложенных бумажками страниц, углы которых были обтрепаны и замусолены. Книга было настолько знакома, что казалось странным, как я мог ее забыть, — если бы не разговор с Ниной, так бы никогда и не вспомнил о ее существовании. И стало чуть стыдно, как перед честно отслужившим костюмом, который отдают старьевщику на верную смерть.

Четыре первые цифры известны. Г-1-32… И еще я знал, что телефон, если никто из нас не притворялся, если надо мной не подшутили, стоял в переулке Сивцев Вражек, в доме 15/25. Никаких шансов найти тот телефон не было. Я уселся с книгой в коридоре, вытащив из ванной табуретку. Мама ничего не поняла, улыбнулась только проходя мимо, и сказала:

— Ты всегда так. Начнешь разбирать книги, зачитаешься через десять минут. И уборке конец.

Она не заметила, что я читаю телефонную книгу. Я нашел этот телефон. Двадцать лет назад он стоял в той же квартире, что и в сорок втором году. И записан был на Фролову К.Г.

Согласен, я занимался чепухой. Искал то, чего и быть не могло. Но вполне допускаю, что процентов десять вполне нормальных людей, окажись они на моем месте, делали бы то же самое. и я поехал на Сивцев Вражек.

Новые жильцы в квартире не знали, куда уехали Фроловы. Да и жала ли они здесь? Но мне повезло в домоуправлении. Старенькая бухгалтерша помнила Фроловых, с ее помощью я узнал все, что требовалось, через адресный стол.

Уже стемнело. По новому району, среди одинаковых панельных башен гуляла поземка. В стандартном двухэтажном магазине продавали французских кур в покрытых инеем прозрачных пакетах. У меня появился соблазн купить курицу и принести ее, как обещал, хоть и с двадцатилетнем опозданием. Но я хорошо сделал, что не купил ее. В квартире никого не было. И по тому, как гулко разносился звонок, мне показалось, что здесь люди не живут. Уехали.

Я хотел было уйти, но потом, раз уж забрался так далеко, позвонил в дверь рядом.

— Скажите, Фролова Нина Сергеевна — ваша соседка?

Парень в майке, с дымящимся паяльником в руке ответил равнодушно:

— Они уехали.

— Куда?

— Месяц как уехали на Север. До весны не вернуться. И Нина Сергеевна, и муж ее.

Я извинился, начал спускаться по лестнице. И думал, что в Москве, вполне вероятно, живет не одна Нина Сергеевна Фролова 1930 года рождения.

И тут дверь сзади снова растворилась.

— Погодите, — сказал тот же парень. — Мать что-то сказать хочет.

Мать его тут же появилась в дверях, запахивая халат.

— А вы кем ей будете?

— Так просто, — сказал я. — Знакомый.

— Не Вадим Николаевич?

— Вадим Николаевич.

— Ну вот, — обрадовалась женщина, — чуть было вас не упустила. Она бы мне никогда этого не простила. Нина так и сказала: не прощу. И записку на дверь приколола. Только записку, наверно, ребята сорвали. Месяц уже прошел. Она сказала, что вы в декабре придете. И даже сказала, что постарается вернуться, но далеко-то как…

Женщина стояла в дверях, глядела на меня, словно ждала, что я сейчас открою какую-то тайну, расскажу ей о неудачной любви. Наверное, она и Нину пытала: кто он тебе? И Нина тоже сказала ей: «Просто знакомый».

Женщина выдержала паузу, достала письмо из кармана халата.

«Дорогой Вадим Николаевич!

Я, конечно, знаю, что вы не придете. Да и как можно верить детским мечтам, которые и себе уже кажутся только мечтами. Но ведь хлебная карточка была в том самом подвале, о котором вы успели мне сказать…» 

Ссылка на комментарий
Поделиться на других сайтах

Исаак Башевис Зингер

Йохид и Йохида

В тюрьме, где осужденные души ждали отправления на Шеол – так там называли Землю, – была одна женская душа, Йохида. Души забывали свое прошлое. Пура, Ангел Забвения, рассеивающий Божественный Свет и сокрывающий Его лицо, царил над ними. Йохида, позабывшая о своем спуске с Трона Славы, много грешила. Всему виною была ее ревность. Она подозревала все женские души, не только верные Богу, но и отринувшие Его, в связях со своим любовником Йохидом. Души, говорила она, не были созданы, они просто возникли из ничего, а значит, у них нет ни целей, ни задач, которые следовало бы выполнить. Хотя власти и проявляли к ней исключительное терпение и многое прощали, но в конце концов случилось так, что Йохиду все же приговорили к смерти. Судья объявил срок, в который она должна была быть отправлена на кладбище под названием Земля.

Защитник Йохиды подавал апелляцию в Верховный Небесный Суд и даже написал петицию самому Метатрону, но Йохида настолько погрязла в грехах и проявляла такое нежелание раскаиваться, что ничто уже не могло ей помочь. Ее схватили, разлущии с Йохидом, обрезали крылья, состригли волосы и одели в длинный белый саван. Она не могла больше слышать музыку сфер, вдыхать ароматы Рая и размышлять над загадками Торы, которая дает душам силы. Она не могла нежиться в ваннах дивного бальзама. В тюремной камере было темно, и ни единая весточка из окружающего мира не доходила до нее. Величайшим же испытанием стала разлука с Йохидом. Ни общаться с ним телепатически, ни послать записку с верными слугами Йохида она не могла. Единственное, что у нее осталось, – это страх смерти.

В том мире смерть не была каким-то загадочным и таинственным событием, скорее, простым истощением духа. О том, что следует за ней, Йохида не знала. Она была уверена, что спуск на Землю – это умирание, что бы там ни говорили верующие души о возрождении искры жизни. Сразу же после смерти душа начинала гнить и покрываться тоненькой пленкой под названием «сперма». Затем могильщики относили ее в утробу, где она превращалась в подобие странного гриба и с тех пор начинала называться ребенком. За этим следовали все муки Ада: рождение, взросление, труд. Согласно книгам, со смертью заканчивалось не все. Очистившись, душа возвращалась к своим истокам. Но никаких доказательств этого не существовало. Насколько знала Йохида, никто еще не вернулся с Земли. Она верила в то, что за самое короткое время душа ее истончится и исчезнет во тьме, обратного пути из которой нет.

И вот пришел тот миг, когда Йохида должна была умереть, должна была спуститься на Землю. Скоро уже за ней придет тысячеглазый Ангел Смерти с огненным бичом.

Сначала Йохида долго плакала, но затем слезы кончились. Засыпая и просыпаясь, она непрестанно думала лишь об одном – о Йохиде. Где он? Что делает? Кто рядом с ним? Наверняка, он не слишком горюет из-за нее. Его окружают прекрасные женщины, священные животные, ангелы, серафимы, херувимы, аиралимы, и каждый из них по-своему притягателен. Как долго кто-то, похожий на Йохида, может хранить верность? Ведь он, как и Йохида, был неверующим. Это он первым сказал ей, что души всего лишь продукт эволюции, а не чудо Божьего творения. Йохид не верил в свободу воли и окончательность добра и зла. Что могло удержать его? Наверняка он лежит сейчас в объятиях какой-нибудь красавицы и рассказывает ей те же самые истории, что раньше рассказывал Йохиде.

Но что она могла с этим поделать? Все контакты с внешним миром были прерваны. Все двери закрыты: сюда не проникали ни красота, ни доброта. Единственная дорога отсюда вела на Землю, в ужас плоти, крови, костей, нервов и дыхания. Богобоязненные ангелы обещали воскрешение. Они утверждали, что душа не задержится на Земле, а вернется в Высшие Сферы сразу же, как только отбудет положенное ей наказание. Но Йохида, придерживаясь современных взглядов на жизнь, считала все это глупым суеверием. Как душа может освободиться от разлагающейся плоти? Это совершенно невозможно. Возвращение было мечтой, глупой уловкой, успокаивающей недалекие и пугливые души.

Однажды ночью, когда Йохида, как обычно, лежала без сна и думала о Йохиде, вспоминая его поцелуи, объятия, те секреты, что он тайком шептал ей на ухо, их любовные игры, дверь камеры распахнулась, и появился Дума, Ангел Смерти, тысячеглазый и с огненным бичом, такой, каким его и описывают Священные Книги.

– Пришло твое время, младшая сестра, – сказал он.

– Но последняя апелляция?..

– Все, кто оказываются здесь, рано или поздно отправляются на Землю. Йохида вздрогнула:

– Что ж, я готова.

– Йохида, ты еще можешь помочь себе. Покайся, пока не поздно.

– Как же мне это поможет? Я ни в чем не раскаиваюсь, разве что в том, что не смогу больше грешить, – дерзко ответила Йохида.

Оба замолчали. Наконец Дума сказал:

– Йохида, я знаю: ты зла на меня. Но разве я в чем-то виноват перед тобою? Разве я сам захотел стать Ангелом Смерти? Я тоже грешник, и меня тоже выслали из Высших Сфер и в наказание заставили подготавливать души к смерти. Я не хочу тебе зла, не бойся. Смерть не так уж и страшна. Сначала ты даже и не поймешь, что произошло. Затем окажешься в утробе и девять месяцев проведешь в покое и тишине. Ты забудешь все, чему научилась здесь. Выход из утробы напугает тебя, но, знаешь, детство иногда бывает даже приятным. Ты начнешь постигать науку смерти, оденешься в новое, покорное тебе тело, а потом и глазом не успеешь моргнуть, как все закончится. Йохида перебила его:

– Дума, убей меня, если надо, но, пожалуйста, избавь от этой лжи!

– Я говорю тебе правду. Все это продлится не больше сотни лет. Даже самые отъявленные грешники не задерживаются там дольше. Смерть – всего лишь подготовка к новому существованию.

– Дума, пожалуйста. Я не желаю этого слушать.

– Но это важно – знать, что добро и зло существуют и там, а воля продолжает оставаться свободной.

– Какая воля? Зачем ты говоришь все эти глупости?

– Йохида, слушай меня внимательно. Даже среди мертвых действуют свои законы. Твои поступки там определят, что станет с тобою здесь. Смерть – лаборатория для восстановления души.

– Умоляю тебя, лучше убей меня!

– Всему свое время, есть еще несколько минут, и ты должна получить важные инструкции. Запомни, что один и тот же поступок на Земле может принести и зло и добро, а самым страшным грехом считается возвращение души к жизни. Это звучало так глупо, что Йохида даже засмеялась:

– Что ты говоришь? Как труп может вернуть кому-то жизнь?

– Просто. Тело состоит из очень непрочного материала, чтобы повредить его, не требуется много усилий. Смерть, как паутинка: подул легкий ветерок, и вот ее уже нет. Но самое страшное преступление – это покушение на смерть, свою ли, чужую – неважно. Не только делать так, но даже говорить или думать об этом строжайше воспрещается. Этим Земля отличается от нашего мира.

– Ерунда. Бред палача.

– Это правда, Йохида. Тора, которая определяет там правила жизни, гласит: жизнь другого должна быть дорога человеку так же, как и его собственная. Запомни мои слова. Когда ты окажешься на Шеоле, они тебе пригодятся.

– Нет уж, я не желаю больше слушать это вранье! – И Йохида заткнула уши.

Прошли годы. Все в Высших Сферах забыли о Йохиде, и только ее мать продолжала жечь поминальные свечи. На Земле Йохида получила новых родителей, а также братьев и сестер, всех мертвых. После окончания школы она поступила в университет и жила в большом некрополе, где множество мертвецов готовились к выполнению тех или иных покойницких обязанностей.

Была весна и ежегодное гниение. От могил с их памятными деревьями и бегущих вод поднимался ужасный смрад. Миллионы существ, насильно сброшенных в это царство смерти, становились мухами, бабочками, червями, лягушками, жабами. Они жужжали, квакали, стрекотали, щебетали, безнадежно погрязнув в борьбе за смерть. С тех пор как Йохида очутилась здесь, все это казалось ей частью жизни. Она сидела на скамейке в парке и смотрела на луну, выглядывающую из темноты Иного Мира и похожую на поминальную свечу. Как и все мертвецы женского пола, Йохида тянулась к смерти и мечтала о том, чтобы стать могилой для нового покойника. Однако сделать этого без помощи трупа-мужчины, с которым ей следовало соединиться в приступе ненависти, именуемой на Земле любовью, она не могла.

Пока Йохида смотрела на этот череп, висящий высоко в небе, рядом с ней на скамейку сел молодой покойник в белом саване. Время от времени два мертвеца украдкой поглядывали друг на друга, думая, что могут видеть, и не зная, что на самом деле все мертвецы слепы. Наконец покойник сказал:

– Простите, вы не подскажете, который сейчас час?

Постольку, поскольку все мертвецы где-то глубоко внутри с нетерпением ждут окончания своего наказания, вопросы о времени они задают чаще всего.

– Час? – переспросила Йохида. – Секундочку.

И она поднесла к глазам руку, на запястье котором висел специальный инструмент, измеряющий время; но вокруг было так темно, что она не смогла рассмотреть мелких значков, нанесенных на его поверхность. Мертвец подвинулся ближе:

– Может быть, я? У меня отличное зрение.

– Если хотите.

Покойники никогда и ничего не делают в открытую, предпочитая различные околичности и оговорки. Он взял Йохиду за руку и наклонился к прибору, именуемому там часами. Не впервые покойник-мужчина прикасался к Йохиде, но такого странного чувства она не испытывала еще никогда. У нее задрожали руки. Он же внимательно вглядывался в символы и значки, но рассмотреть их сразу тоже не мог. Наконец он произнес:

– По-моему, сейчас десять минут одиннадцатого.

– Уже так поздно?

– Позвольте представиться, меня зовут Йохид.

– Йохид? А меня Йохида.

– Какое странное совпадение!

Оба чувствовали, как кровь все быстрее разносит смерть по их жилам. Затем Йохид сказал:

– Какая красивая сегодня ночь!

– Да, очень красивая!

– Есть в весне что-то, что нельзя выразить словами.

– Словами вообще нельзя ничего выразить, – ответила Йохида.

Как только она это сказала, оба сразу же поняли, что лягут вместе и подготовят могилу к приходу нового мертвеца. Неважно, как давно умер покойник, в нем всегда остается немного жизни, своеобразный след от контакта с тем знанием, что полнит Вселенную. Смерть – только маска для истины. Мудрецы говорят о ней как о мыльном пузыре, лопающемся от прикосновения соломинки. Мертвец, стыдящийся смерти, пытается усилить себя с помощью хитрости. И чем он становится старше, тем изобретательнее.

– Могу я поинтересоваться, где вы живете? – спросил Йохид.

«Где я уже видела его? Почему мне так знаком этот голос?» – удивлялась Йохида. И как могло случиться, что его зовут Йохид? Ведь это такое редкое имя.

– Недалеко отсюда, – ответила она.

– Могу я проводить вас до дома?

– Спасибо. Не стоит. Впрочем, если вы сами этого хотите. Ведь еще слишком рано ложиться спать. Они поднялись. «Это его я искала всю свою жизнь? – думала Йохида. – Он предназначен мне судьбою? Но ведь мой профессор утверждает, что нет ничего, кроме атомов и их движения». Мимо проехала коляска, и Йохид предложил:

– Может быть, прокатимся? – Куда?

– Вокруг парка. Вместо того чтобы отказаться, Йохида неожиданно для себя самой сказала:

– Было бы замечательно, но я не хочу, чтобы вы тратили деньги.

– О чем вы говорите? Какие деньги? Ведь живем же всего один раз!

Экипаж остановился, и они сели. Йохида знала, что приличная молодая девушка не должна кататься в коляске вместе с незнакомым молодым человеком. Что он подумает о ней? Решит, что она катается с каждым встречным? Она хотела объяснить, что очень застенчива по природе, но знала, что уже не сможет изменить того впечатления, которое произвела на него в первые минуты их знакомства. Она сидела молча, сама удивляясь своей смелости. Она чувствовала, что кроме него ей никто не нужен. Она почти могла читать его мысли. Она хотела, чтобы эта ночь никогда не кончалась. «Неужели же это любовь? Разве можно полюбить так быстро? Я счастлива?» – спрашивала она саму себя. Но ответов на эти вопросы не было. Мертвецам всегда, даже в минуты величайшей радости, свойственна меланхолия. Наконец Йохида сказала:

– У меня такое странное чувство, будто все это уже происходило раньше.

– Психологи называют это дежа вю.

– Может быть, это что-то другое…

– Что, например?

– Может быть, мы уже встречались. В каком-то другом мире. Йохид рассмеялся:

– В другом мире? Но есть только один мир – этот.

– Возможно, существуют души.

– Абсолютно исключено. То, что называют душой, – всего лишь вибрация материи, продукт деятельности нервной системы. Уж я-то знаю, я изучаю медицину.

Внезапно он обнял ее за талию. И хотя прежде Йохида никогда не позволяла мужчинам таких вольностей, она не отстранилась. Она сидела тихо, окончательно сбитая с толку своей уступчивостью, боясь даже и подумать о том, что будет завтра. «У меня совсем нет характера, – ругала она себя. – Но он, пожалуй, все же прав. Если души нет и жизнь – всего лишь короткий эпизод в вечном приближении к смерти, то почему бы не наслаждаться ею, забыв про все предрассудки? Если нет души, значит, нет и Бога, а свобода воли – полная ерунда. Мораль, как утверждает мой профессор, только часть идеологической надстройки». Йохида закрыла глаза и откинулась на спинку коляски. Лошади шли тихо. В темноте все мертвецы – люди и животные – оплакивали свою смерть, они выли, смеялись, жужжали, чирикали, вздыхали. Кто-то шел, покачиваясь, напившись, чтобы забыть о муках Ада. Йохида задремала, затем проснулась.

Когда мертвецы спят, они иногда возвращаются к истокам жизни. Иллюзии времени и пространства, причины и следствия, количества и качества исчезают. Во сне Йохида вернулась в мир своего прошлого. Она встретила там свою настоящую мать, своих друзей, своих учителей. И Йохида тоже. Они были так рады вновь видеть друг друга, обнимались, шутили и смеялись. В тот момент оба знали истину: смерть на Земле временна и обманчива, она есть суд и очищение. Они вместе путешествовали по небесным дворцам, садам, оазисам для вернувшихся душ, лесам, где жили священные животные, островам с чудесными птицами. «Нет, наша встреча не случайна, – шептала во сне Йохида. – Это Бог. Такова цель Его Творения. Соединение, свобода воли, судьба – все это части Его плана».

Йохид и Йохида проходили мимо тюрьмы и заглянули в одно из окон. Там они увидели приговоренную к отправке на Землю душу. Йохида уже знала, что это их будущая дочь. Прежде чем проснуться, она услышала тихий голос:

– Могильщик нашел могилу. Сегодня ночью будут похороны.

 

 

Ссылка на комментарий
Поделиться на других сайтах

  • 3 недели спустя...

Александр Куприн

Синяя звезда

   Давным-давно, с незапамятных времен, жил на одном высоком плоскогорье мирный пастушеский народ, отделенный от всего света крутыми скалами, глубокими пропастями и густыми лесами. История не помнит и не знает, сколько веков назад взобрались на горы и проникли в эту страну закованные в железо, чужие, сильные и высокие люди, пришедшие с юга.
   Суровым воинам очень понравилась открытая ими страна с ее кротким народом, умеренно теплым климатом, вкусной водой и плодородною землей. И они решили навсегда в ней поселиться. Для этого совсем не надо было ее покорять, ибо обитатели не ведали ни зла, ни орудий войны. Все завоевание заключалось в том, что железные рыцари сняли свои тяжелые доспехи и поженились на местных красивейших девушках, а во главе нового государства поставили своего предводителя, великодушного, храброго Эрна, которого облекли королевской властью, наследственной и неограниченной. В те далекие наивные времена это еще было возможно.
   Около тысячи лет прошло с той поры. Потомки воинов до такой степени перемешались через перекрестные браки с потомками основных жителей, что уже не стало между ними никакой видимой разницы ни в языке, ни в наружности: внешний образ древних рыцарей совершенно поглотился народным эрнотеррским обличьем и растворился в нем. Старинный язык, почти забытый даже королями, употребляли только при дворе и то лишь в самых торжественных случаях и церемониях или изредка для изъяснения высоких чувств и понятий. Память об Эрне Первом, Эрне Великом, Эрне Святом осталась навеки бессмертной в виде прекрасной, неувядающей легенды, сотворенной целым народом, подобной тем удивительным сказаниям, которые создали индейцы о Гайавате, финны о Вейенемейне, русские о Владимире Красном Солнышке, евреи о Моисее, французы о Шарлемане.
   Это он, мудрый Эрн, научил жителей Эрнотерры хлебопашеству, огородничеству и обработке железной рудою Он открыл им письменность и искусства. Он же дал им начатки письменности и закона: религия заключалась в чтении молитвы на непонятном языке, а основной закон был всего один: в Эрнотерре никто не смеет лгать. Мужчины и женщины были им признаны одинаково равными в своих правах и обязанностях, а всякие титулы и привилегии были им стерты с первого дня вступления на престол. Сам король носил лишь титул «Первого слуги народа».
   Эрн Великий также установил и закон о престолонаследии, по которому наследовали престол перворожденные: все равно будь это сын или дочь, которые вступали в брак единственно по своему личному влечению. Наконец он же, Эрн Первый, знавший многое о соблазнах, разврате и злобе, царящих там внизу, в покинутых им образованных странах, повелел разрушить и сделать навсегда недосягаемой ту горную тропу, по которой впервые вскарабкались с невероятным трудом наверх он сам и его славная дружина.
   И вот под отеческой, мудрой и доброй властью королей Эрнов расцвела роскошно Эрнотерра и зажила невинной, полной, чудесной жизнью, не зная ни войн, ни преступлений, ни нужды в течение целых тысячи лет.
   В старом тысячелетнем королевском замке еще хранились, как память, некоторые предметы, принадлежавшие при жизни Эрну Первому: его латы, его шлем, его меч, его копье и несколько непонятных слов, которые он вырезал острием кинжала на стене своей охотничьей комнаты. Теперь уже никто из эрнотерранов не смог бы поднять этой брони хотя бы на дюйм от земли или взмахнуть этим мечом, хотя бы даже взяв его обеими руками или прочитать королевскую надпись. Сохранились также три изображения самого короля: одно – профильное, в мельчайшей мозаике, другое – лицевое, красками, третье – изваянное в мраморе.
   И надо сказать, что все эти три портрета, сделанные с большой любовью и великим искусством, были предметом постоянного огорчения жителей, обожавших своего первого монарха. Судя по ним, не оставалось никакого сомнения в том, что великий, мудрый, справедливый, святой Эрн отличался исключительной, выходящей из ряда вон некрасивостью, почти уродством лица, в котором, впрочем, не было ничего злобного или отталкивающего. А между тем эрнотерры всегда гордились своей национальной красотою и безобразную наружность первого короля прощали только за легендарную красоту его души.
   Закон наследственного сходства у людей знает свои странные капризы. Иногда ребенок родится не похожим ни на отца с матерью, даже ни на дедов и прадедов, а внезапно на одного из отдаленнейших предков, отстоящих от него на множество поколений. Так и в династии Эрнов летописцы отмечали иногда рождение очень некрасивых сыновей, хотя эти явления с течением истории становились все более редкими. Правда, надо сказать, что эти уродливые принцы отличались как нарочно, замечательно высокими душевными качествами: добротой, умом, веселостью. Таковая справедливая милость судьбы к несчастным августейшим уродам примиряла с ними эрнотерров, весьма требовательных в вопросах красоты линий, форм и движений.

