Перейти к публикации

Рекомендованные сообщения

Майкл Гелприн

                                                                          Свеча горела

Звонок раздался, когда Андрей Петрович потерял уже всякую надежду.
— Здравствуйте, я по объявлению. Вы даете уроки литературы?
Андрей Петрович вгляделся в экран видеофона. Мужчина под тридцать. Строго одет — костюм, галстук. Улыбается, но глаза серьезные. У Андрея Петровича екнуло сердце, объявление он вывешивал в сеть лишь по привычке. За десять лет было шесть звонков. Трое ошиблись номером, еще двое оказались работающими по старинке страховыми агентами, а один попутал литературу с лигатурой.
— Д-даю уроки, — запинаясь от волнения, сказал Андрей Петрович. — Н-на дому. Вас интересует литература?
— Интересует, — кивнул собеседник. — Меня зовут Максим. Позвольте узнать, каковы условия.
«Задаром!» — едва не вырвалось у Андрея Петровича.
— Оплата почасовая, — заставил себя выговорить он. — По договоренности. Когда бы вы хотели начать?
— Я, собственно... — собеседник замялся.
— Первое занятие бесплатно, — поспешно добавил Андрей Петрович. — Если вам не понравится, то...
— Давайте завтра, — решительно сказал Максим. — В десять утра вас устроит? К девяти я отвожу детей в школу, а потом свободен до двух.
— Устроит, — обрадовался Андрей Петрович. — Записывайте адрес.
— Говорите, я запомню.
В эту ночь Андрей Петрович не спал, ходил по крошечной комнате, почти келье, не зная, куда девать трясущиеся от переживаний руки. Вот уже двенадцать лет он жил на нищенское пособие. С того самого дня, как его уволили.
— Вы слишком узкий специалист, — сказал тогда, пряча глаза, директор лицея для детей с гуманитарными наклонностями. — Мы ценим вас как опытного преподавателя, но вот ваш предмет, увы. Скажите, вы не хотите переучиться? Стоимость обучения лицей мог бы частично оплатить. Виртуальная этика, основы виртуального права, история робототехники — вы вполне бы могли преподавать это. Даже кинематограф все еще достаточно популярен. Ему, конечно, недолго осталось, но на ваш век... Как вы полагаете?
Андрей Петрович отказался, о чем немало потом сожалел. Новую работу найти не удалось, литература осталась в считанных учебных заведениях, последние библиотеки закрывались, филологи один за другим переквалифицировались кто во что горазд. Пару лет он обивал пороги гимназий, лицеев и спецшкол. Потом прекратил. Промаялся полгода на курсах переквалификации. Когда ушла жена, бросил и их.
Сбережения быстро закончились, и Андрею Петровичу пришлось затянуть ремень. Потом продать аэромобиль, старый, но надежный. Антикварный сервиз, оставшийся от мамы, за ним — вещи. А затем... Андрея Петровича мутило каждый раз, когда он вспоминал об этом, — затем настала очередь книг. Древних, толстых, бумажных, тоже от мамы. За раритеты коллекционеры давали хорошие деньги, так что граф Толстой кормил целый месяц. Достоевский — две недели. Бунин — полторы.
В результате у Андрея Петровича осталось полсотни книг — самых любимых, перечитанных по десятку раз, тех, с которыми расстаться не мог. Ремарк, Хемингуэй, Маркес, Булгаков, Бродский, Пастернак... Книги стояли на этажерке, занимая четыре полки, Андрей Петрович ежедневно стирал с корешков пыль.
«Если этот парень, Максим, — беспорядочно думал Андрей Петрович, нервно расхаживая от стены к стене, — если он... Тогда, возможно, удастся откупить назад Бальмонта. Или Мураками. Или Амаду».
Пустяки, понял Андрей Петрович внезапно. Неважно, удастся ли откупить. Он может передать, вот оно, вот что единственно важное. Передать! Передать другим то, что знает, то, что у него есть.
Максим позвонил в дверь ровно в десять, минута в минуту.
— Проходите, — засуетился Андрей Петрович. — Присаживайтесь. Вот, собственно... С чего бы вы хотели начать?
Максим помялся, осторожно уселся на край стула.
— С чего вы посчитаете нужным. Понимаете, я профан. Полный. Меня ничему не учили.
— Да-да, естественно, — закивал Андрей Петрович. — Как и всех прочих. В общеобразовательных школах литературу не преподают почти сотню лет. А сейчас уже не преподают и в специальных.
— Нигде? — спросил Максим тихо.
