Перейти к публикации

БАКИНСКАЯ ТРАГЕДИЯ В СВИДЕТЕЛЬСТВАХ ОЧЕВИДЦЕВ


SUM

Рекомендованные сообщения

  • Admin

ГЕНОЦИД

ДЛИНОЮ В ВЕК

БАКИНСКАЯ ТРАГЕДИЯ В СВИДЕТЕЛЬСТВАХ ОЧЕВИДЦЕВ

Книга вторая

Ереван 2017

УДК 93/94 ББК 63.3

Б 193

Б 193 Бакинская трагедия в свидетельствах очевидцев.- Ер.: Центр общественных связей и информации аппарата президента РА, 2017. Книга II. - 184с.

«Теперь я знаю, что чувствовали евреи Германии в 1938 году», – писал бывший бакинец–еврей по национальности, ставший очевидцем событий 1988–1990гг. в Баку. В этом сборнике собраны свидетельства тех, кто стал не просто очевидцем, но и на себе испытал все ужасы геноцидальной политики Азербайджана, пройдя тот же самый путь, который 100 лет назад пришлось одолеть их предкам. Каждая из этих живых историй уникальна, а в совокупности они воссоздают целостную картину масштабного преступления, становясь настоящим обвинением в совершении геноцида против армянского народа. Геноцида длиною в век.

Книга подготовлена в рамках проекта «Обыкновенный геноцид», реализуемого Центром общественных связей и информации аппарата президента Армении.

УДК 93/94 ББК 63.3

ISBN 978-9939-1-0576-5

© Центр общественных связей и информации аппарата президента РА. Ереван, 2017

«НЮРНБЕРГСКИЙ ПРОЦЕСС» НАД АЗЕРБАЙДЖАНОМ ЕЩЕ ВПЕРЕДИ

Острое ощущение необходимости в реализации проекта «Геноцид длиною в век. Бакинская трагедия в свидетельствах очевидцев» возникло в 2014 году – на пике оголтелой армянофобской кампании властей Азербайджана. Фальсификации исторических фактов и документов, грубейшее искажение истины и подмена понятий, открытое пренебрежение аргументами и логикой, стремление предать забвению недавние события либо преподнести их в политически выгодном для себя ракурсе, – все это и многое другое сформировали императив: собрать воедино и представить заинтересованной общественности свидетельства из первых рук, от первого лица.

Еще в январе 2015г. Центр общественных связей и информации Аппарата президента Армении презентовал первый документальный фильм, затем представил книгу – первую из этой серии. Вы держите в руках уже вторую книгу сборника, в который вошли свидетельства бакинских армян, собранные в ходе второго этапа реализации проекта. Как и в первой книге, эти свидетельства бывших бакинцев и передающиеся из поколения в поколение воспоминания многократно изгнанных, лишенных Родины и имущества, переживших трагедию начала и конца 20 века армян – убедительное подтверждение перманентности совершаемого против армянского народа на протяжении целого столетия геноцида. Преемственность геноцидальной политики Турции со стороны Азербайджана стала главной концептуальной идеей, органично связавшей проект со 100-й годовщиной Геноцида армян в Османской империи.

Более 240 тысяч коренных жителей Баку в период с 1988 по 1990г. были изгнаны из столицы Азербайджана, многие потеряли родных и пострадали сами, став очевидцами ужасающих сцен насилия и убийств. Их единственная «вина» состояла в том, что они были армянами. В отличие от сумгаитских событий февраля 1988 года, о бакинских погромах сохранилось относительно мало документов, фотографий и видеоматериалов Организаторы геноцида армян в Баку оперативно и целенаправленно заметали следы своих страшных преступлений: в вынужденно выдаваемых свидетельствах

5

о смерти убитых указывалась «естественная» причина, в медицинских справках о нанесении увечий – «несчастный случай», формально возбужденные уголовные дела месяцами не расследовались и бесшумно закрывались. Материалы и документы уничтожены или скрыты за семью печатями в недоступных по сей день архивах. Правоохранительные органы Азербайджана не расследовали, не раскрыли и не довели до суда ни одно из многочисленных преступлений против армян. Не были привлечены к ответственности ни исполнители, ни организаторы геноцида.

Продолжающееся по сей день сокрытие и замалчивание фактов не позволяет установить точное число убитых в 1988-1990гг. в Баку. Однако рассказы очевидцев и сохранившиеся вопреки усилиям преступного государства факты и документы (например, составленные по горячим следам списки) подтверждают, что данная цифра достигает по меньшей мере 500-600 человек. Те, кому удалось спастись, оставили в Баку все свое имущество и перенесли глубочайшую психологическую травму, тысячи подверглись насилию – физическому и моральному, стали инвалидами, пережили унижения и издевательства. Десятки тысяч бакинцев разных национальностей рассеялись по всему миру, свыше 55 тысяч нашли убежище в Соединенных Штатах Америки. В первой книге данной серии были опубликованы порядка 50, во второй нашли место 44 из имеющихся в нашем распоряжении более 400 свидетельств. Кроме того, во втором сборнике опубликованы сохранившиеся в архивах самих беженцев уникальные документы, свидетельствующие об атмосфере смертельной опасности и криминального беспредела, в которой оказались бакинские армяне в 1988-1990гг.

Актуальность данного проекта особенно велика с учетом непрекращающихся попыток предать забвению геноцид армян в Азербайджане: впервые за четверть века свидетельства жертв и очевидцев бакинских погромов записаны на видео, представлены в фильме и книге и тем самым сохранены для потомков. Мы ставим перед собой цель записать как можно больше «живых историй», которые не только воссоздают картину масштабного преступления, но и проливают свет на неизвестные ранее, зачастую сенсационные страницы истории и трагического исхода армян Баку.

«Я обвиняю Азербайджан». Эта мысль красной нитью проходит через все свидетельства, становясь обвинением и приговором совершившему геноцид

6

государству. Воспоминания бакинцев разных национальностей – армян, русских, евреев – раскрывают лицемерие советской пропаганды и гнилую суть «интернационализма» Баку, доказывая неизменность дискриминационной политики властей Азербайджана, десятки лет маскировавшейся фальшивыми лозунгами о дружбе народов и в конце 1980-х годов проявившейся в демонстративной политике геноцида и депортаций.

Сумгаитские, кировабадские и бакинские погромы армян в свое время так и не получили должной политической и правовой оценки, а значит, преступление продолжается, пока не осужден совершивший его режим. Безнаказанность рождает новые преступления, и, как следствие этого, за прошедшие с тех пор годы воинствующая политика армянофобии лишь набирает обороты, обретая новые чудовищные формы. Подлое ночное убийство спящего армянского офицера Гургена Маргаряна 19 февраля 2004 года в Будапеште и последовавшие героизация, помилование и награждение убийцы со стороны государства, жестокие расправы над армянскими военнопленными и заложниками, в том числе престарелыми, последовательное нагнетание и культивирование среди собственного населения агрессивной ненависти и вражды в отношении армян, масштабные фальсификации истории и присвоение чужого культурного наследия, не прерывающаяся ни на день вооруженная агрессия против Республики Арцах, – таковы нравы и политика сегодняшнего Азербайджана. Получившие широкий международный резонанс военные преступления против гражданского населения и дикое глумление над телами убитых, демонстративное обезглавливание армянских военнослужащих в духе террористов «Исламского государства» в ходе развязанных Баку военных действий 2-5 апреля 2016 года, – всё это служит самым убедительным тому доказательством.

Остановить эту последовательную государственную политику Азербайджана, проводимую при самой активной поддержке и помощи Турции и нацеленную на уничтожение либо изгнание армян с территории исторического проживания (подобные угрозы не раз озвучивались азербайджанским руководством), необходимо в том числе в информационном поле, отстаивая право на истину – одно из основных прав цивилизованного общества, с помощью мощного оружия – свидетельств очевидцев

7

геноцида. Реализуемый Центром общественных связей и информации Аппарата президента РА с 2009 года масштабный проект «Обыкновенный геноцид», в рамках которого уже презентована серия документальных фильмов, книг, брошюр и сайтов, призван сохранить и донести до современников истину о недавней истории региона с целью предотвращения новых актов насилия, геноцидов и депортаций.

Азербайджан ставил и ставит целью уничтожение армянского Арцаха – Нагорного Карабаха – тем же преступным путем, как это было сделано в некогда армянском Нахиджеване, откуда давно изгнаны последние из оставшихся армян и где последовательно уничтожается армянский цивилизационный след. Не допустить этого и добиться справедливого урегулирования нагорно-карабахского конфликта – одна из целей нашей работы. Проект продолжается, впереди новые фильмы и новые книги, в которых историческая истина предстанет во всей своей беспощадности как обвинение в совершении геноцида.

«Нюрнбергский процесс» над Азербайджаном еще впереди.

Марина Григорян, руководитель проекта «Обыкновенный геноцид»

8

РОМАН АБРАМОВ Проживал в Баку по адресу: ул. Низами, 83, кв. 17.

О предках своих я знаю немного. Настоящая фамилия деда была Абрамян, семья его приехала в Баку где-то в 20-х годах прошлого века, они зангезурские. Бабушка была родом из Шуши.

Родился я, как и мой отец, в Баку. Мы жили в очень известном доме – его называют дом «Бузовнынефть», он на всех фотографиях и во всех списках городских достопри- мечательностей фигурирует. Вскоре отец оставил нас и уехал на Дальний Восток. Я жил с мамой, братьев и сестер у меня нет. С армянами никак не был связан, если не считать того, что среди друзей моих были и армяне. Языком не владел, и вообще у меня было очень двойственное ощущение своей национальности в силу того, что вос- питывала меня русская мама, окружали русские родственники. Тем не менее женился я на армянке. Ее семья тоже жила в центре города, на Ватановском дворе, дед был владельцем кондитерского магазина. Мои бабушка с дедушкой жили с ними в одном дворе, и я познакомился с будущей женой, когда ей было лет 13–14.

Теперь что касается событий в Баку. Спустя несколько месяцев после «сумгаита», в ноябре 1988 года, я был уволен. Бригада, в которой я работал много лет сантехни- ком в монтажном управлении, отказалась от меня. Всех армян оттуда уволили, ве- лели писать заявление об отпуске без сохранения зарплаты. Азербайджанцы писали заявления, что они не хотят работать с армянами. И я остался без работы. Отправил жену с детьми в Москву, а сам поехал по разным городам, чтобы понять, куда можно переехать. Уже было ясно, что из Баку нужно уезжать.

Поехал сначала в Новороссийск, потом в Москву, и везде мне предлагали работу и жилье. А в марте 1989 года мы вернулись в Баку. Жена вышла на работу, я сидел дома.

9

Потом узнал, что в Армении на ликвидации последствий землетрясения очень много работы для строителей, монтажников. Поехал в Кировакан (ныне Ванадзор. – Ред.) и устроился монтажником к белорусам. Серьезная работа, очень хорошие деньги пла- тили, но работали по двенадцать часов в сутки, посменно.