 
   Добрый король Эрн XXIII отличался выдающейся красотой и женат был по страстной любви на самой прекрасной девушке государства. Но детей у них не было очень долго: целых десять лет, считая от свадьбы. Можно представить себе ликование народа, когда на одиннадцатом году он услышал долгожданную весть о том, что его любимая королева готовится стать матерью. Народ радовался вдвойне: и за королевскую чету и потому, что вновь восстанавливался по прямой линии славный род сказочного Эрна. Через шесть месяцев он с восторгом услыхал о благополучном рождении принцессы Эрны XIII. В этот день не было ни одного человека в Эрнотерре, не испившего полную чашу вина за здоровье инфанты.
   Не веселились только во дворце. Придворная повитуха, едва принявши младенца, сразу покачала головой и горестно почмокала языком. Королева же, когда ей принесли и показали девочку, всплеснула ладонями и воскликнула:
   – Ах, боже мой, какая дурнушка! – И залилась слезами. Но, впрочем только на минутку. А потом, протянувши руки сказала:
   – Нет, нет, дайте мне поскорее мою крошку, я буду любить ее вдвое за то, что она бедная так некрасива.
   Чрезвычайно был огорчен и августейший родитель.
   – Надо же было судьбе оказать такую жестокость! – говорил он.
   – О принцах-уродах в нашей династии мы слыхали, но принцесса-дурнушка впервые появилась в древнем роде Эрнов! Будем молиться о том, чтобы ее телесная некрасивость уравновесилась прекрасными дарами души, сердца и ума.
   То же самое повторил и верный народ, когда услышал о некрасивой наружности новорожденной инфанты.
   Девочка меж тем росла по дням и дурнела по часам. А так как она своей дурноты еще не понимала, то в полной беззаботности крепко спала, с аппетитом кушала и была превеселым и прездоровым ребенком. К трем годкам для всего двора стало очевидным ее поразительное сходство с портретами Эрна Великого. Но уже в этом нежном возрасте она обнаруживала свои прелестные внутренние качества: доброту, терпение, кротость, внимание к окружающим, любовь к людям и животным, ясный, живой, точный ум и всегдашнюю приветливость.
   Около этого времени королева однажды пришла к королю и сказала ему:
   – Государь мой и дорогой супруг. Я хочу просить у вас большой милости для нашей дочери.
   – Просите, возлюбленная моя супруга, хотя вы знаете сами, что я ни в чем не могу отказать вам.
   – Дочь наша подрастает и, по-видимому, бог послал ей совсем необычный ум, который перегоняет ее телесный рост. Скоро наступит тот роковой день, когда добрая, ненаглядная Эрна убедится путем сравнения в том, как исключительно некрасиво ее лицо. И я боюсь, что это сознание принесет ей очень много горя и боли не только теперь, но и во всей ее будущей жизни.
   – Вы правы, дорогая супруга. Но какою же моею милостью думаете вы отклонить или смягчить этот неизбежный удар, готовящийся для нашей любимой дочери?
   – Не гневайтесь, государь, если моя мысль покажется вам глупой.
   Необходимо, чтобы Эрна никогда не видела своего отражения в зеркале. Тогда, если чей-нибудь злой или неосторожный язык и скажет ей, что она некрасива, – она все-таки никогда не узнает всей крайности своего безобразия.
   – И для этого вы хотели бы?
   – Да… Чтобы в Эрнотерре не осталось ни одного зеркала!
   Король задумался. Потом сказал:
   – Это будет большим лишением для нашего доброго народа. Благодаря закону моего великого пращура о равноправии полов женщины и мужчины Эрнотерры одинаково кокетливы. Но мы знаем глубокую любовь к нам и испытанную преданность нашего народа королевскому дому и уверены, что он охотно принесет нам эту маленькую жертву. Сегодня же я издам и оповещу через герольдов указ наш о повсеместном изъятии и уничтожении зеркал, как стеклянных, так и металлических, в нашем королевстве.
   Король не ошибся в своем народе, который в те счастливые времена составлял одну тесную семью с королевской фамилией. Эрнотерране с большим сочувствием поняли, какие деликатные мотивы руководили королевским повелением, и с готовностью отдали государственной страже все зеркала и даже зеркальные осколки. Правда, шутники не воздержались от веселой демонстрации, пройдя мимо дворца с взлохмаченными волосами и с лицами, вымазанными грязью.
   Но когда народ смеется, даже с оттенком сатиры, монарх может спать спокойно.
   Жертва, принесенная королю поданными, была тем значительнее, что все горные ручьи и ручейки Эрнотерры были очень быстры и потому не отражали предметов.

 
   Принцессе Эрне шел пятнадцатый год. Она была крепкой, сильной девушкой и такой высокой, что превышала на целую голову самого рослого мужчину. Была одинаково искусна как в вышивании легких тканей, так и в игре на арфе… В бросании мяча не имела соперников и ходила по горным обрывам, как дикая коза. Доброта, участие, справедливость, сострадание изливались из нее, подобно лучам, дающим вокруг свет, тепло и радость. Никогда не уставала она в помощи больным, старым и бедным. Умела перевязывать раны и знала действие и природу лечебных трав. Истинный дар небесного царя земным королям заключался в ее чудесных руках: возлагая их на золотушных и страдающих падучей, она излечивала эти недуги. Народ боготворил ее и повсюду провожал благословениями. Но часто, очень часто ловила на себе чуткая Эрна бегучие взгляды, в которых ей чувствовалась жалость, тайное соболезнование…
   «Может быть я не такая, как все?» – думала принцесса и спрашивала своих фрейлин:
   – Скажите мне, дорогие подруги, красива я или нет?
   И так как в Эрнотерре никто не лгал, то придворные девицы отвечали ей чистосердечно:
   – Вас нельзя назвать красавицей, но бесспорно вы милее, умнее и добрее всех девушек и дам на свете. Поверьте, то же самое скажет вам и тот человек, которому суждено будет стать вашим мужем. А ведь мы, женщины плохие судьи в женских прелестях.
   И верно: им было трудно судить о наружности Эрны. Ни ростом, ни телом, ни сложением, ни чертами лица – ничем она не была хоть отдаленно похожа на женщин Эрнотерры.

 
   Тот день, когда Эрне исполнилось пятнадцать лет, – срок девической зрелости по законам страны, – был отпразднован во дворце роскошным обедом и великолепным балом. А на следующее утро добросердечная Эрна собрала в ручную корзину кое-какие редкие лакомства, оставшиеся от вчерашнего пира, и, надев корзину на локоть, пошла в горы, мили за четыре, навестить свою кормилицу, к которой она была очень горячо привязана. Против обыкновения, ранняя прогулка и чистый горный воздух не веселили ее. Мысли все вращались около странных наблюдений, сделанных ее на вчерашнем балу. Душа Эрны была ясна и невинна, как вечный горный снег, но женский инстинкт, зоркий глаз и цветущий возраст подсказали ей многое. От нее не укрылись те взгляды томности, которые устремляли друг на друга танцевавшие юноши и девушки. Но ни один такой говорящий взор не останавливался на ней: лишь покорность, преданность, утонченную вежливость читала она в почтительных улыбках и низких поклонах. И всегда этот неизбежный, этот ужасный оттенок сожаления! Неужели я в самом деле так безобразна? Неужели я урод, страшилище, внушающее отвращение, и никто мне не смеет сказать об этом?
   В таких печальных размышлениях дошла Эрна до дома кормилицы и постучалась, но не получив ответа, открыла дверь (в стране еще не знали замков) и вошла внутрь, чтобы обождать кормилицу; это она иногда делала и раньше, когда ее не заставала.
   Сидя у окна, отдыхая и предаваясь грустным мыслям, бродила принцесса рассеянными глазами по давно знакомой мебели и по утвари, как вдруг внимание ее привлекла заповедная кормилицына шкатулка, в которой та хранила всяческие пустяки, связанные с ее детством, с девичеством, с первыми шагами любви, с замужеством и пребыванием во дворце: разноцветные камушки, брошки, вышивки, ленточки, печатки, колечки и другую наивную и дешевую мелочь; принцесса еще с раннего детства любила рыться в этих сувенирах, и хотя знала наизусть их интимные истории, но всегда слушала их вновь с живейшим удовольствием. Только показалось ей немного странным, почему ларец стоит так на виду; всегда берегла его кормилица в потаенном месте, а когда, бывало, ее молочная дочь вдоволь насмотрится, завертывала его в кусок нарядной материи и бережно прятала.
   «Должно быть, теперь очень заторопилась, выскочила на минутку из дома и забыла спрятать» – подумала принцесса, присела к столу, небрежно положила укладочку на колени и стала перебирать одну за другой знакомые вещички, бросая их поочередно себе на платье. Так добралась Эрна до самого дна и вдруг заметила какой-то косоугольный, большой плоский осколок. Она вынула его и посмотрела. С одной стороны он был красный, а с другой – серебряный, блестящий и как будто бы глубокий. Присмотрелась и увидела в нем угол комнаты с прислоненной метлой… Повернула немного – отразился старый узкий деревянный комод, еще немножко… и выплыло такое некрасивое лицо, какого принцесса и вообразить никогда бы не сумела.
   Подняла она брови кверху – некрасивое лицо делает то же самое. Наклонила голову – лицо повторило. Провела руками по губам – и в осколке отразилось это движение. Тогда поняла вдруг Эрна, что смотрит на нее из странного предмета ее же собственное лицо. Уранила зеркальце, закрыла глаза руками и в горести пала головою на стол.
   В эту минуту вошла вернувшаяся кормилица. Увидала принцессу, забытую шкатулку и сразу обо всем догадалась. Бросилась перед Эрной на колени, стала говорить нежные жалкие слова. Принцесса же быстро поднялась, выпрямилась с сухими глазами, но с гневным взором и приказала коротко:
   – Расскажи мне все.
   И показала пальцем на зеркало. И такая неожиданная, но непреклонная воля зазвучала в ее голосе, что простодушная женщина не посмела ослушаться, все передала принцессе: об уродливых добрых принцах, о горе королевы, родившей некрасивую дочь, о ее трогательной заботе, с которой она старалась отвести от дочери тяжелый удар судьбы, и о королевском указе об уничтожении зеркал. Плакала кормилица при своем рассказе, рвала волосы и проклинала тот час, когда, на беду своей ненаглядной Эрне, утаила она по глупой женской слабости осколок запретного зеркала в заветном ларце.
   Выслушав ее до конца, принцесса сказала со скорбной улыбкой:
   – В Эрнотерре никто не смеет лгать!
   И вышла из дома. Встревоженная кормилица хотела было за нею последовать. Но Эрна приказала сурово:
   – Останься.
   Кормилица повиновалась. Да и как ей было ослушаться? В этом одном слове она услышала не всегдашний кроткий голос маленькой Эрны, сладко сосавшей когда-то ее грудь, а приказ гордой принцессы, предки которой господствовали тысячу лет над ее народом.

 
   Шла несчастная Эрна по крутым горным дорогам, и ветер трепал ее легкое длинное голубое платье. Шла она по самому краю отвесного обрыва. Внизу, под ее ногами, темнела синяя мгла пропасти и слышался глухой рев водопадов, как бы повисших сверху белыми лентами. Облака бродили под ее ногами в виде густых хмурых туманов. Но ничего не видела и не хотела видеть Эрна, скользившая над бездной привычными легкими ногами. А ее бурные чувства, ее тоскливые мысли на этом одиноком пути? Кто их смог бы понять и рассказать о них достоверно? Разве только другая принцесса, другая дочь могучего монарха, которую слепой рок постиг бы столь внезапно и незаслуженно…
   Так дошла она до крутого поворота, под которым давно обвалившиеся скалы нагромоздились в обычном беспорядке, и вдруг остановилась. Какой-то необычный звук донесся до нее снизу, сквозь гул водопада. Она склонилась над обрывом и прислушалась. Где-то глубоко под ее ногами раздавался стонущий и зовущий человеческий голос. Тогда, забыв о своем огорчении, движимая лишь волнением сердечной доброты, стала спускаться Эрна в пропасть, перепрыгивая с уступа на уступ, с камня на камень, с утеса на утес с легкостью молодого оленя, пока не утвердилась на небольшой площадке, размером немного пошире мельничного жернова. Дальше уже не было спуска. Правда, и подняться наверх уже стало невозможным, но самозабвенная Эрна об этом даже не подумала.
   Стонущий человек находился где-то совсем близко, под площадкой. Легши на камень и свесивши голову вниз, Эрна увидела его. Он полулежал-полувисел на заостренной вершине утеса, уцепившись одной рукой за его выступ, а другой за тонкий ствол кривой горной сосенки; левая нога его упиралась в трещину, правая же не имела опоры. По одежде он не был жителем Эрнотерры, потому что принцесса ни шелка, ни кружев, ни замшевых краг, ни кожаных сапог со шпорами, ни поясов, тисненных золотом, никогда еще не видала.
   Она звонко крикнула ему:
   – Эгей! Чужестранец! Держитесь крепко, а я помогу вам.
   Незнакомец со стоном поднял бледное лицо, черты которого ускользали в полутьме, и кивнул головой. Но как же могла помочь ему великодушная принцесса? Спуститься ниже для нее было и немыслимо и бесполезно. Если бы была веревка!… Высота всего лишь в два крупных человеческих роста отделяла принцессу от путника. Как быть?
   И вот, точно молния озарила Эрну одна из тех вдохновенных мыслей, которые сверкают в опасную минуту в головах смелых и сильных людей. Быстро скинула она с себя свое прекрасное голубое платье, сотканное из самого крепкого и прекрасного льна; руками и зубами разорвала его на широкие длинные полосы, ссучила эти полосы в тонкие веревки и связала их одну с другой, перевязав еще несколько раз для крепости посередине. И вот, лежа на грубых камнях, царапая о них руки и ноги, она спустила вниз самодельную веревку и радостно засмеялась, когда убедилась, что ее не только хватило, но даже оказался большой запас. И увидев, что путник, с трудом удерживая равновесие, между расщелиной и сосновым стволом, ухитрился привязать конец веревки к своему поясу из буйволовой кожи, Эрна начала осторожно вытягивать веревку вверх. Чужеземец помогал ей в этом, цепляясь руками за каждые неровности утеса и подтягивая кверху свое тело. Но когда голова и грудь чужеземца показались над краем площадки, то силы оставили его, и Эрне лишь с великим трудом удалось втащить его на ровное место.
   Так как обоим было слишком тесно на площадке, то Эрне пришлось, сидя, положить голову незнакомца к себе на грудь, а руками обвить его ослабевшее тело.
   – Кто ты, о волшебное существо? – прошептал юноша побелевшими устами. – Ангел ли, посланный мне с неба? Или добрая фея этих гор? Или ты одна из прекрасных языческих богинь?
   Принцесса не понимала его слов. Зато говорил ясным языком нежный, благодарный и восхищенный взор его черных глаз. Но тотчас длинные ресницы сомкнулись, смертельная бледность разлилась по лицу. И юноша потерял сознание на груди принцессы Эрны.
   Она же сидела, поневоле не шевелясь, не выпуская его из объятий и не сводя с его лица синих звезд своих глаз. И тайно размышляла Эрна:
   «Он так же некрасив, этот несчастный путник, как я, как и мой славный предок Эрн Великий. По-видимому, все мы трое – люди одной и той же особой породы, физическое уродство которой так резко и невыгодно отличается от классической красоты жителей Эрнотерры. Но почему взгляд его, обращенный ко мне, был так упоительно сладок? Как жалки перед ним те умильные взгляды, которые вчера бросали наши юноши на девушек, танцуя с ними? Они были как мерцание свечки сравнительно с сиянием горячего полуденного солнца. И отчего же так быстро бежит кровь в моих жилах, отчего пылают мои щеки, и бьется сердце, отчего дыхание мое так глубоко и радостно? Господи! Это твоя воля, что создал ты меня некрасивой, и я не ропщу на тебя. Но для него одного я хотела бы быть красивее всех девиц на свете!»
   В это время послышались голоса. Кормилица, правда, не скоро оправилась от оцепенения в которое ее поверг властный приказ принцессы. Но, едва, оправившись, она тотчас же устремилась вслед своей дорогой дочке. Увидев, как Эрна спускалась прыжками со скал, и, услышав стоны доносившиеся из пропасти, умная женщина сразу догадалась в чем дело и как ей надо поступить. Она вернулась в деревню, всполошила соседей и вскоре заставила их всех бежать бегом с шестами, веревками и лестницами к обрыву. Путешественник был бесчувственным невредимо извлечен из бездны, но, прежде чем вытаскивать принцессу, кормилица спустила ей на бечевке свои лучшие одежды. Потом чужой юноша был по приказанию Эрны отнесен во дворец и помещен в самой лучшей комнате. При осмотре у него оказалось несколько тяжелых ушибов и вывих руки; кроме того, у него была горячка. Сама принцесса взяла на себя уход за ним и лечение. Этому никто не удивился: при дворе знали ее сострадание к больным и весьма чтили ее медицинские познания. Кроме того, больной юноша, хотя и был очень некрасив, но производил впечатление знатного господина.

 
   Надо ли длинно и подробно рассказывать о том, что произошло дальше? О том, как благодаря неусыпному уходу Эрны иностранец очнулся, наконец, от беспамятства и с восторгом узнал свою спасительницу. Как быстро стал он поправляться здоровьем. Как нетерпеливо ждал он каждого прихода принцессы и как трудно было Эрне с ним расставаться. Как они учились друг у друга словам чужого языка. Как однажды нежный голос чужестранца произнес сладостное слово «amo!» и как Эрна его повторила робким шепотом, краснея от радости и стыда. И существует ли хоть одна девушка в мире, которая не поймет, что слово «amo» значит «люблю», особенно когда это слово сопровождается первым поцелуем?
   Любовь – лучшая учительница языка. К тому времени, когда юноша, покинув постель, мог прогуливаться по аллеям дворцового сада, они уже знали друг о друге все, что им было нужно. Спасенный Эрною путник оказался единственным сыном могущественного короля, правившего богатым и прекрасным государством – Францией. Имя его было Шарль. Страстное влечение к путешествиям и приключениям привело его в недоступные грозные горы Эрнотерры, где его покинули робкие проводники, а он сам, сорвавшись с утеса, едва не лишился жизни. Не забыл он также рассказать Эрне о гороскопе, который составил для него при рождении великий французский предсказатель Нострадамус и в котором стояла, между прочим, такая фраза:
   «… и в диких горах на северо-востоке увидишь сначала смерть, потом же синюю звезду; она тебе будет светить всю жизнь».
   Эрна тоже, как умела передала Шарлю историю Эрнотерры и королевского дома. Не без гордости показала она ему однажды доспехи великого Эрна. Шарль оглядел их с подобающим почтением, легко проделал несколько фехтовальных приемов тяжелым королевским мечом и нашел, что портреты пращура Эрны изображают человека, которому одинаково свойственны были красота, мудрость и величие. Прочитавши же надпись на стене, вырезанную Эрном Первым, он весело и лукаво улыбнулся.
   – Чему вы смеетесь, принц? – спросила обеспокоенная принцесса.
   – Дорогая Эрна, – ответил Шарль, целуя ее руку, – причину моего смеха я вам непременно скажу, но только немного позже.
   Вскоре принц Шарль попросил у короля и королевы руку их дочери: сердце ее ему уже давно принадлежало. Предложение его было принято. Совершеннолетние девушки Эрнотерры пользовались полной свободой выбора мужа, и, кроме того, молодой принц во всем своем поведении являл несомненные знаки учтивости, благородства и достоинства.
   По случаю помолвки было дано много праздников для двора и для народа, на которых веселились вдоволь и старики и молодежь. Только королева-мать грустила потихоньку, оставаясь одна в своих покоях.
   «Несчастные! – думала она. – Какие безобразные у них родятся дети!…»
   В эти дни, глядя вместе с женихом на танцующие пары, Эрна как-то сказала ему:
   – Мой любимый! Ради тебя я хотела бы быть похожей хоть на самую некрасивую из женщин Эрнотерры.
   – Да избавит тебя бог от этого несчастья, о, моя синяя звезда! – испуганно возразил Шарль. – Ты прекрасна!
   – Нет, – печально возразила Эрна, – не утешай меня, дорогой мой. Я знаю все свои недостатки. У меня слишком длинные ноги, слишком маленькие ступни и руки, слишком высокая талия, чересчур большие глаза противного синего, а не чудесного желтого цвета, а губы, вместо того чтобы быть плоскими и узкими, изогнуты наподобие лука.
   Но Шарль целовал без конца ее белые руки с голубыми жилками и длинными пальцами и говорил ей тысячи изысканных комплиментов, а глядя на танцующих эрнотерранов хохотал как безумный.
   Наконец праздники окончились. Король с королевой благословили счастливую пару, одарили ее богатыми подарками и отправили в путь. (Перед этим добрые жители Эрнотерры целый месяц проводили горные дороги и наводили временные мосты через ручьи и провалы.) А спустя еще месяц принц Шарль уже въезжал с невестой в столицу своих предков.
   Известно уже давно, что добрая молва опережает самых быстрых лошадей. Все население великого города Парижа вышло навстречу наследному принцу, которого все любили за доброту, простоту и щедрость. И не было в тот день не только не одного мужчины, но даже ни одной женщины, которые не признали бы Эрну первой красавицей в государстве, а следовательно, на всей земле. Сам король, встречая свою будущую невестку в воротах дворца, обнял ее, запечатлел поцелуй на ее чистом челе и сказал:
   Дитя мое, я не решаюсь сказать, что в тебе лучше: красота или добродетель, ибо обе мне кажутся совершенными…
   А скромная Эрна, принимая эти почести и ласки думала про себя:
   «Это очень хорошо, что судьба меня привела в царство уродов: по крайней мере, никогда мне не представится предлог для ревности».
   И этого убеждения она держалась очень долго, несмотря на то, что менестрели и трубадуры славили по всем концам света прелести ее лица и характера, а все рыцари государства носили синие цвета в честь ее глаз.
   Но вот прошел год, и к безнадежному счастью, в котором протекал брак Шарля и Эрны прибавилась новая чудесная радость: у Эрны родился очень крепкий и очень крикливый мальчик. Показывая его впервые своему обожаемому супругу, Эрна сказала застенчиво:
   – Любовь моя! Мне стыдно признаться, но я… я нахожу его красавцем, несмотря на то, что он похож на тебя, похож на меня и ничуть не похож на наших добрых соотечественников. Или это материнское ослепление?
   На это Шарль ответил, улыбаясь весело и лукаво:
   – Помнишь ли ты, божество мое, тот день, когда я обещал перевести тебе надпись, вырезанную Эрном Мудрым на стене охотничьей комнаты?
   – Да, любимый!
   – Слушай же. Она была сделана на старом латинском языке и вот что гласила: «Мужчины моей страны умны, верны и трудолюбивы: женщины – честны, добры и понятливы. Но – прости им бог – и те и другие безобразны».