— Боюсь, что уже нигде. Понимаете, в конце двадцатого века начался кризис. Читать стало некогда. Сначала детям, затем дети повзрослели, и читать стало некогда их детям. Еще более некогда, чем родителям. Появились другие удовольствия — в основном виртуальные. Игры. Всякие тесты, квесты... — Андрей Петрович махнул рукой. — Ну и, конечно, техника. Технические дисциплины стали вытеснять гуманитарные. Кибернетика, квантовые механика и электродинамика, физика высоких энергий. А литература, история, география отошли на задний план. Особенно литература. Вы следите, Максим?
— Да, продолжайте, пожалуйста.
— В двадцать первом веке перестали печатать книги, бумагу сменила электроника. Но и в электронном варианте спрос на литературу падал — стремительно, в несколько раз в каждом новом поколении по сравнению с предыдущим. Как следствие, уменьшилось количество литераторов, потом их не стало совсем — люди перестали писать. Филологи продержались на сотню лет дольше — за счет написанного за двадцать предыдущих веков.
Андрей Петрович замолчал, утер рукой вспотевший вдруг лоб.
— Мне нелегко об этом говорить, — сказал он наконец. — Я осознаю, что процесс закономерный. Литература умерла потому, что не ужилась с прогрессом. Но вот дети, вы понимаете... Дети! Литература была тем, что формировало умы. Особенно поэзия. Тем, что определяло внутренний мир человека, его духовность. Дети растут бездуховными, вот что страшно, вот что ужасно, Максим!
— Я сам пришел к такому выводу, Андрей Петрович. И именно поэтому обратился к вам.
— У вас есть дети?
— Да, — Максим замялся. — Двое. Павлик и Анечка, погодки. Андрей Петрович, мне нужны лишь азы. Я найду литературу в сети, буду читать. Мне лишь надо знать что. И на что делать упор. Вы научите меня?
— Да, — сказал Андрей Петрович твердо. — Научу.
Он поднялся, скрестил на груди руки, сосредоточился.
— Пастернак, — сказал он торжественно. — Мело, мело по всей земле, во все пределы. Свеча горела на столе, свеча горела...
— Вы придете завтра, Максим? — стараясь унять дрожь в голосе, спросил Андрей Петрович.
— Непременно. Только вот... Знаете, я работаю управляющим у состоятельной семейной пары. Веду хозяйство, дела, подбиваю счета. У меня невысокая зарплата. Но я, — Максим обвел глазами помещение, — могу приносить продукты. Кое-какие вещи, возможно, бытовую технику. В счет оплаты. Вас устроит?
Андрей Петрович невольно покраснел. Его бы устроило и задаром.
— Конечно, Максим, — сказал он. — Спасибо. Жду вас завтра.
— Литература — это не только о чем написано, — говорил Андрей Петрович, расхаживая по комнате. — Это еще и как написано. Язык, Максим, тот самый инструмент, которым пользовались великие писатели и поэты. Вот послушайте.
Максим сосредоточенно слушал. Казалось, он старается запомнить, заучить речь преподавателя наизусть.
— Пушкин, — говорил Андрей Петрович и начинал декламировать.
«Таврида», «Анчар», «Евгений Онегин».
Лермонтов «Мцыри».
Баратынский, Есенин, Маяковский, Блок, Бальмонт, Ахматова, Гумилев, Мандельштам, Высоцкий...
Максим слушал.
— Не устали? — спрашивал Андрей Петрович.
— Нет-нет, что вы. Продолжайте, пожалуйста.
День сменялся новым. Андрей Петрович воспрянул, пробудился к жизни, в которой неожиданно появился смысл. Поэзию сменила проза, на нее времени уходило гораздо больше, но Максим оказался благодарным учеником. Схватывал он на лету. Андрей Петрович не переставал удивляться, как Максим, поначалу глухой к слову, не воспринимающий, не чувствующий вложенную в язык гармонию, с каждым днем постигал ее и познавал лучше, глубже, чем в предыдущий.
Бальзак, Гюго, Мопассан, Достоевский, Тургенев, Бунин, Куприн.
Булгаков, Хемингуэй, Бабель, Ремарк, Маркес, Набоков.
Восемнадцатый век, девятнадцатый, двадцатый.
Классика, беллетристика, фантастика, детектив.
Стивенсон, Твен, Конан Дойл, Шекли, Стругацкие, Вайнеры, Жапризо.
Однажды, в среду, Максим не пришел. Андрей Петрович все утро промаялся в ожидании, уговаривая себя, что тот мог заболеть. Не мог, шептал внутренний голос, настырный и вздорный. Скрупулезный педантичный Максим не мог. Он ни разу за полтора года ни на минуту не опоздал. А тут даже не позвонил. К вечеру Андрей Петрович уже не находил себе места, а ночью так и не сомкнул глаз. К десяти утра он окончательно извелся, и, когда стало ясно, что Максим не придет опять, побрёл к видеофону.