25 декабря все разъехались на праздники по домам, ну и я поехал в Баку. Это был уже конец 1989 года. Начал уговаривать жену уехать из Баку, а она возмущалась, мол, квартиру так бросим и уедем? Я говорю, да... Уговорил ее мать лететь в Москву, к сыну. Она потребовала взять и обратный билет. Купил, хотя понимал, что обратно она не приедет. 15 января 1990 года я ее отвез в аэропорт, посадил в самолет. Вернулся домой – тишина, все нормально. Лег поспать, и вдруг часа через два-три в наш двор пришла толпа погромщиков. Напротив меня жил сосед Миша, он на Нефтяных Кам- нях работал много лет. Начали ломиться к нему в квартиру. Ребята-азербайджанцы со двора вышли и заявили бандитам, что не допустят, чтобы с его головы хоть волос упал. И его не тронули, правда, машину забрали, сверток какой-то большой украли, не знаю, что в нем было. Дали Мише 24 часа, чтобы освободил квартиру.

А у меня был пятизарядный карабин. И я решил, что буду убивать, если не дай Бог сунутся к нам. Вдруг в дверь постучали. Жена и двое детей в спальне. Дети испугались, я сказал жене, чтобы она почитала им книжку. Обещал, что ничего не будет, ни один человек порог не переступит. А сам взял заряженный карабин и открыл дверь. Руку с карабином они не видят. Впереди, как обычно, две-три женщины стоят, я слышал до этого, что они всегда женщин выставляют вперед. За ними человек пять-шесть, и один из них, в черном плаще, говорит, что он представитель Народного фронта, нам, мол, сказали, что здесь живут армяне. Говорю, я здесь живу. А паспорт отвечает, можно? Даю ему паспорт, где написано, что я русский. Он читает, листает... Оказывается, ищет, кто жена. В имени Татьяна Агамова прочел –яна и сказал своим, что это горские евреи. А когда он начал перелистывать паспорт, я немножко напрягся и сделал шаг назад, потому что, стоя близко к двери, не смог бы выстрелить. Он мне возвращает паспорт и говорит: «А ты не нервничай». Тут меня прорвало, я начал улыбаться, а сам думаю, вы не подозреваете, ребята, вам осталось жить минуты, секунды, если только одно движение сделаете. Видимо, в моей улыбке было что-то такое, что он отпрянул, и они

10

ушли. Я взял апельсин, почистил, принес детям, и только тут заметил, что руки у меня трясутся... Это было 15 января 1990 года.

Вечером пришли товарищи и говорят: «Рома, все перекрыто, аэропорт закрыт, же- лезная дорога закрыта, единственный путь – паром». А толпа все это время во дворе стояла. Жена друга, русская, вывела детей, двое друзей вывели Таню. Темно. Опасно – во дворе громили квартиру соседа. Когда выводили жену, я держал карабин в руке в открытую форточку, чтобы чуть что – стрелять.

Но все обошлось. Мы добрались до причала, чтобы сесть на паром. А там военные в оцеплении стоят и не пускают. Я им говорю, женщину с детьми хотя бы пропустите. И тут произошел курьезный случай. Дело в том, что именно на этот день, 15 января, была назначена премьера в Народном театре. А режиссером был мой товарищ, Гри- ша Шахгельдян. Ну я, естественно, забыл об этом. И когда мы зашли на паромную площадь, вдруг слышу, как группа молодых ребят рядом громко смеется. Смотрю – Гришка Шахгельдян, во фраке, с бабочкой. Его, оказывается, прямо с премьеры сняли, сказали, что квартиру его громят, он прибежал, а бабка дает ему старый медицинский саквояж, куда фамильное серебро сложила, и говорит, мол, хватай и беги...

Гриша нам сказал, что его бабушка, брат и мама поднялись на паром, но потом убрали трап и его не пускают. И он стоит с этим саквояжем. Я спрашиваю, это тот са- мый, с серебром? Он говорит, вроде да, но боится проверить, потому что дома точно такой же был, но с инструментами. Потом его все-таки впустили на паром, и они от- плыли.

А мы стоим, шутим, каждый рассказывает, как ему удалось спастись, смеемся... Это было похоже на пир во время чумы, абсолютный сюрреализм. Больше посадки на паром не было. Мы провели ночь в Доме культуры моряков, на причале, где нам велели разместиться. В зале огромное количество народу, а у дверей никого нет – ни милиционеров, ни военных. Мы с ребятами, человек 12, организовали самооборону, у всех были ножи или еще что-то. Проходит час. Подъезжают «жигули», какой-то му- жик выходит, говорит, что он из Народного фронта. И спрашивает, где охрана. Говорю, нет охраны. Он возмущается и... уходит. Мы не спали всю ночь, дежурили по очереди. Утром пришли опять на причал. Нам говорят, что через два часа подойдет судно, пред-

11

назначенное для перевозки вахт на Нефтяные Камни. И оно действительно подошло. Началась страшная давка. Первыми пропускали детей, женщин, стариков. Я увидел, что Таня с детьми уже поднялись на судно. А мне все время мешал чемодан. И тогда я через головы его передал, а сверху капитан фотографировал. Эта фотография потом стала очень известной – как над головами беженцев чемодан «плывет». Я выбросил этот чемодан недавно, месяца три назад.

Первое, что мы организовали с ребятами на пароме, – горячий чай, кофе. Я всем советовал не есть, потому что от качки будет тошнить. Ночью невозможно было си- деть внутри – все вокруг было загажено. В трюме, в каюте... Я поднялся на палубу, заснул на скамейке. И проснулся... от хохота. Вижу – сидят мои знакомые ребята и рассказывают свои истории – как Народный фронт их арестовал, как спрятали в одном месте, потом перепрятали в другое... Один рассказал, что их было четыре человека и одна раскладушка. На этой раскладушке лежал товарищ, а остальные сидели под стенкой на полу. Говорили, что их держат в заложниках. И вот как-то пришли люди из Народного фронта и сказали, что у них там один ненормальный, у него что-то с головой, и он хочет крови. Дескать, на кого покажет пальцем – не обижайтесь. Зашел этот ненормальный, подходит, кого за щеку трогает, кого за ухо, заглядывает в глаза. А парень, который лежал на раскладушке, так вжался в нее, что его и не видно было... Правда, никого не убили, всех отпустили. Потом мы с этими ребятами еще раз встре- тились в Москве, в армянском постпредстве.

Из Красноводска, куда мы приплыли на пароме, вылетели в Ереван, оттуда нас повезли в Октемберян. А 25-го полетели в Москву. Ровно через год, 25 января 1991 года мы приехали в США, были первые здесь, в Провиденсе, из беженцев. Потом всех остальных встречали, помогали...

Провиденс, штат Род-Айленд, США. 4.04.2016 г.

12

НАТАЛЬЯ АГАБАБЯН-БЕЙЛИ

Папа родился в Баку, родители его родом из Севана. Мамина мама была из Нагор- ного Карабаха, отец – из Западной Армении. Поехал отдыхать в Нагорный Карабах, там познакомился с бабушкой и решил остаться. Гражданство поменял уже во время Второй мировой войны. Они переехали в Баку, потому что у дедушки был бизнес, во- обще семья у него была состоятельная – деньги, недвижимость, свое дело.

В Арменикенде подавляющее большинство жителей были армяне. У нас даже русские и азербайджанцы понимали и разговаривали на армянском, в основном на карабахском наречии. Но вместе с тем все знали: хочешь выбиться в люди – работать и учиться нужно в два раза больше и лучше азербайджанцев. Я закончила школу, по- ступила в институт на вечерний, днем работала на заводе бытовых кондиционеров. Когда все началось в 1988 году, я сразу почувствовала опасность ситуации. Странно и дико было все это видеть. Проспект Ленина был заполнен толпой, и мне казалось, что конца толпе не видно. Милиция спокойно прохаживалась рядом с митингующи- ми, ничего не предпринимая, чтобы их остановить. Самое ужасное для меня было то, что у людей, с которыми я выросла в одном доме, моих ровесников и друзей, десять лет живших и учившихся вместе со мной, откуда-то мгновенно появились плакаты, повязки с надписью «Смерть армянам!» и «Армяне, убирайтесь из Азербайджана!». У нас в здании на первом этаже, прямо перед лифтом висели металлические доски с фамилиями жильцов и номером квартиры. Их сразу убрали, потому что уж очень легко было по ним определить квартиры, в которых жили армяне. Много у меня таких отрывочных деталей в памяти осталось...

Я уже сказала, что работала тогда на заводе кондиционеров, в профсоюзе. Это

13

было очень крупное предприятие. Печатала на машинке, никакой должности у меня не было. Но через мои руки проходили документы, и я видела – даже записывала первые недели – сколько армян увольняли и сколько азербайджанцев принимали на работу. Все должно было проходить через профсоюз – печати, взносы, документы. Это действовало очень угнетающе. А по вечерам я ходила в институт и готовилась к очередной сессии. Педагоги меня знали, а преподаватель математики – азербайджа- нец – все время говорил, что я его любимая ученица. И вот прихожу я сдавать ему экзамен, а он так на меня смотрит и говорит: «А что ты здесь делаешь?» Я отвечаю, что хочу сдать экзамен. В билете было три вопроса, я все написала. Преподаватель не глядя взял мой билет и листок с ответом и выбросил, взял зачетку, поставил тройку и сказал, что ставит только потому, что я одна из его лучших учениц. И добавил: «Уходи, и чтобы я тебя больше на территории института не видел!» У меня было такое чувство, будто меня ударили, пощечину дали.

Потом я поняла, что он еще был из приличных, потому что другие просто издева- лись над студентами-армянами. К примеру, сдала я чертежи, а педагог даже не по- смотрела их, сразу заявила, мол, придешь на пересдачу. И я вот так таскалась с Ар- меникенда в этот институт – на автобусе до метро, потом снова на автобусе... А на автобусе, тем более вечером, было опасно. Самый неприятный момент был, когда мы проезжали через Арменикенд и водитель объявлял, что останавливаться не будет – и не дай Бог, если кто-то говорил, что ему нужно выйти. Я, конечно, молчала, выходила на следующей остановке и пешком шла домой.

Какая-то эйфория царила в те дни у азербайджанцев, они все были радостно-воз- бужденные. Бегали туда-сюда, ходили на демонстрации, толком и не работали. Я ста- ралась не выходить из отдела, у нас работали трое армян и трое азербайджанцев. И вот один, который ко мне очень хорошо относился, потому что я ему иногда по-при- ятельски что-то печатала, как-то пришел и бросил мне на стол документы – мол, на- печатай. И вышел. А я работала на электрической машинке. Через какое-то время он пришел и так грубо спрашивает, почему не готово... Я говорю, машинка испортилась. Он вытащил складной нож и начал в ней ковырять. Там что-то бабахнуло – замыка- ние получилось, я отскочила в сторону и говорю, что надо было электричество отклю-

14

чить, а потом уже копаться. И тут он с этим открытым ножом стал бегать за мной по кабинету. Мне казалось, это кино: я увертывалась, стол двигала ему под ноги, сумку бросала... словом, спасалась, бегая от него по всему кабинету. Закончилось тем, что я выбежала из здания, а он все еще мчался за мной. Даже не знаю, когда этот тип пере- стал меня преследовать с ножом в руках, потому что я просто выбежала с территории завода и поехала домой. Моя мама работала на этом же заводе начальником бюро стандартизации. Я ей сразу позвонила, она сказала, что сама закроет мою трудовую и напишет от моего имени заявление, потому что возвращаться на завод мне совсем не хотелось. Так я осталась дома и уже не ходила ни в институт, ни на работу.