Ссылка на комментарий
Поделиться на других сайтах

  • 2 недели спустя...
 Джеймс ТЭРБЕР

      Тайная жизнь Уолтера Митти
      
      - Идем на облако! - голос Командира прозвенел разломом льдины. Он в полной форме. Расшитая пышным галуном белая пилотка лихо сдвинута на холодный серый глаз.
      - Невозможно, сэр! Зарождается ураган, и если вы спросите мое мнение...
      - Я не спрашиваю вашего мнения, лейтенант Берг! - отрезал Командир. Включить прожекторы! Поднять обороты до 8500! Входим в облако!
      Цилиндры застучали чаще: та-покета-покета-покета-покета-покета. Командир бросил взгляд на обледеневающее стекло кабины пилота. Он прошелся вдоль ряда сложных приборов, время от времени поворачивая ручки регуляторов.
      - Включить вспомогательный # 8! - приказал он.
      - Вспомогательный # 8 включаю! - повторил лейтенант Берг.
      - Полную мощность на турель # 3! - выкрикнул Командир.
      - Даю полную мощность на турель # 3!
      Экипаж склонился над рабочими пультами. Каждый выполнял свою задачу в рвущем воздух гигантском восьмимоторном гидроплане военно-морских сил. Они поглядывали друг на друга и усмехались: "Наш Старый Черт прорвется, говорили они. - Старый Черт ада не испугается!"


      ... - Сбавь скорость, - попросила миссис Митти. - Куда ты так гонишь?

      - Ммм? - промычал Уолтер Митти, ошарашено взглянув на свою жену в соседнем сидении.
      Она показалась совершенно незнакомой, как та женщина, что кричала ему что-то из толпы.
      - У тебя скорость пятьдесят пять миль, - сказала жена. - Я не люблю, когда больше сорока, а ты разогнался до пятидесяти пяти.
      Уолтер Митти подъезжал к Уотербери в молчании. Рев SN-202, одолевающего шторм, какого не знали пилоты за двадцать лет существования военно-морской авиации, затихал в никому не ведомых просторах его сознания.
      - Опять на тебя нашло: смотри, ты весь, как пружина, - сказала миссис Митти. - Сходил бы к доктору Реншоу, чтобы он тобой занялся.
      Уолтер Митти остановил машину у дома, где его жена собиралась сделать прическу.
      - Не забудь купить калоши, пока я буду в парикмахерской, - напомнила она.
      - Мне не нужны калоши, - ответил Митти.
      Она спрятала зеркальце обратно в сумочку.
      - Ну, сколько можно, - сказала она, выходя из машины. - Ты же не мальчишка.
      Он слегка нажал на газ.
      - Почему ты не надеваешь перчаток? Ты их потерял?
      Уолтер Митти полез в карман, достал перчатки и надел их, но, как только жена отвернулась и зашла в дом, а он подъехал к семафору с красным светом, снова их снял.
      - Не задерживай движения, брат! - гаркнул полисмен, когда загорелся зеленый.
      Митти поспешно натянул перчатки и рванул вперед. Какое-то время он бесцельно кружил по улицам, а потом на пути к стоянке проехал мимо больницы.


      ... - Это Веллингтон Мак-Миллан, банкир-миллионер, - тихо сказала ему хорошенькая медсестра.
      - Да? - ответил Уолтер Митти, медленно снимая перчатки. - У кого история болезни?
      - У доктора Реншоу и доктора Бенбоу, но есть еще два специалиста: доктор Ремингтон из Нью-Йорка и мистер Притчард-Митфорд. Он специально прилетел сюда из Лондона.
      Дверь открылась в длинный холодный коридор, и показался доктор Реншоу. Он выглядел обеспокоенным и усталым.
      - Как дела, Митти? - спросил он. - У нас тут запарка с Макмилланом: банкир-миллионер, к тому же личный друг Рузвельта. Третичный обстетроз дуктального тракта. Вы бы на него не взглянули?
      - Охотно, - согласился Митти.
      В операционной ему шепотом представили врачей:
      - Доктор Ремингтон, доктор Митти, мистер Притчард-Митфорд, доктор Митти.
      - Я читал ваш труд по стрептотрикозу , - сказал ему Притчард-Митфорд, пожимая руку. - Великолепная работа, сэр.
      - Спасибо, - поблагодарил Уолтер Митти.
      - Я не знал, что вы сейчас в Штатах, - пробурчал Ремингтон. - Знаете, вызывать Митфорда и меня ради третичного, когда вы здесь... Ну, всё равно, что в лес дрова возить.
      - Вы очень добры, - сказал Митти.
      Громадный замысловатый аппарат со множеством клапанов и проводов, подключенный к операционному столу, ожил в эту минуту: покета-покета-покета...
      - Новый анестезатор забарахлил! - воскликнул ординатор. - Никто на всем Востоке не знает, как его наладить.
      - Успокойтесь, господа, - произнес Митти низким холодным голосом.
      Он подскочил к аппарату, который сейчас сменил мелодию: покета-покета-покета-пип-покета-покета-пип. Пальцы его осторожно касались блестящих рычажков.
      - Дайте мне авторучку! - резко потребовал он.
      Кто-то подал ему авторучку. Он вытащил из аппарата неисправный поршень и поставил на его место перо.
      - На десять минут этого хватит, - сказал он. - Продолжим операцию.
      Подбежала медсестра и что-то шепнула Реншоу. Митти заметил, как тот побледнел.
      - Развивается кореопсис , - нервно сказал Реншоу. - Вы возьметесь, Митти?
      Митти взглянул на него и на робко сжавшуюся фигурку Бенбоу, который что-то пил, и на суровые неуверенные лица двух светил.
      - Если вы готовы уступить мне место, - согласился он.
      На него накинули белый халат, он поправил маску и натянул перчатки, медсестра подала ему сверкающие...


      ... - Сдай назад, чудила! Ты что, не видишь тот "бьюик"?
      Митти нажал на тормоз.
      - Глаза протри, ты въехал на чужую полосу, - набросился на Митти дежурный по стоянке.
      - Прости, шеф, - пробормотал Митти и начал осторожно выруливать задним ходом из полосы "Только выезд".
      - Ладно, вылезай, я сам ее оттарабаню, - сказал дежурный.
      Митти вылез из машины.
      - Эй, ключ дай!
      - Прости, шеф, - сказал Митти, отдавая ключ зажигания.
      Дежурный, согнувшись в три погибели, влез в машину и с презрительной ловкостью водворил ее на законное место. Все они нахалы, думал Митти, шагая по главной улице. Решили, что всё знают. Однажды за Нью-Милфордом он попытался снять цепь, а та намоталась на ось. Пришлось вызывать техпомощь, чтобы размотать. Как ухмылялся тот мальчишка механик! С тех пор, когда надо было менять цепь, миссис Митти всегда отправляла его в мастерскую. В следующий раз, подумал он, я надену на правую руку перевязь, чтобы они видели, что я сам не могу заменить цепь. Он пнул кусок грязи на тротуаре.
      "Калоши", - произнес он про себя и стал искать обувной магазин.
      Снова выйдя на улицу с коробкой калош под рукой, Уолтер Митти стал вспоминать, что еще поручила ему жена. Она дважды напомнила ему о чем-то еще до того, как они выехали из дому в Уотербери. Он так не любил эти еженедельные поездки - всегда что-нибудь получалось шиворот-навыворот. Он отчаянно вспоминал, о чем же просила жена: салфетки "Клинекс", зубная паста "Свиб", бритвенные лезвия? Нет. Зубная паста, зубная щетка, сода, карборунд, инициатива и референдум? Он сдался. Но она-то вспомнит: - Где это как-оно-называется, что я тебе велела купить? - спросит она. - Не рассказывай мне, что ты забыл название.
      Мимо пробежал мальчишка-газетчик, выкрикивая что-то о суде в Уотербери.


      ... - Может быть, это освежит вашу память? - окружной прокурор внезапно пододвинул тяжелый автомат к спокойно отвечающему свидетелю. - Вам приходилось видеть эту штуку раньше?
      Уолтер Митти взял автомат и со знанием дела осмотрел.
      - Это мой "Уэбли-Викерс 50.80", - спокойно ответил он.
      По залу суда пронесся возбужденный гул. Судья постучал молотком, призывая к порядку.
      - Я полагаю, вы отлично владеете всеми видами огнестрельного оружия? ехидно спросил прокурор.
      - Я возражаю! - воскликнул адвокат Митти. - Мы доказали, что наш подзащитный не мог произвести этот выстрел. Мы доказали, что в ту ночь четырнадцатого июля его правая рука была на перевязи.
      Уолтер Митти на секунду поднял руку, и ехидные прокуроры замолкли.
      - Я мог бы убить Грегори Фитцхерста с расстояния в триста футов из оружия любой марки одной левой рукой, - сказал он спокойно.
      Зал ахнул. Разразился невероятный шум. Над всеобщим бедламом взвился надрывный крик женщины, и в тот же миг очаровательная брюнетка упала ему в объятия. Окружной прокурор грубо ударил ее, но Митти, даже не вставая с кресла, обрушил мощный кулак на самый кончик его подбородка:
      - Мерзавец!


      ... - Бисквиты для щенят! - громко сказал Митти сам себе. Он остановился. Из туманного зала суда всплыли дома Уотербери и снова обступили его.
      Проходившая мимо женщина рассмеялась:
      - Ты слышала, - обратилась она к спутнице, - этот мужчина громко сказал сам себе: "Бисквиты для щенят!"
      Уолтер Митти заторопился. Он зашел в магазин, но не в первый попавшийся, а в маленькую лавочку на другом конце улицы.
      - Мне нужны бисквиты для совсем маленьких щенят, - обратился он к продавцу.
      - Какого сорта, сэр?
      Лучший в мире стрелок на миг задумался:
      - Там на коробке написано: "Щенята встречают нас радостным лаем".
      Жена закончит прическу минут через пятнадцать, подумал Митти, взглянув на часы, если волосы удачно покрасят; только иногда что-то не получается с волосами, когда их красят. Она не любит появляться в гостинице первой; она хочет, чтобы он уже ждал ее там.
      В холле он нашел большое кожаное кресло, обращенное к окну, положил калоши и бисквиты на пол рядом, взял со столика старый номер "Либерти" и погрузился в кресло. "Может ли Германия победить весь мир воздушными налетами?" Уолтер Митти рассматривал снимки бомбардировщиков и разрушенных улиц.


      ... - Юнец Ралей от обстрела сильно перетрусил, сэр, - сказал сержант.
      Капитан Митти взглянул на него сквозь спутанные волосы.
      - Пусть выспится, - ответил он устало. - И другие тоже. Я полечу один.
      - Но это невозможно, сэр! - взволнованно возразил сержант. - Вести этот бомбардировщик можно только вдвоем, и зенитки лупят будь здоров. К тому же, здесь оперирует звено истребителей знаменитого фон Рихтмана.
      - Кто-то должен уничтожить этот склад боеприпасов, - сказал Митти. - Я полечу. Рюмку бренди?
      Он налил по рюмке себе и сержанту. Война громыхала и выла вокруг блиндажа. Она колотила в дверь. Затрещало дерево, и по комнате разлетелись щепки.
      - Теперь почти в точку, - беззаботно заметил Митти.
      - Огневое окаймление приближается, - доложил сержант.
      - Живем лишь раз, - едва заметно улыбнувшись, ответил Митти. - Верно, сержант?
      Он налил еще бренди и выпил одним глотком.
      - Никогда не видел, чтобы бренди пили как вы, сэр, - сказал сержант. Прошу прощения, сэр.
      Капитан Митти встал и взял на плечо свой тяжелый автомат "Уэбли-Викерс".
      - Сорок километров сквозь ад, - заметил сержант.
      Митти выпил последнюю рюмку бренди.
      - А где сейчас не ад? - спросил он мягко.
      Пушечный огонь усилился; доносился стук пулеметов, и где-то рядом грозно зазвучало покета-покета-покета огнеметов. Уолтер Митти подошел к двери блиндажа, напевая: "Рядом с тобой, белокурая..." Он обернулся и помахал сержанту рукой:
      - Будь здоров!


      ... Что-то ударило по плечу.
      - Я ищу тебя по всей гостинице, - сказала миссис Митти. - Почему ты спрятался в этом старом кресле? Ты подумал, как я тебя найду?
      - Всё сходится, - неопределенно сказал Митти.
      - Что? Ты купил это как-оно-называется - бисквиты для щенят? Что у тебя в коробке?
      - Калоши.
      - Почему ты не надел их в магазине?
      - Задумался, - ответил Митти. - Ты можешь себе представить, что я иногда думаю?
      Жена взглянула:
      - Когда вернемся домой, смерю тебе температуру.
      Они вышли через дверь-вертушку - дверь насмешливо скрипнула. До автостоянки было два квартала. У магазина на углу жена сказала:
      - Я что-то забыла купить. Сейчас вернусь, подожди минутку.
      Минутка тянулась и тянулась. Пошел дождь с мокрым снегом. Уолтер Митти зажег сигарету. Он стоял у стены магазина и курил... Потом он распрямился и свел пятки вместе.


      ... - Не надо повязки на глаза, - сказал он с презрением, сделал последнюю затяжку и щелчком отбросил окурок. Чуть заметная улыбка играла на его губах. Он стоял лицом к направленным на него ружьям, прямо, не шелохнувшись, вызывающе гордый и надменный, не сломленный и не разгаданный до самого конца.

 
Ссылка на комментарий
Поделиться на других сайтах

 

 

Энди Вейр

                                                             Яйцо

Ты умер по пути домой.

Попал в автомобильную аварию. Не особо примечательную, но всё же смертельную. Ты оставил жену и двух детей. Смерть была безболезненная. Скорая пыталась тебя спасти, но всё попусту. Твое тело было так изуродовано, что тебе лучше было уйти, поверь мне.

И тогда ты встретил меня.

– Что… Что произошло?- спросил ты.- Где я?

– Ты умер, – ответил я, как ни в чем не бывало. Не время жеманничать.

– Там был… грузовик, и его заносило…

– Ага,- сказал я.

– Я… я умер?

– Ага. Но не расстраивайся, все умирают,- подтвердил я.

Ты осмотрелся. Вокруг была пустота. Только ты и я.

– Что это за место?- спросил ты. – Это жизнь после смерти?

– Более или менее, – ответил я.

– А ты бог?

– Ага,- сказал я. – Я Бог.

– Моя жена… и дети – пробормотал ты.

– Что?

– С ними все нормально?

– Мне это нравится, – сказал я. – Ты только что погиб и так волнуешься о своей семье. Это очень хорошо.

Ты посмотрел на меня с благоговением. В твоих глазах я вовсе не выглядел как Бог. Я казался тебе обычным мужчиной. Или, может быть, женщиной. Каким-то влиятельным человеком с размытым лицом. Скорее учителем начальных классов, чем Господом Всемогущим.

– Не волнуйся, – сказал я. – Они в порядке. Твои дети всегда будут помнить о тебе только лучшее. Они не накопили к тебе неуважение. Твоя жена будет плакать, но в душе будет чувствовать облегчение. Честно говоря, твой брак разваливался. Если тебя это утешит, то могу сказать, что жена твоя будет чувствовать себя очень виноватой за это тайное чувство облегчения.

– Ооо…- протянул ты. – Ну а что теперь? Ты пошлешь меня в рай или в ад, или что-то вроде того?

– Ни то, ни другое – ответил я. – Твоя душа переселится в иное тело.

– Ааа, значит, Индуисты были правы….

– Все религии правы по-своему – сказал я. 

– Пойдем со мной.

И ты пошел рядом со мной сквозь пустоту.

– Куда мы идем?

– Конкретно – никуда. Просто приятно гулять во время разговора.

– Тогда в чем смысл? – спросил ты. – Когда я буду рожден вновь, я же буду вновь пустым, как стеклышко? Всего лишь дитя. Значит, весь мой опыт и все, чего я добился в той жизни, не будет иметь значения.

– Вовсе нет! – заверил я. – У тебя внутри уже заложены опыт и мудрость прошлых твоих жизней. Ты просто их в данный момент не помнишь.

Я остановился и обнял тебя за плечи.

– Твоя душа намного огромней, изумительней и прекрасней, чем ты можешь себе представить. Человеческое сознание может воспринимать лишь крошечную долю того, что на самом деле существует. 

Это словно окунуть палец в стакан воды, чтобы проверить, холодная она или горячая. Ты впускаешь часть себя в этот мир, а когда выходишь из него, то весь накопленный опыт и знания остаются у тебя.

Ты был в человеке все предыдущие 48 лет, поэтому ты еще не чувствуешь оставшуюся часть своего огромного сознания. Если бы мы с тобой еще здесь походили, ты бы начал постепенно вспоминать все, что было с тобой в прошлых жизнях. Но нет смысла это делать между жизнями.

– Сколько же раз я пережил реинкарнацию?

– О, много. Очень, очень много. Ты пережил множество разных жизней, – ответил я. – На этот раз ты будешь китайской крестьянкой в 540 году до нашей эры.

– Подожди, как так? – поперхнулся ты. – Ты посылаешь меня назад во времени?

– Ну, можно сказать и так. Время в той форме, в которой ты его знаешь, существует только в твоей вселенной. Там, откуда я родом, все происходит по-другому.

– Откуда ты родом?.. – удивился ты.

– Ну да, – объяснил я. – Я тоже откуда-то родом. Но совершенно из другого измерения. И там есть еще такие же, как я. Ты, конечно, хочешь знать, каково это там, но, честно говоря, ты не поймешь.

– Ааа, — разочарованно протянул ты. – Но послушай, если я перевоплощаюсь в людей из разного времени, я, наверное, когда-нибудь могу пересечься с самим собой?..

– Конечно. Такое очень часто происходит. Из-за того, что каждая жизнь осознает лишь себя, ты даже не понимаешь, что встреча произошла.

– Тогда в чем смысл всего того?

– Ты серьезно? – удивился я. – Ты спрашиваешь меня, в чем смысл жизни? Немного клише, тебе не кажется?

– Но это закономерный вопрос, – настойчиво сказал ты.

Я посмотрел тебе в глаза.

– Смысл жизни, то, ради чего я создал эту вселенную, это чтобы ты развивался.

– Имеешь в виду человечество? Ты хочешь, чтобы человечество развивалось?

– Нет-нет, только ты. Я создал всю эту вселенную для тебя. С каждой новой жизнью ты растешь и развиваешься, превращаешься во всеобъемлющий интеллект.

– Только я? А как же остальные?

– Остальных не существует. В этой вселенной больше никого нет. Есть только ты и я.

Ты уставился на меня.

– Но все люди на Земле…

– Это все ты. Разные перевоплощения тебя.

– Я… Я – ВСЕ?

– Именно, – с удовлетворением заключил я и похлопал тебя по спине.

– Я – каждый человек, который когда-либо жил на Земле?

– И который когда-либо будет жить, да.

– Я Авраам Линкольн? – поразился ты.

– И ты Джон Вилкс Бут.

– Я Гитлер?

– И ты миллионы его жертв.

– Я Иисус?

– И ты каждый из его последователей.

Ты замолчал.