— Номер отключен от обслуживания, — поведал механический голос.
Следующие несколько дней прошли как один скверный сон. Даже любимые книги не спасали от острой тоски и вновь появившегося чувства собственной никчемности, о котором Андрей Петрович полтора года не вспоминал. Обзвонить больницы, морги, навязчиво гудело в виске. И что спросить? Или о ком? Не поступал ли некий Максим, лет под тридцать, извините, фамилию не знаю?
Андрей Петрович выбрался из дома наружу, когда находиться в четырех стенах стало больше невмоготу.
— А, Петрович! — приветствовал старик Нефедов, сосед снизу. — Давно не виделись. А чего не выходишь, стыдишься, что ли? Так ты же вроде ни при чем.
— В каком смысле стыжусь? — оторопел Андрей Петрович.
— Ну, что этого, твоего, — Нефедов провел ребром ладони по горлу. — Который к тебе ходил. Я все думал, чего Петрович на старости лет с этой публикой связался.
— Вы о чем? — у Андрея Петровича похолодело внутри. — С какой публикой?
— Известно с какой. Я этих голубчиков сразу вижу. Тридцать лет, считай, с ними отработал.
— С кем с ними-то? — взмолился Андрей Петрович. — О чем вы вообще говорите?
— Ты что ж, в самом деле не знаешь? — всполошился Нефедов. — Новости посмотри, об этом повсюду трубят.
Андрей Петрович не помнил, как добрался до лифта. Поднялся на четырнадцатый, трясущимися руками нашарил в кармане ключ. С пятой попытки отворил, просеменил к компьютеру, подключился к сети, пролистал ленту новостей. Сердце внезапно зашлось от боли. С фотографии смотрел Максим, строчки курсива под снимком расплывались перед глазами.
«Уличен хозяевами, — с трудом сфокусировав зрение, считывал с экрана Андрей Петрович, — в хищении продуктов питания, предметов одежды и бытовой техники. Домашний робот-гувернер, серия ДРГ-439К. Дефект управляющей программы. Заявил, что самостоятельно пришел к выводу о детской бездуховности, с которой решил бороться. Самовольно обучал детей предметам вне школьной программы. От хозяев свою деятельность скрывал. Изъят из обращения... По факту утилизирован.... Общественность обеспокоена проявлением... Выпускающая фирма готова понести... Специально созданный комитет постановил...».
Андрей Петрович поднялся. На негнущихся ногах прошагал на кухню. Открыл буфет, на нижней полке стояла принесенная Максимом в счет оплаты за обучение початая бутылка коньяка. Андрей Петрович сорвал пробку, заозирался в поисках стакана. Не нашел и рванул из горла. Закашлялся, выронив бутылку, отшатнулся к стене. Колени подломились, Андрей Петрович тяжело опустился на пол.
Коту под хвост, пришла итоговая мысль. Все коту под хвост. Все это время он обучал робота.
Бездушную, дефективную железяку. Вложил в нее все, что есть. Все, ради чего только стоит жить. Все, ради чего он жил.
Андрей Петрович, превозмогая ухватившую за сердце боль, поднялся. Протащился к окну, наглухо завернул фрамугу. Теперь газовая плита. Открыть конфорки и полчаса подождать. И все.
Звонок в дверь застал его на полпути к плите. Андрей Петрович, стиснув зубы, двинулся открывать. На пороге стояли двое детей. Мальчик лет десяти. И девочка на год-другой младше.
— Вы даете уроки литературы? — глядя из-под падающей на глаза челки, спросила девочка.
— Что? — Андрей Петрович опешил. — Вы кто?
— Я Павлик, — сделал шаг вперед мальчик. — Это Анечка, моя сестра. Мы от Макса.
— От... От кого?!
— От Макса, — упрямо повторил мальчик. — Он велел передать. Перед тем как он... как его...
— Мело, мело по всей земле во все пределы! — звонко выкрикнула вдруг девочка.
Андрей Петрович схватился за сердце, судорожно глотая, запихал, затолкал его обратно в грудную клетку.
— Ты шутишь? — тихо, едва слышно выговорил он.
— Свеча горела на столе, свеча горела, — твердо произнес мальчик. — Это он велел передать, Макс. Вы будете нас учить?
Андрей Петрович, цепляясь за дверной косяк, шагнул назад.
— Боже мой, — сказал он. — Входите. Входите, дети.