И вот однажды, когда я была дома одна, кто-то стал ломиться в квартиру. У нас была прочная, металлическая дверь. Позвонила папе, он недалеко работал, сразу прибежал, но, конечно, за дверью уже никого не было. После этого папа с другом, нашим соседом, каким-то образом подключили электрический ток к двери. И если бы кто-то попытался ее взломать, с обратной стороны я могла замкнуть цепь, чтобы человека стукнуло током. Слава Богу, не пришлось...

Расскажу еще одну историю. Я шла домой с автобусной остановки и вдруг поняла, что за мной идет толпа. Не знаю, сколько там было людей, но мне показалось, что тысячи. Один из тех, кто шел впереди, стал по-азербайджански со мной заигрывать. Говорил что-то типа, красивая девушка, пойдем с нами, сейчас надо быть всем вме- сте. Я испугалась, потому что по-азербайджански хоть и говорила, но не так, чтобы поддержать разговор. Поэтому все улыбалась ему, как бы взаимно... Так мы подошли к нашему дому, а у нас было два подъезда, второй был проходной. Я пропустила наш подъезд и как только подошла ко второму, начала бежать. Он сразу понял, почему я убегаю, начал кричать «эрмени, эрмени!» и бросился за мной. Я поднялась на второй этаж, спряталась за большую колонну, а он побежал наверх. Таких моментов было много, сохранились в памяти какие-то обрывки.

Когда папа решил наконец купить билеты на самолет и пошел в кассу, там уже были огромные очереди. Он ходил день, два... На третий вернулся и говорит: «Я ниче- го не понимаю, прохожу – пустая улица, захожу – никого нет... На меня как-то странно посмотрели, но продали четыре билета...» Потом только мы узнали, что там людей

15

забивали до смерти, убивали. Азербайджанцы знали, что у авиакассы всегда много армян, и стали их избивать, выгонять оттуда. А папа совершенно случайно пришел как раз в тот момент, когда они всех разогнали, и взял билеты.

Потом он нанял какого-то частника, потому что таксисты отказывались везти в аэ- ропорт, нас посадили в закрытый микроавтобус, и так мы добрались до аэропорта, где тоже было очень страшно. Мы еще помыкались какое-то время в Армении и Москве, прежде чем приехали сюда, в Америку. И я никогда не прощу Горбачеву его слова: «Подумаешь, на три дня опоздали в Баку!»...

Лансинг, штат Мичиган, США. 09.04.2016 г.

16

АЛЛА БЕЛУБЕКЯН

Родилась я в Баку. Мои бабушка с дедушкой родом из Карабаха и бежали оттуда, спасаясь от Геноцида, в 1918 году. А предки со стороны отца бежали из Турции, если не ошибаюсь, они были из Измира. Попали вначале в Тифлис, потом в поисках работы переехали в Баку, как и многие другие армяне. Мама с папой родились уже там. Так получилось, что ни одно поколение нашей семьи не было и рождено, и похоронено в Баку. Всем по каким-то причинам приходилось откуда-то убегать или уезжать.

Все началось в 1988 году. Я хорошо помню этот день, потому что 2 марта, сразу по- сле сумгаитских событий, состоялась моя свадьба. К сожалению, большого праздника не получилось – все были ужасно напуганы, ведь такое случилось впервые в Совет- ском Союзе. Никто из наших друзей-армян не пришел на свадьбу, все прошло очень тихо, без музыки. Мы с сестрой1 росли в семье инженеров, до последней минуты не верили, что подобное может произойти в нашей цивилизованной интернациональной республике, поэтому до конца и оставались в Баку. Папа долго пытался найти работу где-нибудь в России или в Армении, но приглашение пришло ему слишком поздно – в январе 1990 года, когда выехать было уже практически невозможно. Спаслись мы только благодаря тому, что подделали паспорта, точнее, изменили в них националь- ность. Я стала таткой, то есть горской еврейкой, мама – осетинкой, папа – русским. Только так нам удавалось передвигаться по городу, а потом и спастись.

Все это время мы, естественно, жили в страхе. Держали паспорта наготове, чтобы в случае каких-то проблем сразу предъявить. Находились в постоянном напряжении,

1 Сестра А. Белубекян – Ирина Амирбекян, ее рассказ также опубликован в на- стоящем сборнике.

17

без конца перезванивались со знакомыми и друзьями, обменивались новостями – кто уехал, кто нашел работу или жилье в другом месте. Пытались продать квартиру, чтобы уехать из Баку, но даже в этом случае было очень сложно где-то обосноваться из-за отсутствия работы, прописки и так далее.

До января Бог миловал, я лично ничего не видела и не замечала, кроме того, что соседи-азербайджанцы перестали здороваться с нами, многие друзья перестали зво- нить, а люди, которых мы считали близкими, вдруг отказались общаться. Нам все было понятно, просто до последнего мы сидели и чего-то ждали. Были постоянные угрозы. Например, маме на работе все время угрожали, пытались сместить с должности, хотя она проработала в Институте нефти и химии 35 лет. Тем не менее мама работала там так долго, как это было возможно, если не ошибаюсь, до ноября 1989 года. А папа постоянно ездил в командировки, дома бывал редко.

Наступил январь 1990-го. Я не работала, потому что у меня был маленький ребе- нок, а из института ушла по разным причинам, включая, естественно, и обстановку в Баку. К тому же это было небезопасно. Муж продолжал учиться и работать: его отец всю жизнь проработал в Институте космических исследований, и муж под его крылом оставался там практически до конца. Естественно, мы слышали разные истории от зна- комых, страшные, ужасные истории о том, что делали с армянами, в том числе боль- ными и немощными. Могу рассказать случай, происшедший с моими родителями 14, не то 15 января. Я в это время была в доме моей свекрови, она русская. Мама с папой находились в нашей квартире. Позвонили в дверь. Отец посмотрел в глазок и увидел, что за дверью стоит огромная толпа. Жили мы на третьем этаже, но тогда во многих хрущевских домах балконы были расположены очень близко друг к друг и у нас был уже подготовлен выход к соседям-азербайджанцам. Мама успела перейти через этот так называемый «мостик» на соседский балкон. Отец принял всю эту толпу на себя. Он показал им паспорт, они заявили, что он армянин. Отец попытался их успокоить, ска- зал, что жена у него действительно армянка, но она с детьми давно уехала, он здесь один, вещи уже собраны... Каким-то чудом все это сработало. Помог, конечно, паспорт с указанием в графе национальности «русский» плюс у него уже было приглашение на работу директором совместного советско-итальянского предприятия в России, он и

18

этот документ предъявил им. Словом, они ушли.
Ночью приехали родственники маминой очень близкой подруги–азербайджанки

и вывезли ее к себе. Мама пробыла у них пять дней. Мы никак не могли выехать в течение этих страшных двух недель, потому что все выезды были заблокированы. Это было бы просто самоубийством. Я очень хорошо помню 20 января – ночь, когда в го- род входили советские войска. Слышна была перестрелка, мы видели трассирующие пули в небе, но в эту ночь я наконец-то смогла заснуть. Напряжение спало, потому что в городе появились войска, впрочем, что им мешало войти раньше, если до этого примерно года полтора у нас в городе был комендантский час?

Нашу семью спас папин двоюродный брат, который занимал тогда определенный пост в Москве, и нас вывезли вместе с семьями русских военных, под их прикрытием. Мы выехали поездом, это было 30 января и паромов уже не было. И, конечно, это было страшно. На вокзале обстановка была совершенно жуткая. Ходили группы так называемого Народного фронта, которые без конца проверяли документы. Опять-та- ки нам повезло, и я считаю, что мы остались живы только потому, что рядом были рус- ские мужчины с оружием. С того момента, как мы садились в поезд и до пересечения границы с Дагестаном, царило страшное напряжение. Я никогда этого не забуду.... И какое же наступило облегчение, когда мы оказались на территории России!

Нашим родным – дяде, дедушке, кузену – совершенно случайно удалось уехать на пароме. Целую неделю мы не знали, где они, не было связи ни с Баку, ни с Ереваном. Мы были совершенно оторваны друг от друга и только в феврале начали каким-то образом соединять родственные нити и находить друг друга.

У нас была тетя, которой во время Геноцида в Турции было 16 лет. Их тоже вы- возили на пароме в 1915 году под то ли французским, то ли швейцарским флагом. И она часто нам рассказывала, как они спаслись и как оттуда вывозили детей. Такая же судьба постигла и нас...

Обстоятельства сложились так, что мне пришлось поехать в Баку еще раз – в 1992 году. У меня все еще оставался паспорт, где было указано, что я еврейка. Сын заболел, а у нас там был очень хороший знакомый врач. Нам назначили время, и мы решили показать ребенка врачу, которому очень доверяли. Я поехала... и поняла, что это в

19

последний раз, что ноги моей там больше не будет.
Мама попросила, чтобы я при возможности в последний раз сходила на кладбище

и положила цветы на могилы родных. А у нас был огромный участок, где было около 10–12 могил. И когда я попала на армянское кладбище, это было просто... Я не могу говорить об этом... Я никогда этого не забуду. Там было абсолютно все разрушено, огромный черный гранитный камень на могиле бабушки был снят и готов к вывозу. Это было последней каплей, конечно. Я поняла, что обратного пути не будет. Я вырва- ла этот город из своего сердца. Там остались только воспоминания детства, но это не воспоминания о том городе, где я выросла. Того Баку уже нет, это совершенно другой город. У нас был знакомый архитектор, он сейчас живет в Нью-Йорке. По националь- ности еврей. Лет пять-шесть назад он был с визитом в Баку, его возили по достоприме- чательностям. По дороге какой-то историк ему рассказывал о том, как строился город. И когда наш знакомый назвал имена Манташева и других известных бакинских меце- натов, ему ответили, что у них никогда таких не было...

Я стараюсь своих детей воспитывать армянами. Мы живем в Бостоне в очень тес- ном армянском кругу. Дочка моя родилась здесь, в Америке, она не говорит по-армян- ски, но умеет читать и писать, посещает группу армянского языка каждое воскресенье, поет армянские песни. Я сама не владею армянским, но научилась читать и писать вместе с ней. В Баку мои родители, бабушка с дедушкой общались на карабахском диалекте, но наше поколение, к сожалению, уже не говорило на родном языке.