– Каждый раз, причиняя кому-то боль, ты причинял боль самому себе. Каждый раз, делая кому-то добро, ты делал добро себе. Каждый счастливый или грустный момент пребывания на Земле был испытан, или будет испытан только тобой.

Ты задумался.

– Зачем? – наконец спросил ты. – Для чего все это?

– Потому что однажды ты станешь таким, как я. Потому что ты и есть я. Ты часть меня. Ты дитя моё.

– Значит, я и есть Бог? – недоверчиво спросил ты.

– Нет, пока еще нет. Сейчас ты только зародыш. Ты растешь. Когда ты проживешь каждую человеческую жизнь на Земле во все времена, ты будешь готов родиться.

– Значит, вся вселенная, – изумленно

сказал ты,- это всего лишь…

– Яйцо, – подтвердил я. – А теперь тебе пора в новую жизнь.

И я отправил тебя в путь.

 

Ссылка на комментарий
Поделиться на других сайтах

  • 1 месяц спустя...

Александр Грин

                                                       Зелёная лампа

                                                                         

I

В Лондоне в 1920 году, зимой, на углу Пикадилли и одного переулка, остановились двое хорошо одетых людей среднего возраста. Они только что покинули дорогой ресторан. Там они ужинали, пили вино и шутили с артистками из Дрюриленского театра.

Теперь внимание их было привлечено лежащим без движения, плохо одетым человеком лет двадцати пяти, около которого начала собираться толпа.

— Стильтон! — брезгливо сказал толстый джентльмен высокому своему приятелю, видя, что тот нагнулся и всматривается в лежащего. — Честное слово, не стоит так много заниматься этой падалью. Он пьян или умер.

— Я голоден… и я жив, — пробормотал несчастный, приподнимаясь, чтобы взглянуть на Стильтона, который о чем-то задумался. — Это был обморок.

— Реймер! — сказал Стильтон. — Вот случай проделать шутку. У меня явился интересный замысел. Мне надоели обычные развлечения, а хорошо шутить можно только одним способом: делать из людей игрушки.

Эти слова были сказаны тихо, так что лежавший, а теперь прислонившийся к ограде человек их не слышал.

Реймер, которому было все равно, презрительно пожал плечами, простился со Стильтоном и уехал коротать ночь в свой клуб, а Стильтон, при одобрении толпы и при помощи полисмена, усадил беспризорного человека в кэб.

Экипаж направился к одному из трактиров Гайстрита. Беднягу звали Джон Ив. Он приехал в Лондон из Ирландии искать службу или работу. Ив был сирота, воспитанный в семье лесничего. Кроме начальной школы, он не получил никакого образования. Когда Иву было 15 лет, его воспитатель умер, взрослые дети лесничего уехали — кто в Америку, кто в Южный Уэльс, кто в Европу, и Ив некоторое время работал у одного фермера. Затем ему пришлось испытать труд углекопа, матроса, слуги в трактире, а 22 лет он заболел воспалением лёгких и, выйдя из больницы, решил попытать счастья в Лондоне. Но конкуренция и безработица скоро показали ему, что найти работу не так легко. Он ночевал в парках, на пристанях, изголодался, отощал и был, как мы видели, поднят Стильтоном, владельцем торговых складов в Сити.

Стильтон в 40 лет изведал все, что может за деньги изведать холостой человек, не знающий забот о ночлеге и пище. Он владел состоянием в 20 миллионов фунтов. То, что он придумал проделать с Ивом, было совершенной чепухой, но Стильтон очень гордился своей выдумкой, так как имел слабость считать себя человеком большого воображения и хитрой фантазии.

Когда Ив выпил вина, хорошо поел и рассказал Стильтону свою историю, Стильтон заявил:

— Я хочу сделать вам предложение, от которого у вас сразу блеснут глаза. Слушайте: я выдаю вам десять фунтов с условием, что вы завтра же наймёте комнату на одной из центральных улиц, во втором этаже, с окном на улицу. Каждый вечер, точно от пяти до двенадцати ночи, на подоконнике одного окна, всегда одного и того же, должна стоять зажжённая лампа, прикрытая зелёным абажуром. Пока лампа горит назначенный ей срок, вы от пяти до двенадцати не будете выходить из дому, не будете никого принимать и ни с кем не будете говорить. Одним словом, работа нетрудная, и, если вы согласны так поступить, — я буду ежемесячно присылать вам десять фунтов. Моего имени я вам не скажу.

— Если вы не шутите, — отвечал Ив, страшно изумлённый предложением,-то я согласен забыть даже собственное имя. Но скажите, пожалуйста, — как долго будет длиться такое моё благоденствие?

— Это неизвестно. Может быть, год, может быть, — всю жизнь.

— Еще лучше. Но — смею спросить — для чего понадобилась вам эта зелёная иллюминация?

— Тайна! — ответил Стильтон. — Великая тайна! Лампа будет служить сигналом для людей и дел, о которых вы никогда не узнаете ничего.

— Понимаю. То есть ничего не понимаю. Хорошо; гоните монету и знайте, что завтра же по сообщенному мною адресу Джон Ив будет освещать окно лампой!

Так состоялась странная сделка, после которой бродяга и миллионер расстались, вполне довольные друг другом.

Прощаясь, Стильтон сказал:

— Напишите до востребования так: «3-33-6». Ещё имейте в виду, что неизвестно когда, может быть, через месяц, может быть, — через год, — словом, совершенно неожиданно, внезапно вас посетят люди, которые сделают вас состоятельным человеком. Почему это и как — я объяснить не имею права. Но это случится…

— Черт возьми! — пробормотал Ив, глядя вслед кэбу, увозившему Стильтона, и задумчиво вертя десятифунтовым билет. — Или этот человек сошёл с ума, или я счастливчик особенный. Наобещать такую кучу благодати, только за то, что я сожгу в день пол-литра керосина.

Вечером следующего дня одно окно второго этажа мрачного дома ј 52 по Ривер-стрит сияло мягким зелёным светом. Лампа была придвинута к самой раме.

Двое прохожих некоторое время смотрели на зеленое окно с противоположного дому тротуара; потом Стильтон сказал:

— Так вот, милейший Реймер, когда вам будет скучно, приходите сюда и улыбнитесь. Там, за окном, сидит дурак. Дурак, купленный дёшево, в рассрочку, надолго. Он сопьется от скуки или сойдёт с ума… Но будет ждать, сам не зная чего. Да вот и он!

Действительно, тёмная фигура, прислонясь лбом к стеклу, глядела в полутьму улицы, как бы спрашивая: «Кто там? Чего мне ждать? Кто придёт?»

— Однако вы тоже дурак, милейший, — сказал Реймер, беря приятеля под руку и увлекая его к автомобилю. — Что весёлого в этой шутке?

— Игрушка… игрушка из живого человека, — сказал Стильтон, — самое сладкое кушанье!

II

В 1928 году больница для бедных, помещающаяся на одной из лондонских окраин, огласилась дикими воплями: кричал от страшной боли только что привезённый старик, грязный, скверно одетый человек с истощенным лицом. Он сломал ногу, оступившись на черной лестнице тёмного притона.

Пострадавшего отнесли в хирургическое отделение. Случай оказался серьёзный, так как сложный перелом кости вызвал разрыв сосудов.

По начавшемуся уже воспалительному процессу тканей хирург, осматривавший беднягу, заключил, что необходима операция. Она была тут же произведена, после чего ослабевшего старика положили на койку, и он скоро уснул, а проснувшись, увидел, что перед ним сидит тот самый хирург, который лишил его правой ноги.

— Так вот как пришлось нам встретиться! — сказал доктор, серьёзный, высокий человек с грустным взглядом. — Узнаете ли вы меня, мистер Стильтон? — Я — Джон Ив, которому вы поручили дежурить каждый день у горящей зелёной лампы. Я узнал вас с первого взгляда.

— Тысяча чертей! — пробормотал, вглядываясь, Стильтон. — Что произошло? Возможно ли это?

— Да. Расскажите, что так резко изменило ваш образ жизни?

— Я разорился… несколько крупных проигрышей… паника на бирже… Вот уже три года, как я стал нищим. А вы? Вы?

— Я несколько лет зажигал лампу, — улыбнулся Ив, — и вначале от скуки, а потом уже с увлечением начал читать все, что мне попадалось под руку. Однажды я раскрыл старую анатомию, лежавшую на этажерке той комнаты, где я жил, и был поражён. Передо мной открылась увлекательная страна тайн человеческого организма. Как пьяный, я просидел всю ночь над этой книгой, а утром отправился в библиотеку и спросил: «Что надо изучить, чтобы сделаться доктором?» Ответ был насмешлив: «Изучите математику, геометрию, ботанику, зоологию, морфологию, биологию, фармакологию, латынь и т. д.» Но я упрямо допрашивал, и я все записал для себя на память.

К тому времени я уже два года жёг зелёную лампу, а однажды, возвращаясь вечером (я не считал нужным, как сначала, безвыходно сидеть дома 7 часов), увидел человека в цилиндре, который смотрел на мое зелёное окно не то с досадой, не то с презрением. «Ив — классический дурак! — пробормотал тот человек, не замечая меня. — Он ждет обещанных чудесных вещей… да, он хоть имеет надежду, а я… я почти разорён!» Это были вы. Вы прибавили: «Глупая шутка. Не стоило бросать денег».

У меня было куплено достаточно книг, чтобы учиться, учиться и учиться, несмотря ни на что. Я едва не ударил вас тогда же на улице, но вспомнил, что благодаря вашей издевательской щедрости могу стать образованным человеком…

— А дальше? — тихо спросил Стильтон.

— Дальше? Хорошо. Если желание сильно, то исполнение не замедлит. В одной со мной квартире жил студент, который принял во мне участие и помог мне, года через полтора, сдать экзамены для поступления в медицинский колледж. Как видите, я оказался способным человеком…

Наступило молчание.

— Я давно не подходил к вашему окну, — произнёс потрясённый рассказом Ива Стильтон, — давно… очень давно. Но мне теперь кажется, что там все ещё горит зелёная лампа… лампа, озаряющая темноту ночи. Простите меня.

Ив вынул часы.

— Десять часов. Вам пора спать, — сказал он. — Вероятно, через три недели вы сможете покинуть больницу. Тогда позвоните мне, — быть может, я дам вам работу в нашей амбулатории: записывать имена приходящих больных. А спускаясь по темной лестнице, зажигайте… хотя бы спичку.

11 июля 1930 г.

 

Ссылка на комментарий
Поделиться на других сайтах

Ричард Матесон

                                                                     Кнопка, кнопка

Пакет лежал прямо у двери — картонная коробка, на которой от руки были написаны их фамилия и адрес: «Мистеру и миссис Льюис, 217Е, Тридцать седьмая улица, Нью-Йорк, штат Нью-Йорк, 10016».

Внутри оказалась маленькая деревянная коробка с единственной кнопкой, закрытой стеклянным колпачком. Норма попыталась снять колпачок, но он не поддавался. К днищу коробочки липкой лентой был прикреплён сложенный листок бумаги: «Мистер Стюарт зайдёт к вам в 20.00».

Норма перечитала записку, отложила ее в сторону и, улыбаясь, пошла на кухню готовить салат.

Звонок в дверь раздался ровно в восемь.

— Я открою! — крикнула Норма из кухни. Артур читал в гостиной.

В коридоре стоял невысокий мужчина.

— Миссис Льюис? — вежливо осведомился он. — Я мистер Стюарт.

— Ах, да… — Норма с трудом подавила улыбку. Теперь она была уверена, что это рекламный трюк торговца.

— Разрешите войти? — спросил мистер Стюарт.

— Я сейчас занята. Так что, извините, просто вынесу вам вашу…

— Вы не хотите узнать, что это?

Норма молча повернулась.

— Это может оказаться выгодным…

— В денежном отношении? — вызывающе спросила она. Мистер Стюарт кивнул.

— Именно.

Норма нахмурилась.

— Что вы продаете?

— Я ничего не продаю, — ответил он.

Из гостиной вышел Артур.

— Какое-то недоразумение?

Мистер Стюарт представился.

— А-а, эта штуковина… — Артур кивнул в сторону гостиной и улыбнулся. — Что это вообще такое?

— Я постараюсь объяснить, — сказал мистер Стюарт. — Разрешите войти?

Артур взглянул на Норму.

— Как знаешь, — сказала она.

Он заколебался.

— Ну что ж, заходите.

Они прошли в гостиную. Мистер Стюарт сел в кресло и вытащил из внутреннего кармана пиджака маленький запечатанный конверт.

— Внутри находится ключ к колпачку, закрывающему кнопку, — пояснил он и положил конверт на журнальный столик. — Кнопка соединена со звонком в нашей конторе.

— Зачем? — спросил Артур.

— Если вы нажмете кнопку, — сказал мистер Стюарт, — где-то в мире умрёт незнакомый вам человек, и вы получите пятьдесят тысяч долларов.

Норма уставилась на посетителя широко раскрытыми глазами.

Тот улыбался.

— О чем вы говорите? — недоуменно спросил Артур.

Мистер Стюарт был удивлён.

— Но я только что объяснил.

— Это что, шутка?

— При чем тут шутка? Совершенно серьёзное предложение…

— Кого вы представляете? — перебила Норма.

Мистер Стюарт смутился.

— Боюсь, что я не могу ответить на этот вопрос. Тем не менее заверяю вас, что наша организация очень сильна.

— По-моему, вам лучше уйти, — заявил Артур, поднимаясь.

Мистер Стюарт встал с кресла.

— Пожалуйста.

— И захватите вашу кнопку.

— А может, подумаете день-другой?

Артур взял коробку и конверт и вложил их в руки мистера Стюарта. Потом вышел в прихожую и распахнул дверь.

— Я оставлю свою карточку. — Мистер Стюарт положил на столик возле двери визитную карточку и ушел.

Артур порвал ее пополам и бросил на стол.

— Как по-твоему, что все это значит? — спросила с дивана Норма.

— Мне плевать.

Она попыталась улыбнуться, но не смогла.

— И ни капельки не любопытно?..

Потом Артур стал читать, а Норма вернулась на кухню и закончила мыть посуду.

— Почему ты отказываешься говорить об этом? — спросила Норма.

Не прекращая чистить зубы, Артур поднял глаза и посмотрел на ее отражение в зеркале ванной.

— Разве тебя это не интригует?

— Меня это оскорбляет, — сказал Артур.

— Я понимаю, но… — Норма продолжала накручивать волосы на бигуди, — но ведь и интригует?..

— Ты думаешь, это шутка? — спросила она уже в спальне.

— Если шутка, то дурная.

Норма села на кровать и сбросила тапочки.

— Может быть, это психологи проводят какие-то исследования.

Артур пожал плечами.

— Может быть.

— Ты не хотел бы узнать?

Он покачал головой.

— Но почему?

— Потому что это аморально.

Норма забралась под одеяло. Артур выключил свет и наклонился поцеловать её.

— Спокойной ночи…

Норма сомкнула веки. Пятьдесят тысяч долларов, подумала она.

Утром, выходя из квартиры, Норма заметила на столе кусочки разорванной карточки. Повинуясь внезапному порыву, она кинула их в свою сумочку.

Во время перерыва она склеила карточку скотчем. Там были напечатаны только имя мистера Стюарта и номер телефона.

Ровно в пять она набрала номер.

— Слушаю, — раздался голос мистера Стюарта.

Норма едва не повесила трубку, но сдержала себя.

— Это миссис Льюис.

— Да, миссис Льюис? — Мистер Стюарт, казалось, был доволен.

— Мне любопытно.

— Естественно.

— Разумеется, я не верю ни одному слову.

— О, это чистая правда, — сказал мистер Стюарт.

— Как бы там ни было… — Норма сглотнула. — Когда вы говорили, что кто-то в мире умрёт, что вы имели в виду?

— Именно то, что говорил. Это может оказаться кто угодно. Мы гарантируем лишь, что вы не знаете этого человека. И, безусловно, что вам не придется наблюдать его смерть.

— За пятьдесят тысяч долларов?

— Совершенно верно.

Она насмешливо хмыкнула.

— Чертовщина какая-то…

— Тем не менее таково наше предложение, — сказал мистер Стюарт. — Занести вам прибор?

— Конечно, нет! — Норма с возмущением бросила трубку.

Пакет лежал у двери. Норма увидела его, как только вышла из лифта. Какая наглость! — подумала она. Я просто не возьму его. Она вошла в квартиру и стала готовить обед. Потом вышла за дверь, подхватила пакет и отнесла его на кухню, оставив на столе.

Норма сидела в гостиной, потягивая коктейль и глядя в окно. Немного погодя она пошла па кухню переворачивать котлеты и положила пакет в нижний ящик шкафа. Утром она его выбросит.

— Может быть, забавляется какой-то эксцентричный миллионер, — сказала она.

Артур оторвался от обеда.

— Я тебя не понимаю.

Они ели в молчании. Неожиданно Норма отложила вилку.

— А что, если это всерьёз?

— Ну и что тогда? — Он недоверчиво пожал плечами. — Что бы ты хотела — вернуть это устройство и нажать кнопку? Убить кого-то?

На лице Нормы появилось отвращение.

— Так уж и убить…

— А что же это, по-твоему?

— Но ведь мы даже не знаем этого человека.

Артур был потрясён.

— Ты говоришь серьёзно?

— Ну, а если это какой-нибудь старый китайский крестьянин за десять тысяч миль отсюда? Какой-нибудь больной туземец в Конго?

— А если это какая-нибудь малютка из Пенсильвании? — возразил Артур. — Прелестная девушка с соседней улицы?

— Ты нарочно все усложняешь.

— Какая разница, кто умрёт? — продолжал Артур. — Все равно это убийство.

— Значит, даже если это кто то, кого ты никогда в жизни не видел и не увидишь, — настаивала Норма, — кто то, о чьей смерти ты даже не узнаешь, ты все равно не нажмешь кнопку?

Артур поражённо уставился на нее.

— Ты хочешь сказать, что ты нажмешь?

— Пятьдесят тысяч долларов.

— При чем тут…

— Пятьдесят тысяч долларов, Артур, — перебила Норма. — Мы могли бы позволить себе путешествие в Европу, о котором всегда мечтали.

— Норма, нет.

— Мы могли бы купить тот коттедж…

— Норма, нет. — Его лицо побелело. — Ради бога, перестань.

Норма пожала плечами.

— Как угодно.

Она поднялась раньше, чем обычно, чтобы приготовить на завтрак Артуру блины, яйца и бекон.

— По какому поводу? — с улыбкой спросил Артур.

— Без всякого повода. — Норма обиделась. — Просто так.

— Отлично. Мне очень приятно.

Она наполнила его чашку.

— Хотела показать тебе, что я не эгоистка.

— А я разве говорил это?

— Ну, — она неопределённо махнула рукой, — вчера вечером…

Артур молчал.

— Наш разговор о кнопке, — напомнила Норма. — Я думаю, что ты неправильно меня понял.

— В каком отношении? — спросил он настороженным голосом.

— Ты решил, — она снова сделала жест рукой, — что я думаю только о себе…

— А-а…

— Так вот, нет. Когда я говорила о Европе, о коттедже…

— Норма, почему это тебя так волнует?

— Я всего лишь пытаюсь объяснить, — она судорожно вздохнула, — что думала о нас. Чтобы мы поездили по Европе. Чтобы мы купили коттедж. Чтобы у нас была лучше квартира, лучше мебель, лучше одежда. Чтобы мы, наконец, позволили себе ребёнка, между прочим.

— У нас будет ребёнок.

— Когда?

Он посмотрел на нее с тревогой.

— Норма…

— Когда?

— Ты что, серьёзно? — Он опешил. — Серьезно утверждаешь…

— Я утверждаю, что это какие-то исследования! — оборвала она. — Что они хотят выяснить, как поступит средний человек при таких обстоятельствах! Что они просто говорят, что кто-то умрёт, чтобы изучить нашу реакцию! Ты ведь не считаешь, что они действительно кого-нибудь убьют?!

Артур не ответил; его руки дрожали. Через некоторое время он поднялся и ушел.

Норма осталась за столом, отрешённо глядя в кофе. Мелькнула мысль: «Я опоздаю на работу…» Она пожала плечами. Ну и что? Она вообще должна быть дома, а не торчать в конторе…

Убирая посуду, она вдруг остановилась, вытерла руки и достала из нижнего ящика пакет. Норма положила коробочку на стол, вынула из конверта ключ и удалила колпачок. Долгое время она сидела, глядя на кнопку. Как странно… ну что в ней особенного?

Норма вытянула руку и нажала на кнопку. Ради нас, раздражённо подумала она.

Что теперь происходит? На миг ее захлестнула волна ужаса.

Волна быстро схлынула. Норма презрительно усмехнулась. Нелепо — так много уделять внимания ерунде.

Она швырнула коробочку, колпачок и ключ в мусорную корзину и пошла одеваться.

Она жарила на ужин отбивные, когда зазвонил телефон. Она поставила стакан с водкой-мартини и взяла трубку.

— Алло?

— Миссис Льюис?

— Да.

— Вас беспокоят из больницы «Легокс хилл».

Норма слушала будто в полусне. В толкучке Артур упал с платформы прямо под поезд метро. Несчастный случай.

Повесив трубку, она вспомнила, что Артур застраховал свою жизнь на двадцать пять тысяч долларов, с двойной компенсацией при…

Нет. С трудом поднявшись на ноги, Норма побрела на кухню и достала из корзины коробочку с кнопкой. Никаких гвоздей или шурупов… Вообще непонятно, как она была собрана.

Внезапно Норма стала колотить ею о край раковины, ударяя все сильнее и сильнее, пока дерево не треснуло. Внутри ничего не оказалось — ни транзисторов, ни проводов… Коробка была пуста.

Норма вздрогнула, когда зазвонил телефон. На подкашивающихся ногах она прошла в гостиную и взяла трубку.

Раздался голос мистера Стюарта.

— Вы говорили, что я не буду знать того, кто умрёт!