Майк Гелприн, Нью-Йорк (Seagull Magazine от 16/09/2011)

Ссылка на комментарий
Поделиться на других сайтах

  • Ответы 17
  • Создано
  • Последний ответ

Все мы видели «Прогулки по Венеции» с Иосифом Бродским. Там он говорит важные вещи о русском народе. И он говорит ключевую (во всяком случае для меня) фразу: «В 20 веке русских выставили на экзистенциальный холод...»

Что это: «Экзистенциальный холод»? Как его описать, как его осмыслить? Может ли он пройти для нации безнаказанно, бесследно? В чем выражаются последствия пребывания на нем?

Читаем Солженицына, Шаламова... А я для себя прибавляю воспоминания бабушки о голоде 32 - 33 года в Казахстане, об эпидемии тифа, в которой умер ее семилетний сын, рассказы тетки и дяди о депортации немцев и опять же - голоде 41 - 47 г.г. и т.д...

Плюс война. Трупы, трупы, трупы... Смерть ходит рядом... Нужда, стойкая беспросветная. Вранье... бесконечное вранье властей... Полное, абсолютное бесправие. Молчи в тряпочку и работай как лошадь. Голод, такой жуткий, что ни о чем больше думать не можешь, кроме как о еде...

Соседка моя по коммунальной квартире в Питере. Блокадница Евдокия Ивановна... Уж померла, наверное... Когда началась блокада, у нее на руках была дочь, 6 месяцев. Сначала кончилось молоко в груди. Тогда она резала лезвием сосок и поила ее кровью. Потом кровь перестала течь. Потом дочка умерла. Прямо на руках. Уснула и не проснулась. Было ли в ней к моменту смерти полтора кг? Или меньше? Поди узнай...

Экзистенциальный холод... Как это? Рвутся связи, умирает признательность, благодарность, кровное родство теряет смыл, уходит все человеческое... Каждый сам по себе. Замерзает. Умирает. Превращается в еду. Тебя съедают... Потом умирают те, кто тебя съел. Потом едят их... Потом всех несут на Пискаревку.

Тут где-то в сети прочитал, что какой-то польский ни то писатель, ни то сценарист (Глеб Морев - поскажи!) писал, что у русских бессмысленно искать сочувствия. Мол, он как-то начал жаловаться Ахматовой, что вот, де, его в Польше не печатают, не дают ставить его пьес, не пропускают сценарии на киностудии...

А Ахматова его ответила: «У тебя жену расстреляли? Нет! Сына в в лагере 20 лет держали? Нет! Ты боишься, что тебя могут посадить в лагерь, расстрелять? Опять - нет! Так чего ты тут ноешь? У тебя прекрасная жизнь!»