Я видела костры и помню эти бакинские костры. Я помню радость и национальное торжество в Азербайджане после землетрясения в Армении. Никогда не забуду, как они отмечали трагедию нашего народа, словно это был праздник, как пели и танцева- ли вокруг костров, радуясь страшным событиям в Армении. Своим детям не прививаю ненависти, но хочу, чтобы они были настороже, чтобы знали, что может произойти в этой жизни. И я хочу, чтобы обо всем произошедшем с нами знал мир, чтобы мы по- лучили какую-то моральную компенсацию. Если об этом не говорить, история будет повторяться, и повторяться до бесконечности.

Бостон, штат Массачусетс, США. 6.04.2016 г.

20

ИРИНА АМИРБЕКЯН

Я родилась и выросла в Баку. В 1985 году закончила бакинскую консерваторию. Мой сын Давид родился в 1987 году и ему был всего лишь годик, когда начались эти события.

Мамина сторона родом из Карабаха. Бабушка родилась в Шуши и с семьей бежала оттуда будучи ребенком. Вначале – в Среднюю Азию, потом уже переехали в Баку. У нас до сих пор остались карабахские реликвии – вышитый пояс, раритетные фотогра- фии... Это была очень большая семья с кучей детей, и мы выросли вот в такой среде, общаясь друг с другом. Мой дед с папиной стороны был русским, бабушка – стопро- центной армянкой. Семья бежала из Турции, когда ей было 2 годика. Их перевезли на пароме в Батуми, а потом в Баку. Папе было всего шесть месяцев, когда его отца расстреляли во время сталинских репрессий. Тогда бабушка записала сына на себя, армянином, и он вырос в армянской среде.

Жили мы довольно хорошо, но, как написала Анна Аствацатурян в своей книге1, знали, что мы армяне, и знали свое место: ты будешь вторым, но первым не будешь. Тем не менее, когда начались эти события в 1988 году, все было очень неожиданно. Никто из нас не предполагал, что дело примет такой оборот. Сначала об этом толь- ко шушукались, потому что по телевизору не было никаких сообщений. И сразу поя- вилась настороженность: мы стали с подозрением относиться к окружающим, очень осторожно общаться с определенными людьми. В 1988 году, после событий в Сумгаи-

1 Имеется в виду книга Анны Аствацатурян-Теркотт «Изгнание. В никуда» (Nowhere. A story of Exile).

21

те, атмосфера в Баку вообще резко изменилась. Я работала в новом районе, и дорога на работу и обратно на автобусе или метро стала для меня мучением: мы старались повсюду ходить с опущенными глазами.

Жили мы в армянском районе – Арменикенде. Ужасные воспоминания остались у меня о том дне, когда произошло страшное Спитакское землетрясение. Когда по программе «Время» сообщили об этом, мы, конечно, были потрясены и очень сильно переживали. Но тут в общежитии, которое находилось рядом с нашим домом, нача- лось такое ликование... Постояльцы праздновали трагедию армян. Я сама все слыша- ла, нам все было отлично слышно. И сразу после этого мои свекор и свекровь решили, что надо уезжать из Баку. Свекор поехал в Ереван, там что-то нашел, короче говоря, им удалось обменять квартиру, и в апреле 1989 года мы уехали в Армению.

Конечно, многие соседи от нас отвернулись после того, как начались эти события, но были и такие, кто продолжал очень хорошо относиться... Каких-либо неприятных инцидентов не припомню, единственный случай произошел, когда я попала с Дави- дом в больницу. Он был еще очень маленький. У него была очень высокая температу- ра, рвота, и скорая помощь отвезла нас в больницу. А на следующий день в городе на- чались демонстрации. И были крайне неприятные ощущения оттого, что мы армяне, а в палате все азербайджанцы, и врачи азербайджанцы, а за окном идут демонстрации с лозунгами «Смерть армянам!», «Армяне, убирайтесь из Баку!». Одна из врачей по- дошла ко мне, когда мне было нехорошо, и сказала: «Вот видишь, это моя последняя ампула. И я эту ампулу даю твоему армянскому ребенку. Я не держу ее для своего ребенка, чтобы вы потом не говорили, что мы к вам плохо относимся».

Мы пробыли там неделю, и я не знала, как мне оттуда убежать, потому что было действительно страшно. Ребенок маленький, ты не знаешь, что может случиться и как они к тебе отнесутся в этой ситуации. Было очень трудно уезжать из Баку, хотя я тогда еще не знала, что уезжаю навсегда и больше не смогу туда вернуться. Помню стояв- ший в аэропорту самолет на Ереван... все на него смотрели как-то косо, смотрели на нас, как на какую-то толпу... Тяжелым был переезд и для моих родителей, они уезжали в ужасной ситуации. Были у нас очень близкие друзья, которые отвернулись, но были и люди, которые помогали и поддерживали нас до самого конца. У меня остались в

22

Баку очень хорошие азербайджанские друзья, с которыми я до сих пор поддерживаю отношения, но большинство разъехалось по всему миру...

У моего мужа на работе произошла какая-то стычка, но я до сих пор и не узнала, что именно случилось. Какая-то драка с азербайджанцами, он пришел домой с разбитым и опухшим лицом. Но ничего не говорил, сказал, что мне не нужно знать. Я сама ниче- го не видела, правда, мы рано уехали оттуда. Осталась в памяти атмосфера насторо- женности, всеобщей неприязни, боязни выходить на улицу вечером.

В Америку мы приехали в 1992 году. Начали с нуля: триста долларов в кармане и три чемодана...

Бостон, штат Массачусетс, США. 06.04.2016 г.

23

АННА АТАЛЯН

В 1988 году, когда все это началось, я занимала довольно высокий пост начальника отдела в Главном аптечном управлении Минздрава Азербайджана. Как-то мой шеф сказал: «Ты знаешь, Аня, впервые в истории нашего управления начальником отдела работает русская, причем с армянской фамилией». Этим все было сказано. Все началь- ники были азербайджанцы, а заместителями и подчиненными, которые и выполняли главные функции, – русские, армяне. Но тогда у нас не возникало мысли о том, что нас притесняют, мы как-то жили с этим. И только потом мы поняли, что действительно были на втором плане.

Когда случился «сумгаит», я с моими азербайджанскими друзьями находилась за городом. Они сами были в шоке. И все равно никакой неприязни к ним у меня не воз- никло, потому что это могли быть какие-то хулиганы, но не вся нация. Потом начались демонстрации около дома правительства, толпы ходили по улицам, постоянно шли разговоры о том, что там кого-то убили, кого-то сожгли, из окна выбросили, ребенка изнасиловали... В общем, это был ужас... Поэтому уже в марте я пошла в бюро обме- на квартир. Уезжаем! Куда? Все равно, хоть в Новосибирск, куда хочешь. Только бы уехать.

Я не могу сказать, что меня оскорбляли, этого не было. Но когда сказали, что я пер- вая в истории этого управления русская с армянской фамилией, это как-то задело. К концу 1988 года, когда ситуация обострилась, меня уволили с работы. Всех пятерых с армянской фамилией одним приказом уволили. Я им говорила, что вообще не армян- ка, у меня только фамилия армянская, но не помогло. Уволили, ничего не объяснив, якобы по собственному желанию. Вдруг сразу целых пять человек по собственному

24

желанию в один день одним приказом уволились!
Между тем в Баку становилось невыносимо. Мы постоянно слышали крики «Армя-

не, убирайтесь!». Я отправила детей, а сама осталась, потому что хотелось хоть что-то забрать из дома, да и родителей нужно было отправлять, и мужа. Мне несколько раз звонили по телефону и угрожали: «Ты еще здесь, армянская ...?» Даже уезжать из Баку было страшно, люди садились в поезд и не знали, куда ехать, где выйти, где остано- виться и начать жизнь с чистого листа...

Мы окончательно покинули Баку в декабре 1988 года. Наши родители тоже уехали и до конца своих дней жили с нами в России. Сначала в Орджоникидзе, потом в Белго- роде... А потом, в 1998-м, уехали в Америку. Три раза мы начинали с нуля. Мама моя русская, у нее лишь зять армянин. Когда она соседу сказала, что я уехала, он ответил, что давно пора было. Они воспрянули духом, когда поняли, что наказания не последу- ет. К русским относились так же, как к армянам, поэтому нам казалось, что то же самое могло случиться с русскими. Многие уехали из Баку, очень многие. Не только армяне, но и русские, евреи. И я ни за что не поеду туда снова, хотя в социальных сетях у меня есть друзья-азербайджанцы.

Провиденс, штат Род-Айленд, США. 4.04.2016 г.

25

САМВЕЛ РОБЕРТОВИЧ АНТОНЯН

Я родом из Грузии, но с 11 лет жил в Баку. Мама у меня азербайджанка, родилась в Тбилиси, отец грузинский армянин. Родители разошлись, когда мне было всего три года. Я жил с маминой родней и у меня никогда не было проблем с национальностью. И имя сохранилось, и фамилия, и национальность. Как был армянин, так и остался, и я очень благодарен маминой семье за это.

Со стороны отца мои предки жили на территории Турции в городе Карс, дед отца был священником. Фамилия наша была в то время Тер-Антонян. Уже в Грузии, после революции, ее сократили. У деда было семь братьев. Старший, Алексан, воевал в ар- мии генерала Андраника-паши. Связь с ним была потеряна после того, как Андраник со своим войском вошел в Болгарию, чтобы помочь болгарам освободиться от турец- кого ига. В 1915 году семья выехала из Турции, им повезло, все спаслись. Часть потом жила в Армении, другая – в Грузии. Волею судьбы мы с мамой оказались в Баку.

В этом городе я вырос, учился, работал. Женился на армянке, дети у меня армяне. И мама опять-таки очень нормально реагировала на это. В 1988 году, когда начались события и произошел «сумгаит», армян начали увольнять с работы. Меня тоже уволи- ли, но самым последним в нашей организации. Я работал в строительном управлении каменщиком, хотя имел высшее педагогическое образование. На строительстве тогда можно было заработать намного больше. Начальник управления держал меня до по- следнего, хотя его все время попрекали тем, что у него армянин работает. Он меня вызвал и сказал, что должен уволить. Я уже не помню, что написали в моей трудовой книжке. Многим писали, что уволен за то, что армянин, но у меня этого не было. У нас, например, работал сварщик, Арарат, кажется. Мне ребята рассказали, что его по го-

26

лове ударили чем-то, он травму получил, увезли в больницу... Со мной и моей семьей тоже могло произойти все, что угодно, но повезло.

Я как-то приехал домой, смотрю – жена в слезах. Она в то время была на восьмом месяце беременности вторым нашим сыном, старшему было лет пять. Ехали они с ребенком домой – мы тогда в пригороде жили, – а в метро никто не уступил место, видно, что армянка. Женщина какая-то сидящему парню говорит: «Мог бы уступить ей место. Видишь, в положении, еще и ребенок с ней». А тот ответил, что это, мол, армянка, ее надо вообще избить и выгнать отсюда. Жена тихо-молча вышла из вагона и села в следующий поезд. Я сказал ей, чтобы вообще не ходила, сидела дома. Но это было невозможно – не в тюрьме же. Для того, чтобы она смогла родить в Баку, мне пришлось все свои связи использовать. В новом поселке Серебровский мы нашли врача знакомого, дали деньги, чтобы все было нормально. Слава Богу, благополучно родила, с ребенком ничего не случилось, хотя угроза была – сплошь и рядом происхо- дили ужасные случаи.