— Моя дорогая миссис Льюис, — сказал мистер Стюарт. — Неужели вы в самом деле думаете, что знали своего мужа?

 

Ссылка на комментарий
Поделиться на других сайтах

  • 1 месяц спустя...

ЛАДА ЛУЗИНА

                                "ДЬЯВОЛ НА ПЕНСИИ"

Дьявол любил ходить в церковь. 

Он любил сиротски белые стены маленьких провинциальных  церквушек, похожих на кладовки с наивной бутафорской утварью, и величественную сиреневую пыль собора Парижской Богоматери, непробиваемую лепную броню остроконечных католических костелов и хмурый загробный мрак кремлевских церквей, уткнувшихся упитанными маковками в рыхлое московское небо. 

Он любил ходить туда в будни и в праздники. 

Он ходил не из чувства долга, он любил... 

Но больше всего Дьявол любил Киевскую Лавру. 

Здесь, почему-то только здесь, переступая тяжелые ворота, он всей своей кожей ощущал, что воздух пропитан дыханием его Учителя. И этот воздух был сладок, как в детстве. И в золоте куполов, словно в зеркальной пудренице кокотки, отражалась лучезарность Его улыбки. Такой утешной, светлой и всепрощающей, вопреки всякой логике во веки веков прощающей людям все. 

Но главное - небо. 

Нигде в мире Дьявол не видел, чтобы голубые глаза Учителя были так близко. Так, словно он стоял перед тобой и улыбался тебе своим прозрачным, солнечным взглядом. Этим взглядом, - Дьявол всегда чувствовал это так явственно, что от желания у него сводило губы, - можно было утолить любую жажду, умыться и смыть с себя весь пепел и прах этого мира. 

Дьявол давно уже не видел Учителя. Если бы он пришел к нему, Учитель конечно же принял бы его. Но никогда не стал бы смотреть на него так, как он глядел с небес на своих возлюбленных предателей и ублюдков. 

Никогда. Никогда. Никогда. 

Особенно теперь. 

У Дьявола была депрессия. Победа не принесла ему удовлетворения. Стало скучно. Последние годы Дьявол бездельничал. Ему больше нечего было делать. Кочуя по миру, он лишь угрюмо наблюдал, как люди культивируют в себе его черты и тоскливо констатировал, что герой нынешнего времени в точности списан с него. Этот герой был горд и честолюбив, умен и ловок, циничен, загадочен, демоничен, талантлив, красив и сексуален. У него был жесткий острый взгляд. Он обладал грацией, живучестью и мертвой хваткой кошки. Соблазнял всех женщин, которые попадались ему под руку, стремился к богатству и власти, и достигал того и другого любой ценой. В общем, кумир ХХI века был в точности таким, каким позабытый богослов Ириней впервые описал его, Дьявола, еще в ХI веке нашей эры.  

Но нынешние люди не читали старых богословов. У них были свои романы и фильмы. И эти сюжеты сводили Дьявола с ума. Он, Дьявол, стал одним из самых любимых персонажей. Ему приписывали чувство справедливости, право на высшую кару и правду последней инстанции. Его описывали лучшие писатели. Его играли лучшие актеры. Образ Князя Тьмы был загадочен, демоничен, сексуален, циничен и чертовски обаятелен. Создатели фильмов и книг не сильно стремились сжить врага рода человеческого с лица земли. Его любовно трепали по загривку, приговаривая: «Ах ты, старый проказник, наш милый мерзкий шалунишка!». 

Человечество самозабвенно строило Дьяволу глазки. 

Дьявол презирал людей, но ничего не мог поделать с ними, ибо они разделяли его точку зрения. Они ценили в себе только его качества и ни в грош не ставили тех, кто ими не обладал. 

Дьявол стал их идеалом. Но он не разделял их идеалы. 

И ему не оставалось ничего, кроме как уйти на пенсию. 

Ведь невозможно причинить зло тому, кто уже причинил его себе сам. 

Амен.

Часы на Крещатике пробили три часа дня и пропели: «Як тебе не любити, Києве, мій...». 

Дьявол придерживался того же мнения. Киев был самым подходящим городом для Дьявола на пенсии. Весь он, до самых краев, был заполнен мутным, бездушным вакуумом медлительного бесчувствия. Его жители напоминали рыбок в аквариуме. Их неспешные, бессмысленные поступки успокаивали нервы. 

Прислонившись к стене, Дьявол долго глядел на толпу. 

По тротуарам Крещатика ветер гнал мимо него листопад убогих страстей и желаний. Листопад душ... И все они были одинаково блеклыми и немощными. 

Бесконечный людской поток размеренно шел мимо. Шаркали подошвы, стучали каблучки. Обрывки пустых слов тут же таяли без следа. Их глаза и лица были также пусты, как их души. 

Пусто. Пусто. Пусто. 

Дьявол долго пытался подобрать синоним. Но не смог. 

«Пустота, ведь это же - ничего», - подумал он. 

«На земле больше нет жизни. Остались дома, тела, троллейбусы. И ни одной живой души. Все они -- мертвые...» 

«...Нет. Мертворожденные. Ведь для того, чтобы умереть, нужно хоть мгновение быть живым...» 

Он видел заживо сгнившие зародыши их душ, покрытые коричневой вонючей плесенью. Их души воняли равнодушием. Город смердел равнодушием до самых звезд. Люди ходили по трупам, даже не замечая этого. 

Посреди Крещатика лежал человек. У него был инфаркт. Он умирал. Но люди предпочитали думать, что он пьян. Им было удобней думать так. Они шли мимо и спешно, брезгливо давили вспыхивающие в их душах искры человеколюбия, словно окурки сигарет. Каждый, кто проходил мимо умирающего, становился его убийцей. 

Некоторые, особенно женщины, забрасывали на Дьявола цепкие взгляды. Высокий мужчина у стены казался им загадочным, демоничным, сексуальным и чертовски привлекательным. У них было ощущение, что он способен соблазнить любую. Их не смущал его пересохший, растрескавшийся до крови рот и острый взгляд убийцы. Они охотно облизали бы этот рот, умирающий от жажды на бледном, как пустыня, лице. Им было бы приятней помочь мужчине со взглядом убийцы, чем умирающему. А помогать умирающему было совсем неприятно. 

Лежащий на асфальте умирал. 

У этого человека было 3 985 убийц. 3 985 и еще одна. Девушка с неуверенными, мятущимися глазами уговаривала прохожих посетить церковное собрание. Она не смотрела на мужчину, который умирал у ее ног. А люди, не глядя, брали у нее бумажные прямоугольнички с адресом и выбрасывали их в ближайшую урну. Через два часа, раздав все пригласительные в рай, она облегченно вздохнула. В этот момент человек умер. 

Дьяволу захотелось спать. 

Раньше он презирал людей за их жалкие потребности: спать, есть, ходить к дантисту... Но теперь он завидовал им уже в том, что ровно треть своей жизни они проводили в состоянии беспамятства. 

Дьяволу хотелось забыться. 

 Для этого нужно было убить кого-то и вселиться в его тело. Но убивать не хотелось. Ничего не хотелось. Хотелось спать. Хотелось покоя. Навсегда. 

Стоявший у стены человек с воспаленным ртом и растрескавшимся взглядом, медленно растаял в воздухе. 

Натягивая на себя валявшееся под ногами тело умершего мужчины, Дьявол невольно усмехнулся: «До чего я докатился? Веду себя, как бомж, который собирает пустые бутылки». Поднявшись с асфальта, он отряхнулся и огляделся вокруг. Как и следовало ожидать, его воскрешение не произвело на прохожих никакого впечатления. 

«Да, - подумал он, - Не удивительно, что Иисус давно уже не имеет тут успеха. Кого может позабавить трюк с воскрешением, если им все равно умер человек или нет». 

Он неприязненно поежился в новом теле, еще хранившем в себе остатки чужой боли. Тело было неуютным и тесным в плечах. Дьявол аккуратно натянул на свои руки кожу пальцев, завел остановившееся сердце и старательно очистил грязь с черного пальто. 

Душа покойного стояла рядом и ошарашено смотрела на него. 

 - Че вылупилась? - огрызнулся он. - В ад! 

 На совести умершего было 3 986 предательств любимых, друзей, близких. И три смерти, которых он даже не заметил. Не родившийся ребенок его любовницы, сама любовница, умершая полгода спустя от заражения крови, полученного при неудачном аборте, и женщина 78 лет, которая попросила у него в магазине купить ей кусок хлеба. Он ответил, что принципиально не подает милостыню, и тут же забыл об этом. Он не помнил имя девушки, не ставшей матерью его ребенка. Он прожил жизнь, даже не заметив, что она состоит из поступков. Прожил, не живя. 

 Его ад начался на асфальте Крещатика и не окончится уже никогда. Минута за минутой, век за веком душа его будет гнить в беспросветном мраке одиночества. Ему придется осознать, что такое гнить заживо и быть мертвым, будучи бессмертным. Его ад будет в точности таким, какой была его жизнь. 

 Дьявол купил билет, сел в троллейбус и поехал в Лавру.

Спускаясь к нижним пещерам, он задрал голову и искупался в небесном взгляде Учителя, раскинувшемся над монастырем, над выгоревшими под летним солнцем кронами деревьев, над мутным лезвием Днепра, над городом, испражнявшимся равнодушием. 

Он подумал: «Я ничем не хуже». 

Издалека этот убаюканный небом город на левом берегу казался несуществующим. Несущественным, в сравнении с бесконечным небосклоном. Спускаясь к нижним пещерам, Дьявол мечтал, как он снимет дом с садом, неподалеку от Лавры. И будет спать в саду в гамаке, чтобы, проснувшись, не видеть ничего, кроме этого голубого, незамутненного миром взгляда. 

«Господи, нам обоим пора на пенсию. И твоя любовь, и моя ненависть стали одинаково бессильны. Мы оба уже ничего не можем изменить». 

Вместе с Дьяволом в церковь вошла девушка. 

По ее зажатому лицу, голым ногам и непокрытой голове с несвежей побелкой волос было понятно: она здесь впервые. Блондинка неуверенно подошла к прилавку, где продавались иконы и, протянув испуганную ладошку с тусклой мелочью, попросила у послушника свечечку. 

Она так и сказала «свечечку». Ее пальцы с неровными ногтями, покрытыми облезшим зеленым лаком, заметно дрожали. 

 - Ах ты убожище! - взъерепенилась вдруг дебелая морщинистая баба, которая только что, любовно отсчитав деньги, купила себе самую толстую свечу. - И не постеснялась прийти с голыми ногами в Храм Божий! Пошла отсюда! 

 Блондинка сжалась и отступила на шаг, как уличная собачонка на которую ни за что, ни про что замахнулись палкой. Ее стоптанный каблучок уныло тюкнул о каменную плиту. Никто из прихожан не повернул головы в их сторону. 

- Иди! Иди отсюда! Кому сказала! 

Это был уже крик. 

Баба угрожающе засопела, испуская пары праведной, благочестивой ненависти. Тяжелые щеки и подбородок, испещренные грязью серых морщин, надвигались на испуганную девушку с неумолимостью экскаватора. Грузная коричневая рука сжимала толстую свечу, словно милицейскую дубинку. Ей до смерти хотелось ударить по этому бледному, затравленному лицу с накрашенными губами и размозжить его в кровь. Ни отчаяние в затравленных, бездомных глазах блондинки, ни синяк на ее убогой, еще по-детски острой коленке не вызывали у старухи и тени сочувствия. 

Ей хотелось... 

(Дьявол так явственно почувствовал эту вонь, словно стоял посреди толпы, окружающей гильотину.) 

...ее убить! 

Судьбы двух женщин предстали пред Дьяволом, как четко расчерченные карты дорог. Вот перекресток, а дальше их путь не долог. Старуха никогда не попадет в рай. И ее душу будут вечно гнать прочь, прочь, прочь в бесконечном мраке ада. А девушка никогда больше не придет в церковь. Сегодня вечером она опять напьется, завтра тоже, через три года спьяну попадет под машину. Все просто. Все скажут: «Сама виновата!..» 

 Фактически они будут правы. Ибо люди не знают... 

 Они знают, что им проще не знать об этом! 

...что ни одно событие в этом мире никогда не объяснялось фактическими причинами. И ни один пешеход не попал под колеса только потому, что переходил дорогу на красный свет. 

«Тебе-то что? Уж если кто здесь и имеет полное право быть равнодушным, так это ты!» 

Дьявол отвернулся к стене. Там безмолвно страдала икона Божьей матери. Мария в одежде из золотой чеканки глядела на него так, словно собиралась заплакать, и младенец со старческим лицом тоже едва сдерживал слезы. 

 Богу было все равно, какой длины юбка у блондинки, в какой цвет покрашены ее волосы и есть ли они вообще. Он глядел на нее с бессильной любовью широко открытым голубым небом. И для того, чтобы встретится с его взглядом, девушке достаточно было только выйти из церкви и поднять голову вверх. Но она этого не сделает. Она побредет сейчас домой, глядя себе под ноги, матерясь и проклиная ту минуту, когда ей пришла в голову мысль прийти сюда. И Бог ничего не сможет изменить. Потому что наделил всех своих ублюдков, включая эту старую суку, свободной волей -- правом собственноручно мостить себе ад. 

 «Тебе-то что?! Ведь ты же знаешь, что разница между жизнью и смертью состоит лишь в том, что при жизни еще можно что-то изменить». 

Дьявол видел, как с живых людей сдирали кожу, разрезали их на куски, скрупулезно дробили им кость за костью, вливали в беспомощную, пронизанную, отчаянным страхом плоть расплавленный свинец. 

«Ну и что?» 

Он видел столько убитых и убийц и знал, что убийцы редко бывают хуже убитых. 

 «Так откуда же во мне эта дешевая человеческая сентиментальность? Ведь я знаю, стоило бы немного изменить декорации, и блондинка прогнала бы старуху со своей территории пинками под зад. Так какая разница, что сейчас больно ей?» 

 Икона укоризненно посмотрела на него. А небо - он видел это из открытых дверей - было таким же безмятежно голубым и недостижимым. 

 Для него. 

 Но не для них. 

И дело не в том, кому сейчас больно. Как бы ни изобретательны были люди в искусстве причинять друг другу боль, любая пытка на этой земле имеет конец. В то время, как ад -- бесконечен, из него нет возврата и все страдания там -- навсегда, навечно, без перерыва на обед. Там нет даже паузы между двумя ударами, когда палач вновь заносит над тобой руку. Там нельзя потерять сознание от боли. Там нет ни амнистий, ни смерти, которая может положить конец этой муке. Там только боль, беспросветная, беспредельная, каждому своя, без конца. 

 И потому самое страшное... 

(Страшнее расплавленного свинца, которым заправляют сведенное судорогой, задыхающееся от нечеловеческой боли человеческое горло. Страшнее металлического хлыста, который за несколько часов пропарывает растерзанное тело насквозь. Страшнее асфальтного катка, который неумолимо спрессовывает обреченную плоть в слизкую кровавую лужу.) 

...самое страшное, когда у тебя на глазах убивают этого чахлого, несчастного, атрофированного зародыша, именуемого душой. Зародыша, который первый и последний раз попытался открыть глаза. 

 «Я делал это тысячи тысяч раз. А сейчас эта женщина убивает его у меня на глазах, в то время как я стою, опустив руки, с лицом плаксивого ангела-хранителя! Определенно, мир сошел с ума...» - уныло подумал Дьявол. И вдруг ощутил внутри давно забытую боль бунта. 

Боль! 

Боль пробежала по его жилам подобно расплавленному свинцу, взорвала нутро. Каждый его зуб наполнился неутоленной жадной болью. 

 «Больно! Как мне больно-о-о!!!» 

«В конце концов, -- мысленно взвизгнул он, -- какого дьявола эта старая карга будет вершить у меня под носом судьбы людей?! 

Только потому, что страдает адской гордыней? 

Так здесь есть некто, имеющий куда больше оснований на это чувство!» 

 Сжимая в руках сломанную свечу, девушка уже шагнула к выходу. Но мужчина с острыми глазами загородил ей путь. 

- Куда же вы? - спросил он. 

Блондинка мутно посмотрела на него. Он мягко взял ее за локоть. Его взгляд сверкнул обнаженной сталью. И эта сталь была голодна. 

- Вы пришли к Богу... 

 (Икона Божьей матери удивленно открыла глаза...) 

- К Богу, а не к этой старой суке, - твердо сказал он, отчеканивая каждое слово. 

 Стоявшие рядом люди испуганно покосились в их сторону. От неожиданности старуха подпрыгнула на месте: 

- Да кто ты такой!?.. - раскатисто выплюнула она. И вдруг вскрикнула и осеклась, порезавшись о его взгляд. Этот взгляд распарывал ей грудь, как скальпель. 

 Придерживая девушку за локоть, мужчина в черном пальто вплотную подошел к ощерившейся бабке и глазами вдавил ее в стену. 

- Вы пришли в дом Бога, - спокойно продолжал он. - А эта женщина совершила страшный поступок. Она пыталась прогнать из светлого дома Господа нашего заблудшую овцу, которая вернулась к своему Отцу... Отцу, который давно уже ждал свое бедное, бесприютное дитя, чтобы распахнуть для него любящие объятия... И теперь Бог покарает ее за это. 

 (...Божья матерь открыла не только глаза, но и рот...) 

Старуха стояла, вжавшись в стену. Белая, как церковная стена, истерично прижимая руки к груди. Он безжалостно посмотрел ей в глаза. И в ее расширенных от страха зрачках отразился красный мрак ада. Не зажженная свеча упала на пол. 

- Бог покарает ее за это! - жестко повторил он. 

 (...Младенец Христос напряженно смотрел на него исподлобья. И даже висевшая рядом отрубленная голова Иоанна Крестителя любопытно приоткрыла мертвые веки...)                                                                                                                                                                                                                                     

Старуха стала страхом. Огромным сгустком потного трясущегося страха, прижавшегося к выбеленной стене. Одним точным ударом Дьявол вонзил взгляд в сердцевину ее зрачков. Старая женщина закричала, как бесноватая и, вцепившись обломанными ногтями себе в горло, грузно рухнула на пол. 

Служба оборвалась, как лопнувшая струна. 

В нос ударил острый запах наэлектризованной тишины и паленого мяса. 

Дьявол молча добил свою жертву взглядом. 

Насмерть. 

- Помните, Бог любит вас и никому не даст вас в обиду, - сказал он блондинке. - Пойдите, и поставьте ему за это вашу свечу. 

 Девушка глядела на него. Ее невидящий взгляд вдруг распахнулся, словно двери тюрьмы. Дьявол чувствовал, как сейчас от его слов в этой затюканной, сжатой в бессильный кулачок душе загорается огонь. Видел, как озаряется изнутри ее серая кожа. Вокруг столпились люди. Улыбнувшись, он выпустил локоть девушки и повернулся к ним. Люди в ужасе таращились на лежавший у его ног, почерневший труп старухи. У этих людей не было лиц. От страха их черты побелели и лица превратились в бессмысленные белые пятна. 

- Что случилось? - отрывисто спросил худенький священник с невнятными бегающими яблоками глаз. Его взгляд трусливо старался оббежать острые глаза Дьявола. С их острия все еще капала кровь. 

- Грешницу постигла божья кара, - спокойно объяснил ему Дьявол. 

- Что? - испуганно переспросил священник. Он надеялся, что ослышался. Его личико с кислой бородкой, скукожилось от ужаса и стало похоже на плохо общипанную дохлую курицу. 

- То есть, как это что?! - тяжело ответил Дьявол. - Как это что?!  

И хотя их отделяло не меньше трех метров, священник явственно почувствовал, как мужчина в черном пальто положил свою огромную руку ему на плечо. 

- Грешницу постигла божья кара, - повторил он. - Вы что, не верите, что всех грешников настигает божья кара? 

 В ответ священник только испуганно замотал головой и попятился назад, стараясь сбросить со своего плеча эту невыносимо тяжелую длань. «Я схожу с ума... Так не бывает!» -- обреченно подумал он, чувствуя, что водоворот невозможного затягивает его все глубже и глубже. 

- Вы, служитель церкви, не верите, что грешников постигает божья кара!!! 

 Голос дьявола неожиданно стал гулкий, как удар колокола. И каждое слово било пощечиной наотмашь. 

- Вы, служитель церкви, не верите?! 

 Это была угроза. 

Голос стал громогласным. Он заполнил собой все пространство маленькой церкви, подобно штормовой волне единым махом, накрывшей хрупкую шлюпку. Голос заливал уши, глаза, рот, проникал вовнутрь. А где-то там, под плитами каменного пола, раздался рев. Смертельный рев разъяренного зверя. 

- ВЫ НЕ ВЕРИТЕ!!! 

- Верю!!! -- истошно заорал священник. И, вонзив пальцы в серебряный крест на своей груди, заломил руки к небу и рухнул на колени. - Господи, прости нас грешных! 

- Господи, прости нас грешных! - взвыли прихожане, грузно падая на пол. Их лбы глухо застучали об пол, как гнилые арбузы. 

 Грянула оглушающая тишина. Стало так тихо, что Дьявол услышал дыхание своего Учителя. И шорох его теплой ласковой ладони, которой он погладил своих испуганных детей по их поникшим головам. И шепот... 

- Он простит вас, - с сожалением сказал Дьявол и отвернулся.

 У него было чувство, будто он только что изнасиловал себя сам. 

Но почему-то стало легче. 

Выйдя на улицу, он зажмурился от слепящего света. Потом резко запрокинул подбородок вверх и открыл глаза. 

Учитель смотрел на него своим безоблачным синим взглядом и улыбался... 

ЕМУ?! 

«Я и не знал, что у тебя есть чувство юмора», -- буркнул Дьявол. И, помолчав, усмехнулся ему в ответ растрескавшимися побледневшими губами. 

«Еще немного, я не выдержу, и пойду в проповедники, -- сказал он. -- Похоже, я единственный на земле, кто все еще верит в Бога». 