Вот он - экзистенциальный холод... В Библии описано про него много важного, про этот холод. Когда человек оказывается на таком холоде, он ведет себя мягко выражаясь - нестандартно. Праотец Авраам называет свою жену Сарру сестрой. И дает насладиться ею фараону. Иначе - смерть. Праведный Лот занимается кровосмесительной любовью. Иаков обманывает Исава. Братья продают Иосифа в рабство...

В математике есть подраздел о математике бесконечно малых и бесконечно больших величин. Там, в этих областях математики - совсем другие законы сложения, вычитания, закономерности ведут себя иначе, они другие. В физике тоже известно, что время и пространство на околосветовых скоростях ведут себя по-другому. В макро- и мирко мире галактик и микрочастиц - тоже все законы меняются...

Так и в морали, наверное, при запредельных, экстремальных нагрузках она меняется, приобретает другие формы. У Шаламова есть об этом: умри сегодня, а я - завтра... У Джека Лондона в «Любви к жизни»... У Ремарка... Это и есть настоящий релятивизм морали. Как в физике, так и в обществе...

Что теряет и что приобретает нация после пребывания на экзистенциальном холоде? Эмпирически ясно, что она приобретает совершенно фантастическую адаптивность и живучесть, но утрачивает способность к сочувствию. К милосердию.

Достаточно посмтреть как реагировали россияне на Беслан и Норд-Ост. На чеченские войны. На трупы русских... На трупы чеченцев... Да и на Афган... После Беслана в Риме на улицы вышли сотни тысяч людей. А в Москве - никого...

А россияне никак не прореагировали. Просто тупо смотрели в телевизор. И переключали. И до этого, то же самое: вон на площадке стоит крышка гроба. Это у соседей цинковый гроб из Афгана пришел. Все. Сходили на поминки. Выпили. Поплакали. Забыли. Точка.

Это кто? Муж. Где убит? На Украине. Значит так: хочешь получать пенсию за него, скажи, что помер от пневмонии в воиснкой части в Бурятии. Хорошо? Хорошо. Помер в воинской части в Бурятии. Мне какая разница?

Скажите, где ваш муж? Помер от пневмонии в Бурятии. Зачем вы врете! Он у вас погиб на войне с Украиной! Нет. Он умер в Бурятии. Послушайте! Если вы скажете правду и другие, такие же как вы скажут правду, может быть нам удастся остановить войну и поток гробов прекратится! Ну же! Скажите как есть на самом деле.

Как было на самом деле, хотите? Вот вам правда: он. Умер. От. Пневмонии. В. Бурятии. В. Воинской. Части. Зачем вы врете? Мне плевать на всех. Мне плевать на поток гробов к другим. Мне платят пенсию за него. Больше, чем я получала от него, когда он был жив. От него, алкаша, от мертвого толку больше, чем от живого было... Идите на х...й, правдоискатели. А то я щас кого надо позову...

А вы хотите, чтобы в России возмутились трупам в Алеппо... Нет у них такого места, которое бы болело от чужой боли. Выболело все. Остался рубец. У народа умерла душа. Больше нет той русской души, о которой Достоевский писал, что она всемирная. Выморозилась душа у людей. Вот что принес русским 20 век... Москва слезам не верит. Жалеть нынче немодно... Эй, слюнтявку не распускай. А то по сопатке схлопочешь, не ровен час...

Что же делать? Что нам остается? Остается известно что: надежда. И вера с любовью. На что нам надеяться? На повторение чуда Хануки: на то, что Бог пожалеет нас и масла, которого должно было хватить на огонь в меноре в течении одного дня, хватит на восемь... Как братья Маккавеи искали в развалинах Храма хоть один кувшин священного масла, так и нам надо искать в развалинах своей души крупицы милосердия и жалости.

Вот я иногда по себе сужу: сообщают мне какую-то страшную весть про чужую боль. А у меня ничего внутри не болит. Мертво. И первая мысль: зачем он мне это сказал... А потом другая: а ведь мне должно быть жалко!