Мне вообще повезло – я сам не пострадал и ничего своими глазами не видел. Не- сколько раз спасало то, что мама азербайджанка. На работе меня называли Сабиром – так же, как родня с маминой стороны. Только хозяева знали, что я армянин. Всем остальным говорили, что азербайджанец. Так как я тбилисский, у меня чувствовался небольшой акцент, и многие из-за этого подозревали что-то, я видел, как они шушу- каются, оглядываются вслед... Даже у хозяина спрашивали об этом, он отвечал, что я тбилисский азербайджанец. Как-то во время работы подошел ко мне грузин один, на- чал говорить со мной по-грузински. Спросил, а ты азербайджанец? Ответил, да, только тбилисский. Он фактически подходил, чтобы проверить. Так и успокоились, что я не армянин.

Отец мой жил и до сих пор живет в Сочи. Его тогда в Баку не было. Мы в 1989 году уехали в Москву, но мама потом возвращалась. К нам домой неоднократно прихо- дили и спрашивали, мол, где Самвел и Левон Антоняны, мы же в жэковских списках были указаны. Мама говорила, видите, на двери написано «Алиева Шафида», здесь азербайджанцы живут. Слава Богу, у нас соседи хорошие были, говорили, что азер- байджанка она, чего пристали.

27

В первый раз мы уехали из Баку где-то в сентябре 1988 года, пробовали обосно- ваться в Сочи, не получилось. Вернулись обратно, я продолжал работать, а жена си- дела дома как в тюрьме, не выходила никуда. Мама жила с нами, она ходила в мага- зины, продукты приносила. Второй раз мы выехали в сентябре 1989 года, в Москву, и больше никогда не возвращались. Два-три года спустя попали в Америку. Мама прие- хала позже. Она все говорила, что хочет умереть на своей родине. Когда мы уехали в Америку, она вернулась обратно в Баку, а через полтора года приехала к нам.

Мама вместе с нами ходила в армянскую церковь. Подходила к иконе, молилась, крестилась... Я говорил: «Мам, ты можешь помолиться, но... креститься? Ты же му- сульманка!» А она отвечала, что для нее Бог один. И в конце концов сказала, что хочет быть крещеной в нашей церкви. Я пробовал ее отговорить, мы все нормально отно- сились к ее вере. Но она настаивала: «Сходи к священнику, спроси, можно?» Оказа- лось, что без проблем. Так мама стала азербайджанкой-христианкой. Скончалась в 2009 году, и только после ее смерти я понял, как она мне помогла. Если бы я хоронил ее по азербайджанским обычаям, это было бы гораздо труднее. А так – пришли наши друзья, мы похоронили ее по армянским обычаям.

Как я могу относиться к конфликту? Конечно, меня не радует, что все это так затяну- лось. Люди гибнут, живущим нет покоя. Я все вспоминаю день, когда произошло зем- летрясение в Спитаке и Ленинакане, мы еще жили в Баку. Я в тот день затеял покра- сить комнату. Сильно пахло краской, и я открыл окна. И вдруг мама кричит: «Закрой окна, выключи свет, что-то происходит!» Мы пока не знали ничего. А рядом с нашим домом – пятиэтажные здания и три корпуса общежитий, где жили в основном азер- байджанцы. Что там началось – музыка, песни, радость, веселье... А мы не понимали, что случилось. Потом уже, когда включили телевизор и услышали, что произошло зем- летрясение в Армении, поняли, что они радовались именно этому.

Детройт, штат Мичиган, США. 7.04.2016 г.

28

АРМИДА БАГДАСАРОВА

Насколько я знаю, моя бабушка была родом из карабахского села Баназур. Про деда знаю, что его семья жила в Кировабаде. После войны он забрал бабушку, и они переехали в Баку, на 2-ю Завокзальную. Мы там родились, выросли и жили – и роди- тели, и я. Никогда ни бабушка, ни дед не рассказывали мне о том, что они видели. Не потому, что нечего было рассказывать, – они просто не хотели, чтобы мы переживали. Ведь в те времена думали, что все кошмары закончились и все всегда будет так, как есть, то есть хорошо. Никогда ведь не знаешь, что тебя ждет впереди...

В Баку у нас были соседи-азербайджанцы, Шухалиевы. Сын чуть старше меня, он женился, у него, как у меня, было двое детей, мальчик и девочка. Мы накрывали сто- лик, сажали детей, и они вместе кушали... Кто же знал, что такое зверье голову подни- мет и придется все бросить и уезжать.

Когда «сумгаит» случился, муж был в отъезде, а я работала в училище. Рядом с нами тетя Лида жила, русская, ее сын был нам другом. Она мне сказала, мол, Армида, не бойся, пойдем, увидишь, что ничего страшного нет. А на площади перед домом правительства уже несколько дней шли митинги. Я взяла двух своих дочек, и мы с те- тей Лидой пошли туда. Страха не было, мы хотели просто посмотреть, что там проис- ходит. Пришли, а там огромный, через всю площадь белый плакат и на нем написано: «Русским – в Россию, татарам – в Татарстан, армянам – смерть». Я говорю, тетя Лида, смотрите, что здесь написано, и никто им не мешает. В это время женщина какая-то выступала и говорила в микрофон: «Они здесь живут хорошо, все имеют, квартиры имеют, а у нас ничего нет». То есть раз у них ничего нет, значит надо у нас хапнуть.

Я сразу все поняла. Позвонила мужу и сказала, чтобы возвращался. Потом он пое-

29

хал в Краснодарский край и купил дом в Апшеронске, куда мы всей семьей переехали. Детей в школу устроили, я работала в детском садике воспитателем и музыкальным руководителем. Мы в Апшеронске неплохо жили, девочки мои получили образование в Краснодаре. А потом мы приехали сюда, в США.

Вспоминать о событиях в Баку трудно, да и не хочется, потом спать невозможно. Все имущество свое мы оставили там, каждый по одной сумке взял – сменную оде- жду и детям книги для школы. Не хочу рассказывать о кошмарах, которые видела. Мы уехали зимой, а летом я вернулась в Баку за вещами. Моя двоюродная сестра была замужем за азербайджанцем. Хороший парень, он меня сопровождал, если куда-то надо было ехать. Как-то я вышла из такси, а он дальше поехал. И тут одна азербайд- жанка с сынком – у него лицо такое дебильное было – набросилась на меня, хотела сумку отобрать. Толкнула, я упала на лестницу и глаз у меня отек. Она стала вырывать сумку у меня из рук. А рядом был магазинчик овощной, оттуда парни-работники выбе- жали и накинулись на нее. Меня они знали, я всегда у них что-то покупала. Она удрала как миленькая со своим сыном. Я позвонила родственнику, он приехал, забрал меня, я пару дней еще у них оставалась, дела доделала и уехала из Баку уже навсегда...

Провиденс, штат Род-Айленд, США. 04.04.2016 г.

30

ВЛАДИМИР АРУСТАМЯН Проживал в Баку по адресу: ул. Парковая, 62, кв. 6.

Я родился в городе Баку, в поселке Кирово, там очень много армян проживало, в том числе и те, кто переехал из Карабаха в Азербайджан. Отец мой тоже туда приехал, женился, в семье нас трое сыновей было. Когда мне исполнилось 2 года, родители отвезли меня в Карабах и оставили у дедушки с бабушкой. Я очень благодарен им за то, что вырос и учился там в школе.

В советское время все было относительно хорошо. В нашем Мардакертском рай- оне в основном проживало армянское население. Были и деревни, населенные азер- байджанцами, но их мало было и вели они себя – тише воды ниже травы. Я жил там до 8 класса и плохих отношений между армянами и азербайджанцами не видел. Потом вернулся в Баку к родителям. Когда начались события в Сумгаите, я поехал, чтобы перевезти к нам сестру отца, она жила там с детьми. Первые три дня в город не впу- скали, и мне удалось попасть в Сумгаит, только когда погромы уже прекратились и армян города собрали в одном месте. В клубе, где находились армяне, я увидел на- ших... Страшная была картина: несколько тысяч женщин, детей, сидят и лежат прямо на полу, кто избит, кто ранен, кто окровавлен... В городе повсюду видны сожженные квартиры, мне показывали, из каких окон выбрасывали женщин, словом, это было нечто ужасное. Слава Богу, с нашими ничего не случилось, потому что их не было дома во время погромов, а потом соседи спрятали. Мы перевезли их к себе, потом отпра- вили в Армению.

После этого в Баку все очень изменилось. Постоянно нужно было быть настороже и следить, кто там идет сзади. С моими родными никаких инцидентов не произошло, потому что мы рано выехали – осенью 1988-го. Знали историю, поэтому решили не

31

рисковать. Отец потом вернулся, чтобы обменять квартиры. У нас их было три, но одну он так и не смог обменять.

Ощущение униженности сопровождало тебя повсюду, постоянно. Вот, скажем, в метро едешь. Многие из тех, кто сидит напротив или рядом, просто глазами тебя едят. Если ты испугался, запаниковал, могли и убить. Прямо в метро убивали. Выходишь из вагона весь в холодном поту: их там 20–30, а ты один. И так каждый день – на работу, с работы. Запомнил армянку одну. Она сильно боялась, сидела, опустив глаза, и не поднимала, пока не вышла. Я видел, как ей было страшно, но ничего не мог сказать и ничего не мог сделать.

Моя семья уехала в 1988 году, в ноябре. В городе ходили слухи, что вот-вот начнут резать, уже все было ясно – порядка 30–40 самолетов в день прилетали и забира- ли армян из Баку. Потом весной 1989 года мы с отцом вернулись, чтобы закончить кое-какие дела. И сразу почувствовали разницу: все стало еще хуже. Если ты встречал знакомого азербайджанца, он уже с тобой не разговаривал. Твой город вдруг ока- зался чужим для тебя. Город, где ты родился. Это, возможно, детали, но очень крас- норечивые. Как-то я увидел, как мужчина лет тридцати бежит окровавленный... ухо ему отрезали. Страшно было очень, атмосфера была гнетущей. Людей на улице мало, словно в городе никого нет. Это был не тот Баку, который мы знали. Тогда я понял, что все, оставаться нельзя, иначе меня просто убьют. Поехал в аэропорт с пустыми руками, чтобы не видно было, что я уезжаю. И лишь дойдя до нейтральной зоны, где стояли военные, немного успокоился.