«В конце концов, -- добавил он про себя, -- после выхода на пенсию, каждый заводит себе какое-нибудь наивное хобби».

ноябрь 1999 г 

 

Ссылка на комментарий
Поделиться на других сайтах

  • 1 месяц спустя...

Пол Андерсон

 

Рука помощи

 

Раздался мелодичный звук гонга  и следом за ним бесцветный голос робота

- шефа дипломатического протокола:

     - Его превосходительство Валка Вахино, Чрезвычайный и Полномочный Посол

Лиги Пален Кундалоа в Объединенных Солнечных Республиках.

     Представители  Земли вежливо  встали при  появлении посла. Несмотря  на

непривычные земные условия - сильную гравитацию и холодный сухой воздух - он

двигался с изумительной  грацией,  вызывая восхищение красотой своей расы  -

физически жители Кундалоа  почти  не отличались  от  людей. Мелкие  различия

только усиливали обаяние, создавая привкус романтики и экзотики.

     Ральф Дальтон внимательно  присмотрелся  к  послу. Валка Вахино:  очень

мужественное лицо, тщательно прорисованные  черты, высоко поставленные виски

и темные глаза. Хрупкий, ростом ниже любого  землянина, он  двигался плавно,

быстро и бесшумно. Длинные, блестящие, с голубоватым  отливом волосы спадали

на смуглые плечи, оттеняя высокий лоб и создавая  приятный для глаз контраст

с  золотистой кожей. На нем было старинное церемониальное  одеяние Луайев из

Кундалоа - блестящая  серебристая туника,  пурпурный плащ, усыпанный, словно

роем звезд, искрящейся металлической пылью, мягкие золотистые кожаные туфли.

В изящной  шестипалой  ладони  он сжимал  богато  украшенный  символ  своего

высокого звания, служащий одновременно верительными грамотами. Он поклонился

-  с достоинством, но без  подобострастия,  и заговорил на  беглом земном, с

легким, певучим и протяжным акцентом.

     - Мир домам вашим! Великий Дом Кундалоа шлет поздравления свои и желает

наилучшей  жизни  братьям  Республик  Солнца.  Уверение  в  приязни выражает

недостойный того,  верный слуга Великого Дома, Валка Вахино. Дальтон ответил

с подобающей случаю торжественной серьезностью:

     - Приветствую и поздравляю. Объединенные Солнечные Республики  выражают

самую глубокую приязнь Лиге Планет Кундалоа.  Премьер Объединенных Республик

Ральф Дальтон говорит от имени всех людей Солнечной Системы.

     Затем  он  представил  собравшихся:  министров,  научных консультантов,

представителей  штабов.  Перечень  вызывал уважение - собрались  все  сливки

администрации Системы.

     -  Приступим  к  предварительной  конференции,  - продолжал Дальтон,  -

касающейся дружеских предложений, сделанных недавно  вашему  пра... Великому

Дому Кундалоа.  Сегодня  -  неофициальная  встреча.  Но  мы  передаем  ее по

телевидению, чтобы население Республик Солнца само вынесло решение.

     - Я понимаю. Это очень хорошая идея, - ответил Вахино.

     Он дождался, пока все не расселись, и тогда только занял свое место.

     Наступило молчание. Взгляды всех  устремились  на  часы. Вахино  прибыл

точно   в  назначенный  час,   а   вот  Скорроган  из  Сконтара  запаздывал.

"Бестактность", - подумал  Дальтон.  Впрочем,  сконтариане  славятся  своими

дурными манерами. В отличие от кундалоанцев,  деликатность  которых вошла  в

поговорку, не при этом признаком слабости.

     Начался обычный в подобных случаях разговор ни о  чем.  Как  оказалось,

Вахино уже  неоднократно  бывал  в Солнечной Системе, особенно  в  последнее

время.  Здесь  не  было  ничего  удивительного,  отношения  двух  государств

становились все более  близкими. Множество кундалоанских студентов учились в

земных  учебных  заведениях, а среди землян  еще перед войной царила стойкая

мода на туристические поездки на Аваики.

     -  О, да, -  улыбнулся  Вахино. - Любой аламаи,  вся молодежь  Кундалоа

мечтает о  поездке на  Землю,  хотя  бы ненадолго.  Без  преувеличений можно

сказать, что мы  испытываем прямо-таки безграничное уважение к вам и к вашим

достижениям.

     -  Это  восхищение взаимно, -  сказал Дальтон.  -  Ваша  культура, ваша

литература, искусство, музыка пользуются  величайшей  популярностью  во всей

Солнечной  Системе.  Множество  людей - и  не  только  специалистов  -  учат

луайский,  чтобы  читать  Дванагоа-Эпаи  в  оригинале.  Кундалоанские  певцы

пользуются грандиозным успехом. Ваши молодые люди, - добавил он со смехом, -

просто не могут совладать  с вниманием землянок.  А кундалоанские девушки не

знают,  что  делать  с  многочисленными предложениями руки и сердца.  И если

число браков пока мало, то лишь из-за неизбежного бесплодия.

     -  Если  говорить серьезно,  -  настаивал  на  своем Вахино,  -  то  мы

прекрасно  понимаем,  что ваша  цивилизация задает тон во всей  Галактике. И

дело   не  только  в  том,  что  технологически  цивилизация  соляриан  выше

остальных, хотя это, разумеется,  один  из самых важных факторов. Вы первыми

прилетели  к  нам  на  своих космических кораблях,  вы  подарили нам ядерную

энергию,  медицинские знания и прочие  блага.  До  этого  мы могли  дойти  и

сами...   Но  если  говорить  о  таких  ваших  поступках,  как...  настоящее

предложение помощи,  о готовности помочь в восстановлении разрушенных миров,

отдаленных от вас на многие световые годы, о готовности предоставить нам все

сокровища  знаний   и  мастерства,  в  то  время,  когда   нам  почти  нечем

отблагодарить... Одно это делает вас величайшей расой Галактики.

     - Как вы прекрасно понимаете, мотивы у нас вполне эгоистичные, - сказал

Дальтон  с некоторым  смущением. - Конечно, гуманность тоже  играет роль. Мы

просто не можем позволить, чтобы раса, столь похожая  на землян, страдала от

нищеты,  когда  Солнечная  Система и ее колонии  купаются  в  изобилии. Наша

собственная кровавая  история учит, что такая  дружеская  помощь  полезна  и

дающему.  Когда мы  воскресим  Кундалоа и  Сконтар,  восстановим  и  обновим

разрушенную  промышленность, познакомим  вас  с нашими знаниями, - мы сможем

начать торговлю. Ибо между торгующими возникают настолько близкие отношения,

что невозможным становится развязывание новой страшной войны.  И кроме того,

мы ищем союзников против чужих и грозных цивилизаций Галактики, с которыми в

один прекрасный день нам, возможно, придется померится силами.

     - Молю Всевышнего, чтобы день сей никогда не настал, -  серьезно сказал

Вахино. - Войн с нас достаточно.

     Снова прозвучал гонг. Чистым, нечеловеческим голосом робот оповестил:

     -  Его  Превосходительство  Скорроган,  сын Валтама, князь  Краакааума,

Чрезвычайный   и   Полномочный  Посол  Сконтарской  Империи  в  Объединенных

Солнечных Республиках.

     Все снова поднялись, но на сей раз не слишком поспешно. Дальтон заметил

на   многих   лицах  выражение   неудовольствия,   которое   при   появлении

сконтарианина сменилось деланным безразличием.

     Сконтариане  не  пользовались среди  жителей Солнечной  Системы  особой

популярностью.  Скорее, к ним питали откровенную неприязнь, и отчасти, в том

была их собственная вина.

     Общественное  мнение  считало,  что войну с Кундалоа  развязал Сконтар.

Было это, однако,  не совсем  верно. Дело в том, что солнца Сканг  и Аваики,

расположенные  друг от  друга в половине светового года и образующие двойную

систему,  имели  третьего  спутника,  названного  людьми  Алланом  в   честь

руководителя первой экспедиции. Планеты Аллана заселены не были.

     Когда  земная  технология  достигла  Сконтара и  Кундалоа,  немедленным

результатом  стало  появление   -  в  пределах   обеих  планетных  систем  -

конкурирующих  государств,  обративших  вожделеющие  взгляды на  девственные

зеленые  планеты  Аллана.  Оба  государства  образовали  там колонии,  затем

последовали   столкновения,  а  потом  -  отвратительная  пятилетняя  война,

которая, после полного  истощения обеих  сторон, завершилась заключенным при

посредничестве Земли миром. Условия договора между Сконтаром и Кундалоа были

достаточно  почетными,  и  поэтому стороны  были  вынуждены  сохранять  мир,

особенно после  того,  как  обратились  к  солярианам  с просьбой  помочь  в

восстановлении разрушенного.

     Людям нравились кундалоанцы, но одновременно они не любили сконтариан и

поэтому всю  вину приписывали им. Даже перед  войной  Сконтар не пользовался

симпатиями.  В  вину  ему  ставились изоляционизм  жителей,  их  настойчивая

приверженность устаревшим традициям, твердый акцент речи, раздражающий образ

жизни и даже их внешний облик.

     Дальтон  трудом добился  согласия Объединения на  приглашение  Сконтара

участвовать  в  конференции  по  вопросу  оказания  помощи.  Но  у него  был

серьезный козырь: помогая восстанавливать  разрушенное, Земля получит доступ

к богатствам  Сконтара - в  том числе минеральным,  и, кроме  того, снискает

симпатии цивилизации, потенциально очень сильной, но держащейся до сих пор в

отдалении.

     Программа  помощи  пока еще  находилась в стадии  проекта,  и следовало

сначала  выработать позицию Объединения в вопросе - кому следует помогать, а

уж потом заключать официальные соглашения с правительствами заинтересованных

планет.  Нынешняя неофициальная встреча была только вступительным  шагом. Но

шагом  решающим.  При  появлении сконтарианина  Дальтон вежливо  поклонился.

Посол в  ответ  стукнул  об  пол  древком огромного  копья,  прислонил  свое

допотопное оружие к стене, после  чего достал из-за пояса и протянул атомный

пистолет. Дальтон осторожно принял его и положил на стол.

     - Приветствую и поздравляю, - сказал он, видя что  сконтарианин молчит.

- Объединенные Солнечные Респу...

     - Благодарю,  - прервал его лишенный выражения хриплый  бас. -  Валтам,

Император  Сконтара, шлет  приветствия  премьеру  Солярии устами Скоррогана,

князя Краакааума.

     Он выпрямился в центре зала, казалось, заполняя все пространство мощной

фигурой.  Живя в  мире  высокой  гравитации и низких температур, сконтариане

были расой гигантов более чем двухметрового роста и соответственной  ширины,

так что выглядели они коренастыми. Их можно было признать человекоподобными,

поскольку они  тоже относились  к виду двуногих  млекопитающих, но  на  этом

сходство исчерпывалось.  Из-под  широкого  низкого  лба  и  нависших  бровей

Скоррогана  смотрели  быстрые золотистые ястребиные глаза. Нижняя часть лица

напоминала  деформированную морду  зверя, рот  был  полон  страшных  клыков,

короткие уши сидели высоко на массивном  черепе. Короткая  коричневая шерсть

покрывала все мускулистое  тело до кончика подвижного хвоста. С головы и шеи

свисала  рыжеватая  грива.  Несмотря  на  прямо-таки  тропическую  для  него

температуру, сконтарианин  был  наряжен  в  церемониальные  меха  и  шкуры и

издавал резкий запах пота.

     -  Князь  запоздал,  -  с  сомнительной  вежливостью  заметил  один  из

министров. - Надеюсь, не произошло ничего достойного сожаления?

     - Нет, - ответил Скорроган. - Просто я не рассчитал время. Извиняюсь, -

добавил  он не слишком извиняющимся тоном, тяжело упал  в ближайшее кресло и

раскрыл папку. - Приступим к делу, господа?

     - М-м-м... Следовало бы. - Дальтон  уселся  в центре длинного стола.  -

Собственно,  в этой вступительной беседе мы  не будем слишком много внимания

уделять  цифрам  и  фактам. Мы  хотим пока установить  основные  цели, общие

принципы политики.

     -  Разумеется,   вы  захотите   детальнее   ознакомиться  с  теперешним

состоянием промышленности  Аваики и Сканга, так же, как и алланских колоний,

-  сказал  своим  ласковым  голосом  Вахино.  - Земледелие  Кундалоа и  копи

Сконтара уже сейчас обладают высокой продуктивностью,  которая  со  временем

станет достаточной для самообеспечения. - Это мы предоставим специалистам, -

ответил  Дальтон.   -  Пошлем  группы  экспертов,  технических   советников,

учителей.

     -  Кроме  того, - вмешался  руководитель  генштаба, -  есть еще  вопрос

военных связей...

     - Сконтар обладает  собственной армией, - буркнул  Скорроган. - Пока об

этом нет нужды говорить.

     - Возможно и  нет, - согласился министр финансов. Он достал сигареты  и

закурил.

     - Прошу вас! - рявкнул  Скорроган. - Прошу не курить! Вы же знаете, что

сконтариане не переносят никотина...

     -  Простите!  -  министр  финансов затушил  сигарету.  Рука его  слегка

дрожала; он посмотрел на посла:  что случилось, ведь климатизаторы мгновенно

вытягивают дым?  И,  в любом  случае, на  членов  правительства  не  кричат.

Особенно, когда приходят просить о помощи...

     - В игре участвуют и другие цивилизации, - торопливо заговорил Дальтон,

отчаянно  пытаясь загладить  инцидент. - Не только  наши колонии.  Я  думаю,

экспансия обеих  ваших  рас выйдет  за  пределы  вашей  собственной  тройной

системы, что приведет...

     - Для нас экспансия  неизбежна, -  заметил Скорроган. -  Мирный договор

ограбил нас на всех четырех планетах...  Не будем об этом. Простите. Досадно

сидеть за одним столом с врагом. Особенно, как может быть кто-нибудь помнит,

если это столь недавний враг.

     На  этот раз молчание длилось  долго. Дальтон чуть ли  не  с физической

болью понял, что Скорроган непоправимо испортил свое положение. Даже если бы

он  попробовал его исправить  (а кто ж это  видел, чтобы аристократ Сконтара

приносил извинения), было  уже слишком поздно.  Миллионы людей у телеэкранов

были свидетелями  его  прямо-таки  непростительной  грубости. Слишком  много

влиятельных лиц собралось в этом зале, слишком многие ощущали на себе взгляд

полных презрения  глаз и вдыхали резкий запах  нечеловеческого пота. Сконтар

не получит помощи.

     На закате облака повисли над темной линией гор к востоку от Гайрайна, и

морозное дуновение  ветра принесло в  долину привет от  зимы - первые хлопья

снега; и они кружились теперь на фоне  темно-пурпурного неба, порозовевшие в

лучах кровавой луны. К полуночи будет снегопад.

     Космический  корабль возник из темноты и поплыл к ангару.  За маленьким

космопортом был виден в полумраке древний город  Гайрайн, стынущий на ветру.

Рыжий  блеск  огней  падал от старых домов с заостренными  крышами, а крутые

улочки напоминали ущелья, уходящие к  предгорьям, где высился мрачный замок,

- древнее гнездо  баронов. Валтам выбрал  его своей резиденцией, и крохотный

Гайрайн  стал   столицей  Империи.  Впрочем,  от  задумчивого   Скирнора   и

великолепнейшего Труванга  остались лишь радиоактивные руины, и  дикие звери

выли теперь в развалинах древних дворцов.

     Скорроган, сын Валтама, вышел из  кабины корабля. Он почувствовал озноб

и поплотнее завернулся в мех. Сконтар был холодной планетой.

     Его   ждали  вожди.  Скорроган  принял  позу  безразличия,  но  в  душе

вздрогнул: быть  может,  его смерть тоже стоит  в  этой напряженно  молчащей

группе? Он был уверен в немилости, но не знал...

     На  встречу прибыл сам  Валтам. Его седая грива развевалась  на  ветру,

золотые глаза светились в наступающей тьме зловещим блеском, в них  читалась

плохо скрываемая ненависть. Рядом  стоял  наследник трона  Тордин; в пурпуре

заката  острие  его копья казалось  смоченным  кровью. Вокруг ждали вельможи

всего Сканга,  маркграфы Сконтара  и  других  планет,  поблескивали шлемы  и

кирасы   лейб-гвардии.  Лица  находились  в  тени,  но   от  фигур  исходили

враждебность и угроза.

     Скорроган подошел  к Валтаму,  взмахнул  в  знак  приветствия копьем  и

наклонил голову. Настала тишина, только ветер подвывал и нес снежные облака.

     Наконец Валтам заговорил. Он обошелся  без вступительных приветствий, и

слова его прозвучали словно пощечина.

     - Значит, ты вернулся, - сказал он.

     -  Да,  господин мой,  -  Скорроган  силился совладать  с  голосом. Это

получалось  у  него с  трудом. Он  не боялся смерти,  но  тяжесть  осуждения

болезненно давала.

     -  Как уже  известно, и я должен  с  сожалением донести,  миссия моя не

имела никакого успеха.

     - Известно, - холодно повторил Валтам. - Мы видели телерепортаж.

     - Государь мой,  Кундалоа получит от соляриан неограниченную помощь. Но

Сконтару отказано во всем. Никаких кредитов, никаких технических советников,

туристов, торговли, - ничего.

     - Нам  это ясно, - сказал  Тордин. - Ты и был послан,  чтобы помощь эту

получить.

     -  Я  пробовал,  господин  мой,  -  безразлично ответил  Скорроган.  Он

говорил, поскольку надо было что-то сказать, но извиниться? Нет! - Соляриане

испытывают  к  нам  инстинктивную  неприязнь;  отчасти  потому,  что  питают

слабость к Кундалоа, а отчасти - из-за того, что мы так сильно отличаемся от

них.

     - Отличаемся, - раздраженно  признал Валтам, - но  раньше это  не имело

особого  значения. А сейчас  даже мингониане,  которые еще  меньше похожи на

людей,  получили от  соляриан неограниченную помощь. Такую же, какую получат

вскоре на Кундалоа, и на  которую мы рассчитывали. Мы стремимся, - продолжал

он, - к наилучшим отношениям с сильнейшей культурой  Галактики. Мы  могли бы

добиться  этого, и  даже гораздо большего.  Мне  известно, какое  настроение

царило в  Объединенных  Республиках. Они были готовы придти к нам с помощью,

прояви мы хоть немного доброй воли  к сотрудничеству... - его голос сломался

и замер в посвистах ветра.

     Через минуту он заговорил снова, голос его дрожал от бешенства.

     - Я послал  тебя,  моего личного представителя,  чтобы ты получил столь

великодушно жертвуемую помощь. Я верил тебе, я был  уверен,  что  ты отдаешь

себе отчет в бедственности  нашего  положения... Тьфу!..  - он с отвращением

сплюнул. - А ты все время вел себя нагло, бесцеремонно, грубо. В глазах всех

соляриан  ты оказался воплощением  тех  черт, которые они в  нас  ненавидят.

Ничего странного, что нам отказали. Счастье, что не объявили войны!

     - Еще не поздно, - сказал Тордин. - Мы можем послать другого...

     -  Нет,  -   Валтам  вздернул   голову   с  гордостью  и  высокомерием,

свойственным расе, для которой в делах честь была важнее жизни. -  Скорроган

был  нашим полномочным послом. Унижаться перед все Галактикой,  оправдываясь

невоспитанностью посла, мы не будем. Нам придется обойтись без соляриан.

     Снег пошел гуще, облака  закрыли почти все небо.  В одном только  месте

блестело несколько звезд. Мороз становился лютым.

     -  Такова цена  чести! - печально сказал Валтам. -  Сконтар голодает, и

солярианские продукты могли  бы вернуть нас к  жизни. Мы ходим в лохмотьях -

соляриане прислали бы одежду. Наши заводы или уничтожены, или устарели. Наша

молодежь  вырастает  совершенно  незнакомой  с галактической  цивилизацией и

технологией - соляриане прислали бы нам оборудование и инструкторов, помогли

бы в  освоении. Они бы прислали нам учителей, перед нами распахнулся бы путь

к величию... Но теперь  поздно, -  он  уперся в  Скоррогана взглядом, полным

удивления, печали, растерянности. - Зачем ты это сделал? Зачем?

     - Я сделал все, что мог, - сухо ответил Скорроган. - Если  я не годился

для этой миссии, надо было отправить кого-нибудь другого.

     - Ты подходил, - сказал Валтам. - Ты был лучшим нашим  дипломатом. Твой

опыт, твое  понимание несконтарианской психологии, твой выдающийся ум делали

тебя незаменимым во внешних отношениях. И  вдруг, в таком простом, очевидном

деле...  Но  довольно об этом! - Голос его перекрыл рев метели. - Нет  более

моих милостей на тебя! Сконтар будет уведомлен о твоей измене!

     -  Милостивый государь,  - простонал Скорроган ломающимся  голосом. - Я

снес твои слова, за которые любой другой заплатил бы поединком и смертью. Но

не вели мне слушать дальше. Позволь мне уйти.

     - Я  не могу  лишить тебя твоих  родовых привилегий и титулов, -  изрек

Валтам.  - Но роль  твоя в  имперском совете  завершена,  и  не смей  отныне

показываться ни во дворце, ни на официальных церемониях. И я сомневаюсь, что

теперь у тебя будет много друзей.

     - Возможно, - ответил Скорроган. - Я сделал все, что было в моих силах,

но  теперь, после всех нанесенных оскорблений, я не стану  ничего объяснять,

хотя  бы  и мог  попытаться. Что же касается будущего Сконтара, то я  бы мог

посоветовать...

     - Довольно, - заявил Валтам. - Ты уже причинил достаточно вреда.

     -  ...обратить  внимание  на  три  вещи.  -  Скорроган  вознес копье  в

направлении  далеких  сияющих  звезд. - Во-первых, помните  об этих солнцах.