Вот сейчас, сию минуту, мне не жалко. Нисколько. Это мне так досталось от русского 20 века. Но что осталось от предков? От десятков предыдущих поколений? Осталось знание, что мне должно быть жалко! Я точно знаю, что в такой ситуации я должен испытывать сочувствие. Да, я сейчас его не испытываю. Потому, что... Да в общем понятно почему. Но (вот он слабенький огонек!) я знаю, что мне нужно его испытать! Я должен себя вести как будто я его испытываю!

И вы знаете, я на собственном опыте убедился: начинаешь помогать, вести себя как надо - и сочувствие приходит... Само приходит. Вместе с жалостью и милосердием. Приходит и любовь и вера... Вера...

Только не нужно бояться показаться слабым. Я знаю - бабы не любят слезливых мужиков. Но зато Бог любит. Вот и выбирайте. Как там Данила Багров спрашивал: в чем сила, брат?

Сила в слабости. Всех победил, занес меч, чтобы отсечь голову ... и пожалел.

Слабый? Нет, сильный.

Альфред Кох.

Ссылка на комментарий
Поделиться на других сайтах

  • 1 год спустя...
  • OpenArmenia Club

Из ФБ:

Абаканская газета рассказала о трогательной судьбе Лауры, спасшейся после землетрясения 1988 года.

Близится тридцатилетняя годовщина Спитакского землетрясения 1988 года, которое перевернуло жизнь десятков тысяч жителей Армении.

Проходят годы, но все еще продолжают появляться потрясающие истории человеческого доброты, проявленной в то трудное время. Трогательную историю поведала областная газета «Абакан сегодня». Она о маленькой армянской девочке Лауре, осиротевшей в поверженном стихией Ленинакане.

Незадолго до этого семья и родственники девочки бежали из Баку, где поднял голову антиармянский нацизм. Им помог бежать многим рисковавший сосед азербайджанец Мамед. В ленинаканском аду все они погибли. 5-летнюю Лауру удочерила доктор Ульяна Герасимовна…

Предлагаем читателям эту историю и ее удивительное продолжение. 
Лаура осталась сиротой. Когда они добрались тогда до Ленинакана, там, в Армении произошла страшная катастрофа – землетрясение, унесшее почти 25 тысяч жизней. В этом аду погибли родители Лауры и родственники, к которым они бежали из Баку. А Лаура чудом осталась жива – ее спасли. Она помнит, как ее со сломанной ножкой, с ушибами и в синяках везли на вертолете с другими пострадавшими в Ереван, в госпиталь. Как ее там лечили, жалели. А она все спрашивала, где ее мама и папа.Лауре повезло. Ее, после того как ножка зажила, забрала к себе тетя доктор. Звали ее Ульяна Герасимовна. Этой доброй женщине так приглянулась девочка с огромными, грустными глазами, что она, однажды прижав ее к своей груди, уже не отпускала от себя, заботилась о ней, отогревала от сиротства. Мамой Ульяну Герасимовну Лаура назвала только через год в Москве.Они жили в доме недалеко от Камергерского переулка. Ульяна Герасимовна и фамилию родную – Геворкян – ей оставила.

Лаура окончила Московскую школу № 1024. Училась в музыкальной по классу фортепиано. Еще спортом занималась. Сиротства как такового она не испытывала, потому что ее любила мама Ульяна. В далекой молодости та побывала замужем и, вскоре разведясь, уже не сочеталась браком повторно, а в зрелом возрасте посвятила свою жизнь армянской девочке. Лаура поступила в университет на психологический факультет, где училась так же, как и в школе, на отлично, а после его окончания работала в МЧС, часто выезжала в разные точки в стране, за рубежом, где возникала необходимость в экстренной помощи людям. Там же, в подразделении МЧС, она познакомилась с добрым парнем – спасателем Павлом. Он сделал ей предложение уже на второй неделе их знакомства, и отказать ему она не могла. Они поженились.Теперь бабушка Ульяна водилась с внуком Мушеком, когда его родители находились в командировках, связанных с риском. Они спасают людей. У них героическая профессия.