Это был мой последний визит в родной город. Квартиру мы оставили, со всем иму- ществом. Я приехал в Армению, а в 1992 году как беженец из Баку уехал в США. По-ан- глийски вообще не мог говорить, никто мне не помогал. Но я был молодой и очень энергичный. Кроме того, решил, что если уж в Баку выжил, то уже ничего не страшно. Америка большая, возможностей здесь много, просто нужно работать. Женился на ар- мянке из Тбилиси. Эта страна не просто дала нам вторую жизнь, но и вернула чувство человеческого достоинства, и я очень горжусь этим. Ведь в Баку мы были как люди второго или третьего сорта. Это не декларировалось, но чувствовалось. Даже если ты был талантлив, не мог чего-то добиться. Армянин всегда был замом, вторым после

32

азербайджанца.
В этом году я повез детей в Армению. Они, естественно, знают, что армяне, я де-

лаю для этого все. Раз в два года везу их в Армению, в Карабах, туда, где я жил в дет- стве, чтобы они видели, откуда мы родом, где наша страна, знали историю, нацию. Мы здесь многое делаем для этого. Это очень важно для меня, потому что я не хочу, чтобы мои дети выросли просто американцами и забыли свои корни. По-армянски они почти не говорят, но понимают, могут объясниться. Когда человек сам все видит, трогает, пробует, кушает, общается и слышит – это совсем другое.

Бостон, штат Массачусетс, США. 6.04.2016 г.

33

БАБАЕВ ЭДУАРД ИЗРАИЛЕВИЧ Проживал в Баку по адресу: 5-я Завокзальная (сейчас – Голубятникова), 15, кв. 3.

Родился я в Баку, моя настоящая фамилия Бабаян. Когда вернулся после службы в армии, в Баку почему-то изменили в паспорте и фамилию – на Бабаев, и отчество – был Исраелович, стал Израилевич. Я пытался спорить, говорил, что это не мой паспорт, не моя фамилия, не мое отчество, показал документы – метрику, комсомольский билет и прочее. Не помогло, сказали, хочешь бери, хочешь нет. Правда, потом отчество Из- раилевич мне очень помогло. Когда я вывозил семью из Баку, у меня из документов с собой были только права. В кассе билеты не давали, там стояли представители Народ- ного фронта и у всех проверяли документы. Я им сказал, что паспорта с собой нет, есть права. А права у меня были пензенские – я тогда работал в Пензе, и национальность там не указывалась. Они посмотрели и разрешили мне купить билеты.

Мой дед родился в Карабахе, в селе Кагарци Мартунинского района. У нас до сих пор там дом стоит. У деда моего три брата было, он младший – Бабаян Николай Ару- тюнович. В Мартуни сейчас живет сын его среднего брата, двоюродный брат моего отца, его тоже зовут Эдик Бабаян. Дед мой в 1915 году в Санкт-Петербурге имел свой бизнес: две харчевни, пивзавод, фаянсовую фабрику. Когда началась война, он поехал в свою деревню. По пути, в Тбилиси, купил оружие по числу мужчин в селе, боепри- пасы, продовольствие, мулов, чтобы могли по горам ходить. Загрузил все, приехал в деревню, собрал мужчин, вооружил их, и они пошли воевать. Я все это уже плохо помню, сорок пять лет назад слышал. Они воевали хорошо, захватили какой-то насе- ленный пункт, конечно, в составе войска. Но подкрепление от русских – боеприпасы, продукты и т.д. – так и не пришло, и они вынуждены были отступить. Потом его при- звали в царскую армию. Он тайно вступил в компартию, был комиссаром города Ко-

34

канда. Уже после войны его отправили в Баку. Квартиру, в которой я родился и вырос, он купил за 160 золотых.

К тому времени, когда начались эти события, я был женат, у меня двое детей было. В Пензе открыл обувной цех, два года работал там. С женой мы постоянно общались по телефону. И вот как-то раз она попросила меня поскорее вернуться, сказала, что я нужен в Баку. И больше ничего. А я только уехал оттуда, пару месяцев назад. Жена еще сказала, мол, ты же хотел матери купить в России дом, вот купи и приезжай. Я выбрал маме домик, задаток оставил, и поехал в Баку на машине. Дома сели чай пить, а сахара на столе нет. Попросил принести – жена говорит, сахара нет, потому что в магазин нас не пускают. А в ближайшем к нам магазине мой дядя был завмагом, и ар- мяне там работали. И тут жена мне говорит, что, мол, тут все изменилось, ты ничего не знаешь. Я встал и пошел в магазин – через дорогу. Зашел, смотрю, работники – одни азербайджанцы, никого из них я не знал. Взял сахар, еще какие-то продукты, подхожу к кассе, говорю, посчитайте. А кассирша мне отвечает: «По-азербайджански говори, а то не отпущу товар». Я говорю, ты в армянском квартале работаешь и мне приказыва- ешь по-азербайджански говорить? Положил десять рублей, сказал, не хочешь считать – я так уйду. Тут из подсобки два мужика вышли. Я им сказал, мол, если драться хоти- те, зовите еще пятерых, я вас всех сейчас порежу. Смотрю – они в сомнении. Взял про- дукты, десять рублей оставил, ушел. Дома сели чай пить, соседка зашла, русская. Я все рассказал, и она попросила ей тоже купить продукты. Оказывается, не только армя- нам, но и русским не давали, если не могли по-азербайджански говорить. Пришлось второй раз пойти в магазин. Уже даже не разговаривал, просто деньги бросил и ушел.

Тут только я осознал, что что-то не так в городе. Вечером соседи, мои сверстники, рассказали, как в мое отсутствие охраняли нашу семью. И говорят, что сегодня ночью моя очередь дежурить. Я удивился, от кого охранять, от чего охранять? Вышли, сели на скамейку на улице, возле дома. В эту ночь все прошло спокойно, хотя выстрелы и слышались неподалеку. На следующий день я взял жену с детьми, и мы пошли к ее матери, на 2-ю Завокзальную. Примерно в полдень сидим на балконе и тут смотрю, по улице демонстрация идет. Тысяч пять, наверное, людей прошло, долго шли. Все молодые, видимо, собрали с училищ и из районов, у всех повязки на лбу с надписью

35

«Карабах». Повязки были белые и красные. Они долго шли, занимая собой всю широ- кую улицу, и кричали «Карабах!». Я понял, что это серьезно и надо уезжать. И поехал за билетами. По дороге попал в пробку возле Сабунчинского вокзала. Там такой круг и стела стояла каменная – я как раз напротив этой стелы встал. Чувствую, несет гарью, жженным, так, что невозможно дышать. Закрыл окно машины, не могу понять, чем пахнет. Проехал на вокзал, остановил машину и пошел к зданию. А там члены Народ- ного фронта стоят. Поднялся по лестнице к кассам, смотрю – одни азербайджанцы, ни одного русского или армянина. Я развернулся и вышел. Стою на парапете, на эту стелу смотрю. И только тогда я понял, что это был за запах. Там лежали сожженные трупы... Очень много, я своими глазами их видел. Эта невыносимая, ужасная вонь шла от них. Трупов было примерно 50. Женщины, мужчины – не понять, все сгоревшее, обожженное, черное...

Я пошел обратно к кассам, ко мне подошли, потребовали документ. Достал права. Я два года жил в Пензе, говор у меня уже был российский, на армянина не похож, права выданы в Пензе, фамилия Бабаев, имя Эдуард, отчество Израилевич. Вот они и подумали, что я еврей. Дали разрешение – бумажку какую-то, чтобы мне в кассе продали билеты. Без этого разрешения билеты никому не давали. Если попадался ар- мянин – его ждала страшная участь там, под стелой. Дату нашего отъезда я не помню. Больше в Баку мы не возвращались.

В поезде я дал проводнику деньги, чтобы ночью к нам никого не впускал. Дети и жена легли спать, я сижу. Стучат в дверь. Спрашиваю, кто там. Отвечают милиция, про- верка документов. Я сказал, что сейчас сам выйду. Двери за собой закрыл, жене велел никому не открывать. Вышел, показал им свои права. Они потребовали документы жены и детей. Один прямо спросил: «Армяне есть?» Ответил, что нет. Они уперлись, говорят, что должны проверить. Предложил им деньги. Вышли в тамбур, там они на- чали цену поднимать – дошли до 3 тысяч рублей, по тысяче за каждого в купе. Там, говорят, армяне, мы знаем. И пригрозили, что на первой же станции высадят нас из поезда, а там «сам знаешь, что с вами будет». Ну, мне ничего не оставалось, как выру- бить обоих – я тогда профессионально занимался боксом. Оглушил их ударом, открыл дверь вагона (у меня мама долго работала проводником, дома была связка соответ-

36

ствующих ключей, я с собой их захватил на всякий случай) и выкинул на рельсы. Даль- ше уже все пошло нормально, мы благополучно добрались до места в город Апше- ронск Краснодарского края. Накануне, когда я сказал маме, что мы утром выезжаем, она пошла в сберкассу, что была напротив кинотеатра «Низами», рядом с Госбанком. У нее на книжке было 20 тысяч рублей, и мать хотела снять их. Дала работнику сбер- книжку, они ее взяли и сказали – уходи отсюда, армянка. Она начала требовать день- ги, а они ей пригрозили, мол, кнопку нажмем, придет милиция и все, тебя просто не будет. Она вернулась домой, я пошел в сберкассу. Мне они тоже сказали, что кнопку нажмут и все... И нажали бы, просто не хотели делиться деньгами с милицией. Короче, мамины деньги пропали. Я ее потом привез к нам, но она все хотела поехать назад, в Баку, привезти кое-что. В итоге поехала-таки, не сказав мне ничего. И все – никаких вестей. Уже после погромов мне знакомые из Армении прислали письмо о том, что ее нашли по спискам, она в Аштараке, в пансионате. И я поехал туда.

Жила мама в огромной комнате вместе с другими беженцами – мужчины, женщи- ны, дети, все в одной комнате проживали. Ее вывезли на пароме солдаты. Подняли спящую, прямо в ночной сорочке и в тапочках. Она потом рассказывала, что солдаты их вели, а азербайджанцы бросали в них камни, палки, она потеряла один тапочек, а халат разорвали. И она вот этим куском халата кое-как обернулась, на одну ногу босая – так и доехала. Сначала в Красноводск, откуда их переправили в Ереван. Жили они в пансионате в этой одной комнате дружно, но даже сейчас как вспомню – больно ста- новится, еле слезы сдерживаю. Я ей одежду купил, а она говорит, не могу так уехать, это как семья моя. Снова пошел на базар, накупил фруктов, конфет, еще что-то. Надо было видеть глаза детей, как они хватали это все... Там было столько детей, столько женщин, столько старых людей!

Сюда мы приехали в 1996 году, не по программе для беженцев, а по визе брата моей жены. Поэтому маму я не мог взять с собой. Оставил ей дом, деньги, сказал, что через год вызову. Но не успел. Ее убили там, в Апшеронске. По рассказам соседей, она дом продала, а какие-то наркоманы узнали и убили.

Провиденс, Род-Айленд, США. 4.04.2016 г.