Во-вторых, о  том, что делается здесь, у  нас,  например,  о трудах Дирина в

семантике.  И  наконец,  оглянитесь вокруг.  Посмотрите на  дома построенные

вашими отцами, на одежду, которую вы носите, вслушайтесь в собственный язык.

И через пятьдесят лет вы придете ко мне... придете просить прощения!

     Скорроган  закутался  в  плащ,  поклонился  Валтаму  и  большими шагами

направился через поле к городу. Вслед ему смотрели с горечью и недоумением в

глазах.

     В городе царил голод: следы  его читались всюду -  в позах измученных и

отчаявшихся, скучившихся  вокруг  костров и неуверенных в том,  переживут ли

они зиму. На мгновение Скорроган задумался: "Сколько же из них умрет?" Но он

не нашел в себе мужества додумать эту мысль до конца.

     Он услышал чье-то пение и задержался. Бродячий бард, из города в  город

идущий в  поисках  подаяния,  медленно  шел по  улице,  и его истлевший плащ

лохмотьями  развевался  по  ветру.  Иссохшими  пальцами он  касался струн  и

голосом  выводил старинную  балладу, в которой заключена  была  вся  жесткая

мелодичность, весь звучный, железный звон древнего языка, языка  Наарайму на

Сконтаре. Невеселого развлечения ради  Скорроган мысленно перевел две строфы

на земной:

     Крылатые птицы войны

     В диком полете

     Будят мертвую зиму

     Жаждой морского пути.

     Милая моя, пришло мое время,

     Пой о цветах,

     Чудеснейшая, когда прощаемся.

     Не болей, любимая моя.

     Ничего  близкого.  Исчез не  только  металлический ритм резких, твердых

звуков, не  только стерлась связь рифм  и аллитерации, но,  что  еще хуже, в

переводе на  земной это оказалось почти  бессмыслицей. Не  хватало аналогий.

Как можно, например, передать, полное бесчисленных  оттенков значения, слово

"винкарсраавин"  выражением "прощаемся"? Слишком разнятся для  этого  образы

мышления.

     Может быть,  именно здесь крылся смысл  отповеди, данной им  высочайшим

вождям.  Но  они не поймут все равно. Не  смогут понять. И он остался теперь

один перед лицом надвигающейся зимы.

     Валка  Вахино  сидел  в своем  саду, купаясь в потоке  солнечных лучей.

Теперь ему редко  выпадала возможность для алиакауи - какой бы тут подобрать

земной термин? "Сиеста"? Не совсем точно. Кундалоанец отдыхал, но никогда не

спал после полудня. Он сидел  или лежал во дворе, и солнце  проникало вглубь

его тела или омывал  его теплый  дождь.  Он  позволял  мыслям течь свободно.

Соляриане  называли это сном наяву. Но на самом  деле,  в земных  языках  не

нашлось бы точного  слова, чтобы  выразить...  что?  Что  соляриане  в любом

случае не в состоянии были понять...

     Временами  Вахино казалось,  что он уже  давным-давно, много веков,  не

отдыхал. Тяжелые обязанности военной поры, потом изматывающие путешествия на

Землю...   Теперь   же  Великий  Дом  нарек   его   Верховным  Советником  в

представлении, будто он понимает соляриан лучше, чем кто-либо в Лидзе.

     Возможно. Он много времени провел среди них, любил их. Но... Ради всего

святого: как они работают! Словно постоянно боятся опоздать! Можно подумать,

что они одержимы злыми демонами.

     Конечно,  промышленность  нужно  восстанавливать,  нужно  реформировать

устаревшие  методы, иначе никак не  получишь столь желанные богатства. Но, с

другой  стороны,  какое  это блаженство лежать в саду,  смотреть на  крупные

золотистые цветы, вдыхать воздух, полный несказанного аромата, слушать пение

насекомых  и размышлять над новым  стихом, который  складывается в голове!..

Солярианам  трудно  понять народ, в котором каждый  -  поэт. Ведь даже самый

глупый  и  необразованный кундалоанец  мог,  вытянувшись на солнце,  слагать

поэмы.  Что ж,  у каждого народа свои  способности. Разве можно сравниться с

изобретательским гением людей?

     В  голове  Вахино  рождались звучные и напевные фразы.  Он подбирал их,

отшлифовывал, отрабатывал  каждый звук, с растущим  удовлетворением компонуя

единое целое. Да, так будет  хорошо. Это запомнится, это будут  петь и через

сто лет. Валка Вахино не будет забыт. Кто знает, не назовут ли  его мастером

стихосложения - Алиа Амаути каунанрихо, валапа, вро!

     -  Простите  за беспокойство!  - тупой металлический  голос,  казалось,

заскрежетал  прямо  в мозгу.  Нежная  ткань  поэзии распалась и  унеслась  в

мрачные бездны беспамятства. Несколько мгновений Вахино  не  ощущал  ничего,

кроме невосполнимой утраты.

     - Еще раз простите, но вас  хочет видеть мистер Ломбард. - Звук исходил

от робопосыльного, подарка самого Ломбарда.  Вахино уже давно раздражало это

устройство из  блестящего  металла,  установленное  среди  старых  камней  и

скульптур.  Но он  боялся  нанести обиду,  да и штуковина оказывалась иногда

полезной.

     Ломбард, шеф  солярианской комиссии помощи, был самым важным  человеком

во всей системе Аваики. И Вахино оценил его деликатность: вместо того, чтобы

послать за ним, он явился сам. Только почему именно сейчас?

     - Скажи мистеру Ломбарду, что я сейчас приму его.

     Сперва  ему  надо было  что-то  накинуть на  себя: в  противоположность

кундалоанцам, люди  не  переносили  наготы.  Потом он  вошел в зал. Приказал

установить там несколько кресел земного  образца, люди  не  любят  сидеть на

плетеных матах... Еще одна причуда!

     Землянин был  невысоким,  коренастым,  с шапкой седых волос над плоским

лицом. Собственным трудом  он выбился из рабочих  в инженеры, а  затем  -  в

руководители  миссии, и усилия эти  оставили свои следы. За любую  работу он

брался с энтузиазмом, и тверд  был, как  сталь, хотя в общении слыл простым.

Обладая поразительно разносторонними интересами, по общему мнению в  системе

Аваики Ломбард творил просто чудеса.

     - Мир дому  твоему,  - буркнул гость.  И видя,  что Вахино делает знаки

слугам,  поспешно  добавил: - Только без этих ваших ритуалов! Мне  они очень

нравятся, но сейчас я просто не могу  три часа сидеть за столом и беседовать

о поэзии, прежде, чем перейти к  делу. Я,  собственно, давно хотел, чтобы вы

объяснили всем, что с этим пора кончать.

     - Но это наш древнейший обычай...

     - Вот именно: старый, устарелый - замедляет прогресс.  У  меня в мыслях

нет  ничего  плохого, мистер  Вахино, я  хотел бы, чтобы и у нас были  такие

прекрасные обычаи. Но не во время рабочего дня. Я вас очень об этом прошу.

     -  Конечно, вы правы. Это  попросту не  подходит  к современной  модели

промышленной цивилизации. А ведь  именно к  ней мы идем. -  Вахино  уселся в

кресле  и  предложил  гостю  сигареты.  Курение  было  отличительной  чертой

соляриан, и очень заразительной. Вахино и сам закурил с радостью неофита.

     - Да, в том-то и дело. Именно за этим я и пришел, мистер Вахино. У меня

нет никаких  определенных жалоб. Но накопилось множество мелких  проблем,  с

которыми  только вы сами можете  справиться. Мы,  соляриане, не хотим  и  не

можем вмешиваться в  ваши  внутренние  дела. Но кое-что  придется  изменить,

иначе мы просто не сможем вам помочь.

     Вахино понял. Он давно ждал этого разговора и теперь с печалью подумал,

что  надеяться больше  не  на что. Он  затянулся,  выпустил клуб  дыма  и  в

вежливом вопросе  поднял брови  вверх. И тут же вспомнил, что мимика лица не

является для соляриан средством общения. Он сказал громко:

     - Прошу вас, скажите мне,  что лежит у  вас на сердце. Я понимаю, что в

ваших словах нет неуважения, и готов внимать вам.

     -  Ладно!  - Ломбард наклонился в его сторону, нервно сжимая и разжимая

большие натруженные руки. - Соль  в том, что ваша  культура, ваша психика не

подходят к современной цивилизации. Это можно  изменить, но изменение должно

быть  радикальным.  Чтобы провести  его,  вы должны  издать  соответствующие

постановления, организовать рекламную компанию, изменить систему образования

и так далее. Без этого мы не стронемся с места.

     - Возьмем, например, сиесту, - продолжал  он. -  В  эту минуту  на всей

территории, где сейчас полдень, ни одно колесо  не крутится, ни одна  машина

не  двигается,  никто  не работает. Все валяются  на солнце, бормочут стихи,

напевают песенки,  или попросту дремлют. Так нельзя, Вахино,  если  мы хотим

создать настоящую цивилизацию! Плантации, шахты, фабрики, города!  Мы просто

ничего не  добьемся при четырехчасовом  рабочем дне! - Это верно. Но,  может

быть, у  нас попросту нет энергии вашей расы? У вас, например, очень высокая

активность щитовидной железы...

     - Это дело привычки. Надо лишь  научиться. Вовсе не  требуется работать

сверх  сил. Для того,  собственно, мы  и  механизируем вашу  культуру, чтобы

освободить вас от  физических усилий и  зависимости  от капризов природы. Но

машинной  цивилизации  не ужиться с таким множеством  верований,  обрядов  и

традиций, как у вас. На это просто нет времени. Жизнь слишком коротка, чтобы

делать ее  нелогичной. А вы все  еще слишком напоминаете сконтариан, которые

никак не могут расстаться со своими допотопными копьями.

     - Традиции придают жизни ценность, наделяют ее смыслом...

     - Технологическая культура создает собственные традиции. Со временем вы

в этом убедитесь. Она создает собственный  смысл  и, думаю, что  это - смысл

грядущего. Если придерживаться  устарелых  обычаев, то  никогда  не догонишь

истории. Ваша денежная система...

     - Она очень практична.

     -  На свой лад.  Но  как вы сможете  торговать  с Землей,  опираясь  на

серебряные монеты, когда солярианские деньги абстрактны? Вы будете вынуждены

перейти на нашу  систему и  также ввести безналичные  деньги. То же  самое с

вашей системой  весов и  мер, если вы  хотите пользоваться нашими машинами и

общаться с нашими учеными. Короче говоря, вам придется перенять от нас все.

     - Да, хотя бы ваши социальные понятия, -  добавил Ломбард через минуту.

- Ничего странного,  что вы  не  можете  освоить  планеты вашей  собственной

системы,  раз  каждый из вас мечтает быть похороненным  там, где был рожден.

Это  прекрасное чувство  - и только  лишь. Вам придется избавиться от  него,

если вы собираетесь когда-либо достичь звезд.

     - Даже  ваша религия, - продолжал он с некоторым смущением,  - простите

меня, но ведь в самом деле... в ней встречаются понятия, которые современная

наука категорически отвергает.

     -  Я  - агностик, -  спокойно ответил Вахино. -  Но для  многих религия

Мауироа еще весьма жива.

     - Если бы Великий Дом позволил нам прислать миссионеров,  мы смогли  бы

обратить всех, скажем,  в  неопантеизм. Мне  кажется,  это значительно более

прогрессивно  и  намного  более  научно,  чем  ваша  мифология. Если  вашему

обществу так уж необходимо  во что-то  верить,  пусть уж  это будет религия,

соответствующая фактам, которые современная  технология  вскоре  и  для  вас

сделает очевидными.

     -  Возможно.  Я  также  допускаю,  что  наш   семейный   уклад  слишком

консервативен и  старомоден на фоне  современной организации общества... Да,

тут требуются коренные перемены, а не обычная модернизация.

     - Именно, - подхватил Ломбард. - Речь идет о  полной перестройке образа

мышления.  Впрочем,  со  временем  вы  этого  достигнете.   После  посещения

экспедиции  Аллана  вы  научились  строить  ядерные  фабрики  и  космические

корабли. Сейчас я вам предлагаю лишь ускорить этот процесс.

     - А язык?

     -  Я  не  хочу  быть  обвиненным  в  шовинизме,  но  думаю,  что   всем

кундалоанцам  следовало бы выучить солярианский. Рано  или  поздно он станет

вам необходим.  Все ваши  ученые  и техники должны бегло  с ним  обращаться.

Языки Лауи, Муара  и прочие - очаровательны, но  они  совершенно не подходят

для  оперирования  научными  терминами.  Сама  их  многозначность...  честно

говоря, ваши философские труды звучат для меня поразительно расплывчато. Они

слишком метафоричны. Вашему языку не хватает точности.

     -  Всегда считалось,  -  печально  заметил  Вахино,  -  что  Араклес  и

Вранамаум  являются образцом кристальной ясности мысли. И я должен признать,

что для меня, в свою очередь,  ваши Кант или Рассел, или  даже Корибский, не

всегда  доступны.  Понятно,  у  меня  в  этом  нет  достаточной  практики...

Наверное, вы  правы. Младшее  поколение наверняка признает  это  за вами.  Я

изложу проблему перед Великим Домом, - решил он. - И, может быть, уже сейчас

удастся  что-то сделать.  В любом случае,  вам не придется ждать  долго. Вся

наша молодежь только и мечтает стать такой, какой  вы  хотите ее видеть. Это

гарантия успеха.

     -  Да, - согласился Ломбард.  Чуть  погодя он мягко  добавил:  -  Я  бы

предпочел,  чтобы  успех  не  давался  столь высокой  ценой.  Но  достаточно

посмотреть на Сконтар, чтобы понять, до какой степени это необходимо.

     -  О,  Сконтар!  За последние три  года они  достигли  больших успехов.

Пережили  такую  разруху,  но   теперь  не  только  полностью   восстановили

экономику,  но  и  организовали звездную  экспедицию. - Вахино  расплылся  в

улыбке. -  Я  не  испытываю любви  к нашим  давним  врагам,  но  не могу  не

восхищаться ими.

     - Они трудолюбивы,  - согласился  Ломбард. - И это все,  ничего больше.

Устаревшая  техника для них  - камень на шее.  Общая  продукция Кундалоа уже

сейчас в три  раза выше. Их  звездные  колонии  -  всего лишь отчаянный жест

нескольких  сотен. Сконтар может выжить, но он всегда  будет силой не более,

чем десятого сорта. Подождите немного, и он станет вашим сателлитом.

     -  И не потому,  -  продолжал  Ломбард, -  что им  не  хватит природных

ресурсов. Дело в том, что отстранив нашу помощь - а именно так и произошло -

они сами изолировали себя  от магистрали развития галактической цивилизации.

Ведь  они только  сейчас  принялись за  решение научных проблем  и  пытаются

создать аппаратуру, которой мы пользуемся уже сотни лет. Они совершают такие

ошибки, что следовало бы смеяться, не будь это столь печально. Их  язык, так

же как  и  ваш, не пригоден  для научной мысли, и  они точно так же  скованы

традициями. Я видел, например, их космические корабли, которые они строят по

собственным  проектам, вместо  того,  чтобы  копировать  наши модели...  это

просто гротески. Сто вариантов опробовав, они наконец-то наткнулись на след,

по   которому  мы  идем  издавна.  Корабли  у  них  шарообразные,  овальные,

кубические... я  даже  слышал,  что  кто-то  там  проектирует  четырехмерный

корабль!

     -  В принципе, это возможно, - пробормотал  Вахино. - Геометрия Римана,

на которой основаны межзвездные перемещения, допускает...

     - Исключено! Земляне  уже давно  пытались, но ничего  не  получилось. И

теперь только чудак, а ученые Сконтара в своей самоизоляции делаются  именно

чудаками, способен так мыслить. Нам, людям, посчастливилось, вот и все. Но и

мы потеряли немало времени, прежде чем выработали образ мышления, подходящий

для  технологической  цивилизации. И потом  мы достигли  звезд. Другие  тоже

могут это сделать, но сперва им нужно сформировать соответствующую культуру,

соответствующее мышление. Без нашего руководства ни Сконтар, ни любая другая

цивилизация не добьется этого на протяжении еще долгих веков.

     - Кстати, - продолжал Ломбард, шаря по карманам, - я только что получил

один  из  сконтарианских  философских  журналов.  Как  вы знаете,  кое-какие

контакты все же поддерживаются, официально отношения разорваны  не  были. Но

довольно  об  этом. Интересно, что  один  из  их  философов,  Дирин, который

работает над общей семантикой, не так  давно  произвел сенсацию... - Ломбард

наконец-то нашел журнал. - Вы читаете по-сконтариански, правда?

     -  Да,  -  сказал  Вахино.  -  Во время  войны  я  работал  в разведке.

Покажите-ка... -  Он нашел  упомянутую статью и начал переводить  вслух: - В

предыдущих работах автор указал, что  принцип обескоренения  не является сам

по   себе   универсальным,    но   должен   быть   подвергнут   определенным

психоматематическим операциям с учетом брогонарического - этого я не понял -

поля, которое в соединении с электронными атомоволнами...

     - Ну, что за абракадабра?

     - Понятия не  имею,  - рассеянно ответил Вахино. - Сконтарианский образ

мыслей чужд мне так же, как и вам.

     -  Просто какое-то  словоблудие,  - сказал  Ломбард.  - С  традиционным

сконтарским  "угадай-догадайся"  в  придачу! - Он швырнул журнал в небольшую

бронзовую  печь  и  огонь мгновенно охватил тонкие страницы.  -  Каждый, кто

имеет хоть минимум  понятия  об  общей семантике,  подтвердит, что это бред!

Раса чудаков!

     Ломбард улыбнулся презрительно, кивнул утверждающе, но он  был искренен

не до конца, и это понимали оба - он сам и кундалоанец.

     -  Я хочу, чтобы ты  нашел для меня пару часов  завтра утром,  - сказал

Скорроган.

     -  Постараюсь, - Тордин  ХI,  Валтам Империи Сконтар, кивнул поседевшей

головой. - Хотя я предпочел бы на следующей неделе.

     - Утром! Очень тебя прошу!

     - Хорошо, - согласился Тордин. - А в чем дело?

     - Хочу совершить с тобой небольшую прогулку на Кундалоа.

     - Почему именно туда? И почему именно утром?

     - Объясню, когда встретимся. - Скорроган наклонил голову,  покрытую еще

густой, но уже белой, как молоко, гривой, и выключил свой экран.

     Тордин  снисходительно   улыбнулся.  Скорроган  был   известен   своими

причудами. "Нам, старикам, следует держаться вместе, - подумал он. - Уже два

поколения выросли и наступают нам на пятки".

     Более тридцати лет вынужденного отшельничества, безусловно, не могли не

изменить некогда  столь  уверенного  в себе Скоррогана.  Но он  не согнулся.

Когда постепенное восстановление Сконтара начало приносить такие неожиданные

результаты, что  о  его  неудачной  миссии позабыли, круг друзей  постепенно

восстановился, и  хотя  он  по-прежнему  жил  в  одиночестве, его  перестали

приветствовать  косыми  взглядами. А  Тордин убедился, что давняя их приязнь

все  так же  жива, и  часто навещал Краакааум или же приглашал Скоррогана во

дворец. Он  даже  предлагал старому аристократу место в Верховном Совете, но

тот отказался и еще десять лет - а  может,  все двадцать? - отстаивал совсем

по-детски,  княжескую  честь.  И  лишь теперь он  в  первый раз обратился  с

просьбой... "Да, - думал  Тордин, -  я полечу  с ним  утром.  Бог с  ней,  с

работой! Монархам тоже, время от времени, полагается отпуск".

     Он поднялся с кресла и,  прихрамывая,  направился к окну. Ревматизм  не

давал о себе  забыть  - несмотря  даже на новый гормональный метод  лечения.

Правда, курс  еще  не  был закончен. При  виде засыпанной снегом  долины его

охватила дрожь. Зима снова была близко.

     Геологи утверждают,  что Сконтар вступает в новый ледниковый период. Но

этому  не  бывать!  Лет  через  десять  инженеры-климатологи отработают свою

технику, и ледники вернутся на дальний север.

     А в южном полушарии сейчас лето,  поля  зеленеют,  дым  от  деревенских

домиков  плывет  к  теплому  голубому  небу.  Кто  там  возглавляет  научную

группу?... Ах да, Азогайр, сын Хаастингса. Благодаря его работам по генетике

и  агрономии  независимые  крестьяне  полностью обеспечивают продовольствием

новую цивилизацию. Древнее сословие свободных землепашцев, оплот Сконтара на

протяжении  всей истории, не только не вымерло, но  и до сих пор незаменимо.

Зато кое-что  изменилось  до  неузнаваемости.  Тордин печально улыбнулся при

мысли  о  преобразованиях, которым  за последние пятьдесят лет  подвергалась

Валтамарчиа.

     Сконтар  теперь уже только по названию  являлся  Империей. Был разрешен

парадокс   сочетания  либерального  государства  с  невыборным,  но  надежно

функционирующим,  правительством.  Каждое   новое  знание  ускоряло  процесс

изменений, и на протяжении жизни всего лишь двух поколений ложились столетия

развития. Однако странно:  естественные  науки  развиваются стремительно,  а

искусство, музыка  и литература почти не  изменились;  общество  по-прежнему

говорит на старинном наараймском языке...

     Тордин  прервал  размышления  и   вернулся  к  столу.  Работы  хватало.

Например, дело о  колонии на  планете Аэрик!  В межзвездной сети  нескольких

сотен быстро  развивающихся поселений неизбежны конфликты. Но все это мелочи

по сравнению с тем, что Империя, наконец, прочно стала на ноги.