Звонок телефона отвлек в этот день Лауру от домашних дел – она закладывала белье в стиральную машину и, взяв трубку, сначала не поняла, чего от нее хотят, потому что ее о чем-то одновременно еще спрашивал и сын. Мужской голос в трубке, хрипловатый, с кавказским акцентом, спросил:– Лаура, это ты? Это вы?– Да, слушаю, а кто звонит? – ответила с неожиданным волнением Лаура.– Скажите, вы жили в Азербайджане во время погромов армян и их бегства в Армению?– Да, а что случилось? – дрожь пробежала по ее телу от молниеносных страшных воспоминаний.– А в Ленинакане … вы не оказались во время землетрясения?Тут Лаура уже не утерпела и, не дожидаясь дальнейших расспросов, сама спросила:– Кто вы? Почему вы задаете мне эти нелегкие вопросы?– Я… твой дядя… моя девочка. Я… дядя Ашот, брат двоюродный твоего отца Самвела Геворкяна. Ты не помнишь меня?Лаура не могла вспомнить двоюродного брата отца, да и лица отца и матери помнила смутно. Даже фотографий у нее не осталось от родителей – все погибло во время землетрясения. Комок подкатил к горлу – она еще какое-то время, сдерживая слезы, не могла ничего ответить. Затем, собравшись и выдохнув, тихо проговорила:– Вы где, дядя Ашот? В Москве?– Да, я проездом здесь. Ты не удивляйся, что нашел твой телефон. Не поверишь, но это чудо какое-то. Я ведь тоже, как и ты, чудом выжил тогда. Долго лечился в Ереване, затем в Москве. Судьба не переставала и потом испытывать… оказался на заработках на Сахалине, где встретился с женщиной, которая работала с тобой в МЧС. Ты, наверное, ее знаешь – Юлия Третьякова.– Припоминаю, – ответила Лаура.– Мы с ней разговорились, и я упомянул, что меня спасли в восемьдесят восьмом в Ленинакане после землетрясения.

Она вспомнила, что в МЧС работает женщина родом из Армении, которая жила в раннем детстве в Баку, и назвала твою фамилию и имя. Меня как током тогда ударило. Я ведь думал, что ты погибла вместе с родителями… А тут узнал, что ты жива осталась. Носомнения все-таки были, а вдруг однофамилица.– Дядя Ашот, дорогой мой, приезжайте к нам, мы будем ждать вас! Встреча была волнующей. Долго Лаура и дядя Ашот стояли, обнявшись, в прихожей. Она плакала от радости, что нашелся родственник. Гладила его морщинистое лицо, и ей казалось, что она гладит своего отца Самвела.Уже за столом они вместе поминали родителей Лауры, всех близких, кто погиб во время землетрясения. А может, еще кто остался в живых? Многие годы люди ищут пропавших без вести близких, надеются на встречу.У дяди Ашота на коленях сидел Мушек и внимательно разглядывал своего нашедшегося родственника, играл с машинкой, подаренной дедом Ашотом. О том, что это его дед, сказала мама Лаура.За кофе, а армяне больше любят кофе, чем чай, дядя Ашот, поцеловав руку Ульяне Герасимовне, высказал ей признательность:– Дорогая Ульяна-джан, спасибо вам и низкий поклон за нашу Лауру, за то, что пригрели, вырастили, выучили, в жизнь выпустили. Теперь Мушек продолжит род Самвела Геворкяна, моего брата. Дай вам бог здоровья.После этих слов Ульяна Герасимовна и Лаура обняли дядю Ашота, и все они заплакали светлыми родственными слезами. Павел, чтобы не видели его слез, ушел покурить на балкон. Мушек, играя на ковре с игрушками, не мог понять, почему эти взрослые, обнявшись, плачут…