37

СЕРГЕЙ БАБАЯН
Проживал в Баку по адресу: ул. Кецховели, 189

Я родился в Баку в августе 1965 года. Отец родом из карабахского села Сезнек, это не- далеко от Степанакерта. Мать тоже карабахская, из Гадрутского района. Так что я полно- стью карабахский по крови. У отца было семь братьев, пять из них переехали в Баку, двое остались в Сезнеке с родителями. Папа был портным и открыл в столице, как тогда гово- рили, свою точку по пошиву одежды. В конце 1939 года его призвали в армию, участвовал в войне. Демобилизовался в 1945 году и вернулся в Баку, хотя постоянно приезжал в свою деревню и нас, детей, возил туда. Закончив школу, я поступил в институт, служил в армии в Ленинакане. И в школе, и в институте, и уже потом на работе я ощущал дискриминацию по отношению к себе. Хотя школа была русская, но директором был азербайджанец, и я всегда чувствовал себя человеком второго сорта. То же самое ощущение было у меня и в период учебы в Институте нефти и химии. А во время службы в армии, это был уже 1985 год, мы постоянно слышали разговоры о том, что могут начаться межнациональные трения. Вернувшись в Баку, я сказал об этом отцу. Рассказал, что слышал разговоры в де- ревнях и в Ереване о том, что может случиться второй Геноцид. Он ответил, что понимает, о чем я говорю, потому что турки (так он называл азербайджанцев) ничего не понимают, кроме силы, и боятся только силы. Вспоминал рассказы своего отца, моего деда, который родился в 1915 году. Его предки были из окрестностей озера Ван – и дед был оттуда, и бабушка. В Карабах они переехали после трагических событий начала века. Мы дома об- щались на армянском языке, на карабахском диалекте. Отец понимал, что происходит, но мать категорически не хотела никуда уезжать, и моя бабушка, ее мама, тоже. Это и сгуби- ло ее: она потом пропала без вести.

В 1989 году, устроившись в Москве, я приехал в Баку за родителями. Пошли за бабуш-

38

кой, но она наотрез отказалась, заявила, что никуда не уедет. Все говорила, дескать, как могут меня здесь убить, если я прожила в Баку всю свою жизнь. Я ей сказал, что если она с нами не поедет, мы ее больше никогда не увидим. Но бабушка все равно отказалась. Ей тогда был 81 год. Устроила настоящую истерику, и я ничего не мог сделать. Она пропала, мы до сих пор не знаем, что с ней произошло. После «сумгаита» я ожидал увидеть в га- зетах немедленные сообщения о том, что уволены министр внутренних дел Азербайджа- на и председатель Комитета госбезопасности, что столько-то человек арестовано, столь- ко-то привлечено к ответственности... Был уверен, что так и будет. Но когда увидел, что ничего подобного не произошло, понял, что пора уезжать. Соседи постоянно говорили моей матери, чтобы взяла детей и покинула Баку. Я тогда проходил практику в институте и возвращался домой на автобусе. Как-то увидел, что улица перекрыта: оказывается, была большая демонстрация. Представители Народного фронта Азербайджана шли по улицам и громко кричали, что, дескать, армяне нас убивают в Карабахе и в Ереване и нам надо им отомстить. Я даже не могу передать, что со мной было в тот момент, потому что уже шли разговоры о том, что в транспорте проверяют документы, паспорта, вытаскивают армян, издеваются, избивают, а то и убивают их. Дома я сказал отцу, что больше ходить на работу не буду, потому что могу просто не вернуться. И в апреле 1988-го мы уехали. Приехали в аэропорт, купили билеты и вылетели. Проблем с отъездом у нас не было. Фактически пер- вая волна бегства из Баку была после «сумгаита». Она отошла, и я думаю, что тем самым власти проверяли, что будет дальше. Из Азербайджана уехало определенное количество армян, но своей цели они не добились. Потому организовали вторую волну, еще более мощную, и мы уехали именно в этот период, а потом забрали своих родителей в Москву. Лично я зверства и убийства не видел, но эти огромные демонстрации с криками и во- плями против армян просто неописуемы. Это все равно, что представить себе, что ты вну- три этой толпы и тебя могут запросто растерзать. Еще будучи в Москве, мы долго искали бабушку. Даже через программу «Найди меня». С соседями по двору разговаривали по телефону, там были семьи евреев и русских. Они сказали, что бабушка вышла из дома за хлебом и больше они ее не видели.

Лансинг, штат Мичиган, США. 09.04.2016 г.

39

ЭЛЬМИРА БАГДАСАРОВА

Мама родилась в Баку. Насколько я знаю, ее родители, мои бабушка и дедушка, родом из Мартакертского района Нагорного Карабаха. Мама часто вспоминала свою сестру по отцу, Надежду, которую не видела. Ее убили – ударили кинжалом в живот, а она была беременна. Муж работал парикмахером, его прямо на работе зарезали. Это было в Баку в 1918 году. Мама моя родилась в 1924 году, ей об этом рассказывали.

Я жила в Локбатане, это поселок городского типа в окрестностях Баку. Закончила педагогический институт, работала в профтехучилище, последние два с половиной года была завучем. В коллективе относились ко мне хорошо, но после сумгаитских со- бытий многие перестали здороваться. Танков и всего остального в Локбатане не было, но армян всячески унижали. Я сама уехала в 1988 году, в конце ноября, в Краснодар- ский край, мы там приобрели жилье. А родители оставались в Баку еще год и уехали в конце 1989 года. Мама вспоминала, что в это время уже и в Локбатане заходили в дома, выгоняли армян. Родители часто укрывались у соседей с верхнего этажа, рус- ских, несколько ночей они у них ночевали. Им помог шофер скорой помощи, привез на железнодорожный вокзал. Автобусом уехать было невозможно: пальцем показы- вали «эрмени» и могли сделать все, что хотели.

У меня две тети, обе были замужем за азербайджанцами. Одна восьмерых детей родила. И все они сейчас там, в Баку. А вот самой тете пришлось уехать. Потому что каждый раз, когда она выходила из дому, за ней обязательно кто-то шел. Она вынуж- денно оставила детей и уехала в Россию. Ухаживала там за больной женщиной, чтобы было где жить. И вскоре умерла. Вот такая история.

В США мы приехали в марте 1999 года. Хотя наши дети и американизированы, но

40

мы все равно стараемся прививать им армянские обычаи, традиции. В нашем штате армян очень уважают. Как-то в церкви мы отмечали очередную годовщину бакинских событий, и священник сказал мне: «Я заметил, что бакинцы, которые приехали сюда, все образованные, трудолюбивые, и детей так же воспитывают». Мне было очень приятно слышать это.

Провиденс, штат Род-Айленд, США. 04.04.2016 г.

41

ЭММА БАГДАСАРОВА Проживала в Баку по адресу: ул. Мирзояна,31 (5-я Нагорная).

Родилась я в Баку. Отец у меня карабахский, из Гадрута, мама из села Чардахлу, родственница маршала Баграмяна. Родители работали в МВД, отец даже был началь- ником уголовного розыска в Баку. Они всю жизнь работали в России, закончили школу МВД, КГБ, их все время посылали на работу в разные страны – то в Польшу, то на Укра- ину. После войны обосновались в Баку. Оба были ветеранами войны. Отец умер рано, мама растила меня одна.

Что сказать насчет Баку? Конечно, дискриминация чувствовалась. Я поступала в консерваторию несколько лет, но прошла только в пятый раз, потому что надо было либо взятку дать, либо иметь знаменитую фамилию или родственников-композито- ров, профессоров и т. д. Я была талантлива, даже заняла первое место на Рахманинов- ском конкурсе в 1973 году, мои выступления показывали по телевизору.

Работала я в Сумгаите, проработала там семнадцать лет, в трех местах – в музы- кальной школе, в Доме культуры и в музыкальном училище. Но продолжала жить при этом в Баку. А в день резни я была в Сумгаите. Первые, кого я встретила на улице, были солдаты, не вооруженные, только со щитами. В Баку никто не знал о том, что происходит, и мне вначале показалось, что снимается кино. Солдаты как-то странно передвигались, а потом я увидела такое... При въезде в Сумгаит стоял девятиэтажный дом, и я вдруг увидела, как с девятого этажа сбросили человека. Это случилось прямо перед моими глазами! Но я опять подумала, что это, наверное, съемки фильма. Было очень страшно, невозможно было поверить, что такое может быть на самом деле. Пока не случилось с нами самими уже в Баку...

На остановке встретила сына завуча, он мне говорит: «Зачем вы сюда приехали,

42

не знаете, что тут три дня режут армян?» Я опешила, не знаю, что сказать. В городе действительно чувствовался какой-то хаос. Поехала все же на работу, но там директор велел сотрудникам-армянам срочно уезжать из Сумгаита и по дороге говорить только на азербайджанском языке. Дома смотрю – мама стоит у порога, говорит, только что ей сообщили, что в Сумгаите происходит что-то страшное, и у нее ноги отнялись от страха за меня, не знала, что делать. На следующий день, первого марта, моя двою- родная сестра с семьей приехала из Сумгаита. Их привезли в автобусе с закрытыми занавесками, они очень много денег дали, чтобы попасть в Баку. Жили у нас впятером дней десять как беженцы. Потом по телевизору стали говорить, что, мол, все нормаль- но, все успокоилось, пусть армяне возвращаются...

Уже спустя какое-то время мы узнали, что два наших родственника со стороны отца, два брата, были убиты в Сумгаите. Подробностей не знаю, мне рассказали, что они вернулись за паспортами и их буквально зарезали.

Мама моя была большой патриоткой и верила Горбачеву, говорила, что не может быть, чтобы с нами случилось такое. Мы действительно не верили, советская власть все-таки пока была. И еще мама говорила, неужели я не смогу одного азербайджанца убить, даже топор приготовила. Этим топором они потом рубили дверь, чтобы зайти к нам в дом...

Летом 1989 года мы уехали в Москву. В Баку демонстранты ходили, кричали хором «Карабах наш!». На нашей улице находился институт АЗИ, там учились иностранцы. Так они негров-студентов поставили впереди толпы и те шли с плакатами и кричали. В городе уже происходили нападения, избиения. Моего двоюродного брата избили в трамвае: привязали к поручням и стали бить по всему телу. Мы поехали к нему – он был полумертвый. Милиция никаких действий не предпринимала, мне кажется, они даже помогали погромщикам.

У нас во дворе жили два милиционера. Когда мы уехали отдыхать в Москву на три месяца, нас предупреждали не возвращаться. Но надо было забрать вещи. Мы уже знали, что творится в Баку, мама даже добилась для меня разрешения на работу в Мо- скве, в Министерстве культуры. И мы поехали за вещами. Это было 27 сентября 1989 года, а спустя два дня, 29-го, на нас напали. В день приезда нам позвонили и сказали,

43

что ночью придут убивать. Шел сильный дождь, по телевизору показывали многосе- рийный фильм «Спрут». Там постоянно стреляли, и вдруг я слышу и вижу, как в наши окна летят камни. Стекла были разбиты, но мы все равно не ушли из дома.