     Сконтар  далеко вперед  ушел от  того, пятидесятилетней  давности,  дня

печали,  от последовавшей  за ним эпохи  голода,  нищеты и  болезней. Тордин

подумал, что даже он  сам не очень  ясно представляет, какой долгой была эта

дорога.  Он взял микролектор и принялся  проглядывать страницы. Он не владел

новым методом с той свободой, как молодые, обученные ему от рождения. Тем не

менее  арризировал он умело,  легко интегрировал в подсознании и индолировал

любую  вероятность.  Теперь  он  просто  не  мог  понять, как это он  раньше

принимал решения, опираясь на один лишь разум.

     Тордин  вышел  из  ворот  одной  из  наружных  башен  замка  Краакааум.

Скорроган  назначил  встречу  здесь,  а  не  внутри  замка,  так  как  любил

открывающийся  отсюда  пейзаж: "Действительно красиво!  - подумал  Валтам. -

Даже голова кружится от  вида бурых облаков внизу и торчащих из них льдистых

вершин". Над ними возносились старинные укрепления, а еще выше черные склоны

Краакара, от  которого  и пошло название горного гнезда. Ветер  пронзительно

стонал и швырялся сухим снегом.

     Стража приветственно  взмахнула  копьями. Иного оружия у них  не  было,

лучеметы  на  стенах  замка  представлялись  излишеством.  Да  оружия  и  не

требовалось  в  сердце  державы,  мощью  уступающей  разве  что  солярианам.

Скорроган ждал.

     Пятьдесят  лет  почти  не согнули его спину, не лишили глаза  яростного

блеска. Однако  сегодня Тордин  заметил  в  облике  старика признаки глубоко

скрытого напряженного ожидания. Словно бы он видел конец пути.

     Скорроган выполнил приветственные жесты и пригласил друга внутрь.

     -  Нет,  благодарю,  -  возразил  Тордин,  -  я в самом  деле занят.  Я

предпочел бы лететь немедленно.

     Князь ответствовал ритуальной формой сожаления,  но  видно было, что он

сам дрожит от нетерпения и с трудом бы перенес часовую беседу в замке.

     - В таком случае, идем, - сказал он. - Мой корабль готов.

     Небольшой   робокорабль   со   странными   обводами,    типичными   для

четырехмерных звездолетов, был припаркован  позади замка. Они вошли и заняли

места в самом центре, где аппаратура не мешала обзору.

     - А  теперь,  -  сказал Тордин, - может ты мне  скажешь,  почему именно

сегодня тебе вздумалось лететь на Кундалоа.

     Скорроган посмотрел на него, во взгляде ожила древняя затаенная обида.

     - Сегодня, - неторопливо ответил он,  - исполнилось ровно пятьдесят лет

с того дня, когда я вернулся с Земли.

     -  Ах, так? - удивился Тордин,  и ему сделалось  не  по  себе.  Неужели

старый чудак решил вспомнить старые счеты?

     -  Может,  ты  и  забыл,  -  продолжал  Скорроган,  -  но  деварганируй

подсознание, и увидишь.  Я заявил тогда вождям, что пройдет пятьдесят лет, и

они придут ко мне просить прощения.

     - И теперь тебе хочется отомстить? - Тордин не был удивлен, но и причин

для извинения не видел.

     - Да,  - ответил Скорроган. - Тогда я не мог этого  объяснить. Никто не

стал бы  меня слушать,  да и  сам  я  не был  до конца уверен, что  поступил

правильно. Он усмехнулся и сухими ладонями взялся за пульт управления.

     - Теперь  же эта уверенность у меня есть. Время доказало мою правоту. И

я получу все  то, чего был лишен, продемонстрировав тебе сегодня, что давняя

моя  миссия  увенчалась полным  успехом.  Тебе  следует  знать,  что я тогда

совершенно намеренно озлоблял соляриан.

     Он  нажал  кнопку  запуска  главного  двигателя и,  преодолев  половину

светового  года, они увидели огромный голубой  шар  Кундалоа, поблескивающий

мягким светом на фоне звезд.

     Тордин сидел спокойно, пока эта необычная исповедь постепенно проникала

в его  сознание.  Первым  его  побуждением было признаться,  что  он  всегда

подсознательно ожидал чего-то подобного. В глубине души он никогда не верил,

что Скорроган  столь невоспитан. И однако?.. Нет, он  не был изменником.  Но

непонятно, чего он добивался?

     -  После  войны  ты  редко  бывал  на  Кундалоа, так  ведь?  -  спросил

Скорроган.

     - Да, всего  три  раза  и очень недолго.  Планета  изобилия,  соляриане

помогли им встать на ноги.

     -  Изобилие...  да, у  них изобилие.  -  На  лице  Скоррогана появилась

усмешка, однако печальная и больше напоминающая гримасу.

     -  Ожирели  до невозможности! Этот их рационализм прямо  раздувает  всю

систему  вместе  с тремя звездными колониями. Гневным движением  он  потянул

штурвал ручного пилотажа и корабль накренился.

     Они  опустились  на  краю  гигантского космопорта  в  Кундалоа-Сити,  и

ангарные роботы  немедленно  принялись укутывать машину  в защитный  силовой

кокон.

     -  Что  теперь?  -  шепотом  спросил  Тордин.  Его  охватил  внезапный,

необъяснимый  страх,  неясное предчувствие, что то,  что  он увидит,  ему не

понравится.

     - Прогуляемся по столице, - сказал  Скорроган, - и, может быть, сделаем

пару поездок по планете. Я хочу появиться здесь неофициально, инкогнито. Это

единственный способ увидеть  действительную повседневную жизнь, которая куда

показательнее, чем любая статистика и экономические данные. Я  хочу показать

тебе, от чего я спас Сконтар. Тордин! - воскликнул он с болезненной улыбкой.

- Я всю жизнь отдал своей планете.  Во всяком случае, пятьдесят лет жизни...

Пятьдесят лет бесчестья и одиночества.

     Они  миновали ворота и углубились в закоулки из бетона  и  стали. Всюду

царило безудержное движение, лихорадочный пульс  солярианской цивилизации. В

толпе  значительную часть составляли люди, прибывшие  на Аваики по делам или

же развлечения  ради.  Впрочем, кундалоанцев  не всегда  можно было  от  них

отличить:  две расы  очень  похожи, а кроме  того, и  те и другие были одеты

по-соляриански...

     Тордин с недоумением покачал головой, прислушиваясь к разговорам.

     -  Не  понимаю!  - прокричал он  Скоррогану,  пытаясь пробиться  сквозь

звуковой фон. - Я же знаю кундалоанские языки. Лауи, муара, но...

     - Ничего  странного,  -  ответил  Скорроган. -  Тут почти  все  говорят

по-соляриански. Местные языки быстро вымирают.

     Толстый солярианин в ярком спортивном костюме кричал местному торговцу,

стоящему у двери в магазинчик:

     - Эй, бой! Дать тут на память, хоп-хоп...

     - "Сто  слов по-кундалоански", -  скривился  Скорроган.  - Правда,  это

скоро кончится,  местная молодежь с  детства учится  языку по-настоящему. Но

туристы неисправимы.

     Он содрогнулся и невольно потянулся за пистолетом.

     Но времена переменились. Теперь не разрезали напополам кого-либо только

за то, что он вызывал антипатию. Даже на Сконтаре это вышло из моды.

     Турист повернулся и наткнулся на них.

     - Простите! - выкрикнул он, демонстрируя вежливость. - Я

     был так невнимателен.

     - Ничего, - пожал плечами Скорроган.

     Солярианин перешел теперь на твердо выговариваемый наараймский:

     -  Мне  и в  самом деле очень  жаль. Могу я  предложить  вам что-нибудь

выпить?

     - Нет, к сожалению, - ответил Скорроган и слегка скривился.

     -  Ну и планета! Отсталая, как... как  Плутон.  Еду  отсюда на Сконтар.

Надеюсь, мне там  удастся провернуть пару делишек... вы, сконтариане, в этом

понимаете.

     Скорроган фыркнул  с отвращением и  отшатнулся, таща Тордина на  собой.

Они отошли уже далеко, когда Валтам спросил:

     - Куда  подевались твои хорошие манеры?  Ведь  он хотел проявить к  нам

приязнь. Ты разве питаешь к людям ненависть?

     -  Мне  нравятся люди,  - ответил Скорроган, - но не нравятся  туристы.

Возблагодарим судьбу, что этот сорт людей редко показывается на Сконтаре. Их

предприниматели,  инженеры,  ученые  -  очень  милы.  Я  искренне  рад,  что

благодаря улучшению отношений, люди станут чаще у нас появляться. Но - долой

туристов!

     - Почему?

     Скорроган резким движением указал на пылающие неоновые надписи:

     ПОСЕЩАЙТЕ ДОСТОПРИМЕЧАТЕЛЬНОСТИ КУНДАЛОА!

     ОРИГИНАЛЬНЫЕ ДРЕВНИЕ ОБРЯДЫ ПЕРВОБЫТНЫХ КУЛЬТОВ МАУИРОА!

     НЕВООБРАЗИМАЯ ЖИВОПИСНАЯ МАГИЯ ДРЕВНИХ ОБЫЧАЕВ!

     НАВЕСТИТЕ СВЯТЫНЮ НАИВЫСШЕГО БОЖЕСТВА!

     ЦЕНА ЗА БИЛЕТ СНИЖЕНА!

     ДЛЯ ЭКСКУРСИЙ ЛЬГОТЫ!

     - Религия Мауироа раньше была Религией, - тихо  заговорил  Скорроган. -

Это была изящная и утонченная вера. Хоть она и содержала ненаучные элементы,

это-то можно было изменить. Теперь уже поздно. Большинство местных жителей -

или неопантеисты или атеисты, а древние обряды  отправляются ради выгоды. Из

них разыгрываются представления. - Он скривился. - Кундалоа сохранила старые

красочные   обряды,   фольклор,  народные   песни...  Но  она  осознала   их

зрелищность, и это куда хуже, чем если бы она их просто предала забвению.

     - Я не совсем понимаю, чем ты  так возмущен, - сказал Тордин. - Времена

изменились. И на Сконтаре тоже.

     - Да, но - иначе. Ты только оглянись! В Солнечной Системе ты не был, но

снимки   должен  был  видеть.  Так   что  можешь  полюбоваться  -   типичный

солярианский город. Немного провинциальный, возможно, но типичный. И во всей

системе Аваики  ты не найдешь города, который по  духу своему  не был  бы...

человеческим.

     - Ты  не найдешь, -  продолжал  он,  -  некогда процветавших искусства,

литературы, музыки.  Лишь точное  копирование солярианских  образцов или  же

бездарные подделки под  традиционные  каноны - фальшивая романтика прошлого.

Ты не  найдешь науки, которая не  была  бы  слепком солярианской; других, не

солярианских,  машин;  все   меньше   становится  домов,   отличающихся   от

стандартного  человеческого  жилья.  Распались  семейные  связи, на  которые

опиралась местная  культура, а  супружеские отношения  столь  же мимолетны и

случайны, как и  на самой Земле. Исчезла древняя привычка к оседлости, почти

нет племенных хозяйств. Молодежь тянется  в город,  чтобы заработать миллион

абстрактных кредиток. Ведь даже пища теперь солярианского образца, а местные

блюда можно получить только в немногих дорогих ресторанах.

     - Нет более, -  продолжал он, - вылепленной вручную посуды,  нет тканей

ручного  производства.  Все  носят  фабричное.  Нет давних  поэтов и бардов,

впрочем, никто  бы их и не слушал. Все торчат перед телевизорами. Нет больше

философов араклейской  или вранамаумской школы, есть только в разной степени

способные комментаторы Рассела и Корибского...

     Скорроган  замолчал.  Тордин  долго  не  отзывался,  а потом  задумчиво

проговорил:

     -  Я  понимаю,  что  ты хочешь  сказать. Кундалоа сделала  себя слепком

Земли.

     - Да. И это стало неизбежным с того мгновения, когда они приняли помощь

соляриан. Они  оказались вынуждены принять солярианскую  науку, солярианскую

экономику,  и  наконец, - всю  солярианскую культуру. Это  был  единственный

образец, понятный землянам, а именно они заправляли всей реконструкцией. Да,

их культура давала  весьма ощутимые  результаты, и кундалоанцы приняли  ее с

радостью, но теперь слишком поздно. Им  уже не избавиться от этого. Да они и

не захотят избавляться.

     -  Знаешь, - добавил он, - однажды  так уже  было. Я знаком с  историей

Солнечной  Системы и  с  историей  Земли. Когда-то,  еще до  того, как  люди

достигли планет своей собственной системы, на  Земле существовали  различные

культуры, очень непохожие. Но, в  конце концов, одна  из них добилась такого

технологического могущества, что никто не смог с ней не то, что соперничать,

но и  просто  сосуществовать. Нужно было догонять,  а  для этого нужна  была

помощь,  а  помощь давалась  лишь  при условии  следования  образцу...  И  в

результате исчезло все, что слегка даже отличалось от образца.

     - И от этого ты хотел  уберечь  нас? - спросил Тордин. - Я понимаю твою

точку зрения. Однако,  подумай, стоила  ли духовная привязанность  к древним

традициям миллиона погибших и более чем десятилетия нищеты и бедствий.

     - Это не только духовная привязанность, - убежденно заявил Скорроган. -

Разве ты  не видишь этого? Будущее  -  в  науке. А разве солярианская  наука

является единственным  возможным путем? Стоило ли  для  того, чтобы  выжить,

становится чем-то вроде второсортных  людей?  Или же возможно  было отыскать

свой путь? Я считал, что возможно. Я считал, что это необходимо.

     -  Ни  одна  внеземная  раса,  -  продолжал  он,  - никогда  не  станет

настоящими  людьми.  Слишком   различны  основы   психики,   обмен  веществ,

инстинкты, формы мышления  - все. Одна раса  способна размышлять категориями

другой, но  в совершенстве  - никогда. Ты же  знаешь, как  труден  перевод с

чужого  языка.  А  любая  мысль  передается  речью. Язык и речь -  отражения

основных  форм мышления.  Наиболее отработанная, верная и точная философия и

наука одной расы никогда  не будет в той же степени  понятна другой. Потому,

что каждая делает на основе одной, пусть даже безусловной,  реальности, хотя

бы чуть-чуть, но разные обобщения.

     -  Я  хотел, - тут голос его задрожал, -  уберечь нас от  превращения в

духовный придаток соляриан. Сконтар был отсталой планетой, мы были вынуждены

изменить  свой образ жизни. Но  зачем  менять  его  на совершенно чуждую нам

форму? Почему не пойти по своему пути, такому,  какой наиболее согласуется с

естественным путем нашего развития?

     Он пожал плечами.

     -  Я  сделал  это,  -  спокойно закончил он.  - Риск был  страшным.  Но

удалось. Дирин развил семантику, мы построили четырехмерный корабль, создали

психосимвологию...  Обрати   внимание:   всем   этим   солярианские   ученые

пренебрегали. Но зато теперь мы преодолеваем всю Галактику  за  то же время,

за которое их допотопные  звездолетики успевают доползти от  Солнца до Альфы

Центавра.  Да, за полстолетия соляриане реконструировали  Кундалоа.  Сконтар

реконструировал  себя  сам.  А  ведь  это  огромная  разница!  Мы  сохранили

неуловимое:  искусство, ремесла, обычаи,  музыку, язык, литературу, религию.

То, что  мы переживаем сегодня, достойно  определения Золотого Века. Но лишь

потому, что мы остались сами собой.

     Он  погрузился в молчание. Какое-то время Тордин тоже не произносил  ни

слова.

     Они свернули на  тихую  боковую улочку старой части города. Большинство

домов здесь  строились  в  досолярианскую эпоху. Часто  встречались  люди  в

традиционных   местных  одеяниях.   Группа  земных  туристов   столпилась  у

гончарного круга. Их сопровождал гид.

     - Так что? - спросил Скорроган.

     - Сам  не  знаю,  -  Тордин  задумчиво покачал  головой. - Все  это так

неожиданно. Может, ты и прав. Может - нет. Мне надо подумать.

     - Я думал пятьдесят лет, - сухо ответил Скорроган.  - Могу, разумеется,

подождать еще.

     Они подошли к станку. Старый кундалоанец сидел перед ним  посреди горок

товара: цветасто раскрашенных кувшинов, чашек, мисок. Туземное производство.

     - Присмотрись-ка, - попросил Тордина Скорроган. - Ты когда-нибудь видел

старинные  изделия? Это  - ширпотреб, тысячами изготавливаемый  для  продажи

туристам. Рисунок нарушен, выполнение безобразное. А ведь любая линия, любая

черточка этих узоров некогда что-то обозначала.

     Их взгляд  упал на кувшин,  стоящий рядом с гончарным кругом. И даже не

склонный к  восторгам Валтам вздрогнул от изумления. Кувшин словно пылал, он

казался  живым существом. В  скупой  совершенной простоте  чистых  линий,  в

удлиненных  плавных  изгибах  гончар как будто заключил  всю  свою любовь  и

тоску. Этот кувшин, почему-то подумал Тордин, будет жить, когда  меня уже не

станет.

     Скорроган свистнул:

     - Настоящая  старина! Древняя  вещь!  - сказал он. - Ему побольше сотни

лет! Музейный предмет! Как он попал на эту барахолку?

     Столпившиеся земляне стояли несколько в стороне от гигантов-сконтариан,

и Скорроган следил за  выражением их лиц с невеселой радостью: научились нас

уважать.  Соляриане  уже  перестали  ненавидеть  Сконтар,  считаются с  ним.

Присылают свою молодежь, чтобы изучала науку, языки и культуру. Кундалоа для

них уже не в счет.

     Тем временем, какая-то женщина, перехватив его взгляд, увидела кувшин.

     - Сколько? - потребовала она.

     - Не продавать, - ответил кундалоанец. Он говорил напряженным шепотом и

вытирал о себя разом вспотевшие ладони.

     - Продавать, - женщина деланно улыбнулась старику. - Дать много деньги.

Дать десять кредиток.

     - Не продавать.

     - Я дать сто кредиток. Продавать!

     - Это моя. Семья иметь много лет. Не продавать.

     - Продавать! - женщина размахивала перед ним пачкой банкнот.

     Старик  прижал  кувшин к  впалой груди и смотрел черными  повлажневшими

глазами, в которых выступили недолгие слезы седого возраста.

     - Не продавать. Иди. Не продавать самауи.

     - Пойдем,  - буркнул Тордин. Он схватил Скоррогана за  плечо  и  сильно

потянул за собой. - Пойдем отсюда. Возвращаемся на Сконтар.

     - Уже?

     -  Да.  Да.  Ты  был  прав,  Скорроган. Ты был прав  и я хочу  публично

извиниться пред тобой. Ты - наш спаситель. Но - вернемся домой.

     Они  заспешили в  сторону космопорта. Тордину  хотелось поскорее забыть

глаза старого кундалоанца. Но он  не был уверен,  что  это  когда-нибудь ему

удастся.

 

Ссылка на комментарий
Поделиться на других сайтах

Архивировано

Эта тема находится в архиве и закрыта для дальнейших сообщений.


  • Наш выбор

    • Ани - город 1001 церкви
      Самая красивая, самая роскошная, самая богатая… Такими словами можно характеризовать жемчужину Востока - город АНИ, который долгие годы приковывал к себе внимание, благодаря исключительной красоте и величию. Даже сейчас, когда от города остались только руины, он продолжает вызывать восхищение.
      Город Ани расположен на высоком берегу одного из притоков реки Ахурян.
       

       
       
      • 4 ответа
    • В БЕРЛИНЕ БОЛЬШЕ НЕТ АЗЕРБАЙДЖАНА
      Конец азербайджанской истории в Университете им. Гумбольдта: Совет студентов резко раскритиковал кафедру, финансируемую режимом. Кафедра, финансируемая со стороны, будет ликвидирована.
      • 1 ответ
    • Фильм: "Арцах непокорённый. Дадиванк"  Автор фильма, Виктор Коноплёв
      Фильм: "Арцах непокорённый. Дадиванк"
      Автор фильма Виктор Коноплёв.
        • Like
      • 0 ответов
    • В Риме изберут Патриарха Армянской Католической церкви
      В сентябре в Риме пройдет епископальное собрание, в рамках которого планируется избрание Патриарха Армянской Католической церкви.
       
      Об этом сообщает VaticanNews.
       
      Ранее, 22 июня, попытка избрать патриарха провалилась, поскольку ни один из кандидатов не смог набрать две трети голосов, а это одно из требований, избирательного синодального устава восточных церквей.

       
      Отмечается, что новый патриарх заменит Григора Петроса, который скончался в мае 2021 года. С этой целью в Рим приглашены епископы Армянской Католической церкви, служащие в епархиях различных городов мира.
       
      Епископы соберутся в Лионской духовной семинарии в Риме. Выборы начнутся под руководством кардинала Леонардо Сантри 22 сентября.
       
      • 0 ответов
    • History of Modern Iran
      Решил познакомить вас, с интересными материалами специалиста по истории Ирана.
      Уверен, найдете очень много интересного.
       
      Edward Abrahamian, "History of Modern Iran". 
      "В XIX веке европейцы часто описывали Каджарских шахов как типичных "восточных деспотов". Однако на самом деле их деспотизм существовал лишь в виртуальной реальности. 
      Власть шаха была крайне ограниченной из-за отсутствия государственной бюрократии и регулярной армии. Его реальная власть не простиралась далее столицы. Более того, его авторитет практически ничего не значил на местном уровне, пока не получал поддержку региональных вельмож
      • 4 ответа
  • Сейчас в сети   9 пользователей, 0 анонимных, 139 гостей (Полный список)

  • День рождения сегодня

  • Сейчас в сети

    139 гостей
    Vito vanski Good Boy lord17 Firefly OLD MEN ст. л-т stephanie S Lun
  • Сейчас на странице

    Нет пользователей, просматривающих эту страницу.

  • Сейчас на странице

    • Нет пользователей, просматривающих эту страницу.


×
×
  • Создать...