Вместо послесловия 
Лаура и Павел недавно оказывали помощь в Алеппо, когда-то большом многонациональном сирийском городе, жителям которого бандиты-игильцы нанесли огромный ущерб. Здесь, в Алеппо, Лаура увидела в госпитале девочку лет четырех-пяти, которая смиренно сидела на кровати с перевязанной ручкой и очень внимательно смотрела на нее, работавшую с группой таких же обожженных и обездоленных войной детей. Лаура подошла к ней, девочка здоровой рукой обняла ее и что-то заговорила. И, не зная арабского хорошо, Лаура поняла все, о чем хотела сказать эта малышка… Через три недели, улетая из Алеппо в Москву, Лаура везла с собой сирийскую сироту Эйлу. Она прижала ее к себе и шептала русские, армянские, арабские ласковые слова:– Все будет хорошо, девочка моя. Мы прилетим в Москву, в Россию. У тебя теперь будет новая семья: я, мой муж Павел, мой сын Мушек, моя мама Ульяна. Они добрые, хорошие люди. Мы будем любить тебя как свою дочь. Лейла встрепенулась, словно воробышек, и прошептала по-русски:– Ма-ма…

Աշխարհը մերն է, աշխարհը մերն է:

Հայաստանի ամեն մի հայ

Աշխարհի տերն է:

Ссылка на комментарий
Поделиться на других сайтах

Архивировано

Эта тема находится в архиве и закрыта для дальнейших сообщений.


  • Наш выбор

    • Ани - город 1001 церкви
      Самая красивая, самая роскошная, самая богатая… Такими словами можно характеризовать жемчужину Востока - город АНИ, который долгие годы приковывал к себе внимание, благодаря исключительной красоте и величию. Даже сейчас, когда от города остались только руины, он продолжает вызывать восхищение.
      Город Ани расположен на высоком берегу одного из притоков реки Ахурян.
       

       
       
      • 4 ответа
    • В БЕРЛИНЕ БОЛЬШЕ НЕТ АЗЕРБАЙДЖАНА
      Конец азербайджанской истории в Университете им. Гумбольдта: Совет студентов резко раскритиковал кафедру, финансируемую режимом. Кафедра, финансируемая со стороны, будет ликвидирована.
      • 1 ответ
    • Фильм: "Арцах непокорённый. Дадиванк"  Автор фильма, Виктор Коноплёв
      Фильм: "Арцах непокорённый. Дадиванк"
      Автор фильма Виктор Коноплёв.
        • Like
      • 0 ответов
    • В Риме изберут Патриарха Армянской Католической церкви
      В сентябре в Риме пройдет епископальное собрание, в рамках которого планируется избрание Патриарха Армянской Католической церкви.
       
      Об этом сообщает VaticanNews.
       
      Ранее, 22 июня, попытка избрать патриарха провалилась, поскольку ни один из кандидатов не смог набрать две трети голосов, а это одно из требований, избирательного синодального устава восточных церквей.

       
      Отмечается, что новый патриарх заменит Григора Петроса, который скончался в мае 2021 года. С этой целью в Рим приглашены епископы Армянской Католической церкви, служащие в епархиях различных городов мира.
       
      Епископы соберутся в Лионской духовной семинарии в Риме. Выборы начнутся под руководством кардинала Леонардо Сантри 22 сентября.
       
      • 0 ответов
    • History of Modern Iran
      Решил познакомить вас, с интересными материалами специалиста по истории Ирана.
      Уверен, найдете очень много интересного.
       
      Edward Abrahamian, "History of Modern Iran". 
      "В XIX веке европейцы часто описывали Каджарских шахов как типичных "восточных деспотов". Однако на самом деле их деспотизм существовал лишь в виртуальной реальности. 
      Власть шаха была крайне ограниченной из-за отсутствия государственной бюрократии и регулярной армии. Его реальная власть не простиралась далее столицы. Более того, его авторитет практически ничего не значил на местном уровне, пока не получал поддержку региональных вельмож
      • 4 ответа
  • Сейчас в сети   9 пользователей, 0 анонимных, 535 гостей (Полный список)

  • День рождения сегодня

  • Сейчас в сети

    536 гостей
    Rubik Дрейфус_ Колючка Анчара ст. л-т RDR luc Good Boy stephanie S Левон Казарян
  • Сейчас на странице

    Нет пользователей, просматривающих эту страницу.

  • Сейчас на странице

    • Нет пользователей, просматривающих эту страницу.


×
×
  • Создать...