В первую ночь они этим ограничились. Мама заказала и поставила решетки на окна. Тогда-то она и приготовила топор. Они пришли через день – 29-го, в два часа ночи. Пять человек. Им не удалось открыть замок, и они начали топором рубить дверь, по- том рукой открыли замок и зашли. Сказали, что убивать нас не будут, но все, что есть в доме, заберут. А у нас уже все было упаковано в коробки. Мы с мамой стоим в ночных рубашках. Один из них сорвал с меня серьги, и мама ударила его. Они в ответ ударили и четыре раза выстрелили в нее. Потом в милиции сказали, что это были холостые па- троны. Когда они толкнули маму, она кубарем покатилась по полу. Я так кричала, что кажется, весь Арменикенд слышал. Меня они не тронули, только сережки вырвали. А мама, конечно, была ранена. Потом мы позвонили отцу моего ученика, он приехал и забрал нас к себе. Нас полностью ограбили, сломали все, что попалось под руку. Все было упаковано, как будто мы приготовили для них. Даже мое пальто песцовое один надел на себя. И мы в чем были, в том и остались.

В больницу маму я не уложила – какая там больница?! Вообще невозможно было никуда обращаться. Сами лечили. Ни денег, ни вещей, вообще ничего не было у нас. Этот человек – азербайджанец, жена у него русская была, – купил нам билет на поезд и в сопровождении милиции повез на вокзал. Мы сели в вагон и поехали в никуда, то есть в Москву. Там нам помогли с жильем, с одеждой – подруги принесли кто пальто, кто куртку... Мне было тогда тридцать пять лет, а сюда я приехала в тридцать девять. Потом мама обратилась в Прокуратуру СССР. После всего происшедшего она очень резко сникла, сразу постарела, хотя всегда очень хорошо выглядела, гораздо моложе своих лет. И умерла, можно сказать, от всех этих переживаний и страданий, у меня на руках.

Когда я обратилась в посольство США, мне отказали. Тогда я написала письмо на английском языке и послала сюда, в армянскую церковь. Мне помогли, и на третий раз посольство уже выдало визу. Помню, в тот день покойная мама во сне явилась мне, дала красный паспорт и перекрестила. Я шла и знала, что сегодня получу визу.

44

Это было в день моего рождения, 3 декабря. Мне дали «оk» с условием, что я вернусь. А в Прокуратуре нам выдали официальное письмо о том, что на нас было соверше- но разбойное нападение дома. Такого никому не давали, но маме дали как бывшей сотруднице МВД. Этот документ помог мне здесь, в Америке, получить статус, я его храню до сих пор.

Я сейчас переписываюсь с дочкой нашего бакинского соседа, она в Пятигорске жи- вет. Его убили, если не ошибаюсь, звали Грант Атаян. Он пошел на работу и там на него напали и убили. Тело привезли домой, а в свидетельстве о смерти написали, что умер от инфаркта. Потом уже, после отъезда, я слышала, что очень много наших соседей и знакомых перебили.

Здесь я работаю педагогом музыки. Выступаю с концертами, один из них был посвящен памяти жертв Геноцида. Мои ученики играют армянских композиторов – Хачатуряна, Бабаджаняна. Стараюсь сохранить в себе армянское начало, как можно больше рассказываю о нашей истории. В день 100-летия Геноцида повесила у входа в школу незабудку...

Детройт, штат Мичиган, США 09.04.2016 г.

45

КАРЕН БАГДАСАРЯН Проживал в Баку по адресу: ул. Инглаб, 78, кв. 40.

Корни мои стопроцентно карабахские – и с маминой, и с папиной стороны. Более того, мы беженцы в третьем поколении. Бабушка моя жила в начале века в Шуши и застала страшные события, из-за которых им пришлось бежать из города. Она училась в Русской гимназии, дома они говорили по-армянски, а в школе только по-русски. Рас- сказывала, что как-то пришла домой заплаканная и сказала своему отцу, моему пра- дедушке, что ее оштрафовали за то, что она на перемене разговаривала по-армянски. Он ответил, что готов заплатить за то, чтобы дочь выучила русский язык. Может быть, в те времена это было важно. Когда они в очередной раз уехали на отдых в деревню, произошла резня в Шуши. Правда, бабушкину семью это не задело, но они в одно- часье обеднели: все их имущество было сожжено и разграблено. В 14 лет она вышла замуж и с мужем, моим дедушкой, переехала в Баку.

Со стороны папы также все мои корни карабахские: отец из села Гергер, мама вы- росла в селе Схторашен, этого села уже нет. Вернее, само село есть, но там уже никто не живет. В последний раз, когда мы были в селе, оставалась всего одна семья – по- жилые супруги. После смерти мужа жена переехала к сыну.

Со временем семья отца переехала в Баку, где я и родился. Отец был маляром, отличным специалистом. Тогда строители уезжали на сезонные заработки в Россию, а папа был единственный, кто не уезжал, потому что ему хватало работы и в Баку. Мама работала буфетчицей в школе, где я учился.

Когда началось Карабахское движение, я работал заместителем директора на предприятии, связанном с водоснабжением регионов Азербайджана. К Движению я относился несколько особенно, потому что с детства читал армянские книги, в основ-

46

ном исторические, в которых рассказывалось о Геноциде, о том, что армяне, так же, как и в древние века, умирали за свою веру... И настолько я проникся нашей историей, что попросил бабулю научить меня армянскому языку. Я начал писать, но, естествен- но, плохо, потому что не было практики. В 16 лет решил стать священником. Поехал в Эчмиадзин, но из-за проблем с языком не смог сдать экзамен. Так и получилось, что священником я не стал, но история, которую изучил, мне помогла.

Где-то в конце февраля 1988 года, за несколько дней до «сумгаита», мы с отцом сидели на кухне за столом, ужинали. И тут по радио замгенпрокурора СССР Катусев начал рассказывать о том, что армяне в Аскеране убили двух азербайджанцев, не уточняя обстоятельств. Я сразу сказал отцу, что нужно уезжать из Баку, потому что ничем хорошим это не закончится. Он ответил, что советская власть такого не допу- стит. Через несколько дней случился «сумгаит». Это был, конечно, шок. Помню еще, как создавали добровольческие бригады дружинников, которые по очереди охраняли прилегающие к нашему предприятию территории. И все армяне почему-то попали в ночные смены...

К тому времени я уже окончательно решил уехать из Баку. С женой Ириной мы поженились 18 сентября. Причем я поставил условие, чтобы венчание обязательно прошло в армянской церкви. Меня отговаривали, потому что уже было неспокойно, в Карабахе события уже начались, но я настоял на своем. С трудом нашли оператора и все это снимали на пленку, у меня это видео до сих пор сохранилось. После свадь- бы мы уехали в Москву, хотели почву какую-то подготовить для переезда. Через ме- сяц-полтора вернулись в Баку, и тут все началось...

По городу ходили толпы с красными повязками, были и черные, и зеленые, но я красные помню. Они кричали «Карабах бизимдир!» (Карабах наш. – Ред.), «Смерть армянам!», еще что-то в том же духе. Мы следили за ними с балкона. С одной сторо- ны, выглядело все это дико, но с другой – уже случился «сумгаит». Поэтому на семей- ном совете решили мою супругу Иру и ее младшего брата, ему тогда было лет десять, отправить в Москву, а потом уже самим как-нибудь добраться. С тестем поехали за билетами. У кассы стояла очередь – около пятнадцати человек. Тут кассирша говорит, что нет связи и она не может дозвониться до центральной кассы. И предложила соста-

47

вить списки, чтобы она сразу могла заказать билеты на всех. Так мы и сделали. Отдали ей список, стоим, ждем. А по улице идут толпы и скандируют «Смерть армянам!». Обстановка была, мягко говоря, некомфортная.

В очереди, кроме нас, было еще два армянина – отец и сын. И вдруг кто-то гром- ко говорит: «Что все-таки происходит?» И молодой армянин – ему лет 30–35 было – отвечает, мол, не видите, праздник на улице. Женщина-азербайджанка из очереди стала орать на него, ругаться последними словами. Тут же сбежались молодые ребя- та-азербайджанцы, кричат: «Сестра, что произошло?» Она говорит, вот этот армянин смеется над нами, над азербайджанцами. Они схватили парня, вывели его в центр зала, к входу в метро, и начали избивать, плевать в лицо, оскорблять... Ситуация была ужасная. Ты стоишь рядом и не знаешь, что делать. Если попытаться помочь, можешь сам пострадать, с другой стороны – как не помочь и потом жить с этим?

Наверное, в стрессовой ситуации мозг человека начинает работать несколько ина- че. Я тогда говорил на азербайджанском без акцента. И сказал этой женщине, дескать, сестра, ты хочешь большой драки? Зачем это тебе нужно? Пусть он просто уйдет от- сюда. И стал этого армянина пинками подталкивать к выходу, как бы ударяя его. Мне удалось сделать так, что он вышел из метро. Ребята эти вначале успокоились, потом увидели, что он стоит у выхода, не уходит. Вышли, снова схватили и стали избивать его уже там. Я обратился к стоявшему рядом милиционеру, говорю, что вы стоите, помо- гите. Они отбили парня у нападавших и завели в милицейский участок.

Мы тем временем купили билеты. Отец – может, это был какой-то другой род- ственник парня – стоял весь бледный, как полотно, но ничего не мог сделать. Он тоже взял билеты. Когда мы уже вышли на улицу, я увидел этого парня сидящим за рулем в машине, слава Богу, он остался жив.

Отправив жену, я и несколько наших родственников решили уехать из города на машине. Я купил у приятеля военный уазик и отдал его в мастерскую, чтобы провери- ли. В половине шестого утра мы загрузили в машину все необходимое, я облачился в военный комбинезон, на машине написали «перегон» и выехали. По дороге встре- тились с родственником, который ехал на «жигулях». Как только выехали из Баку, я нажал на газ... машина не едет. Родственник уже уехал далеко вперед, но вернулся,

48

мы залили мотор минеральной водой, а она все равно буксует. Так и пришлось ехать со скоростью 10 км/час до границы с Дагестаном. Все, к счастью, обошлось, хотя ехали через азербайджанские села и города. Не знаю, что было бы, если бы нас остановили. Это был конец ноября 1988 года, первая волна отъездов из Баку. Мы остановились вначале в Чечне, там и узнали о землетрясении в Армении.

Потом поехали в Москву, к моему старшему брату, потому что в Армении у нас родственников не было вообще. А в 1992 году – уже сюда, в Америку. К тому вре- мени опять начались интенсивные боевые действия в Карабахе, и мы с московскими друзьями были очень активны, старались как-то помочь нашим, вплоть до того, что я собирался уже ехать воевать... Один из моих знакомых, бывший бакинец, сказал, что там очень нужны патроны, деньги на вооружение. Собрались – нас было десять чело- век, местные бизнесмены, беженцы из Баку, – скинулись, кто сколько мог. Я тогда дал 750 долларов, и со 150 долларами в кармане приехал в США. Знал, что в Америке не пропаду, а патроны и оружие были тогда важнее, чем деньги.

Мы были второй волной эмигрировавших, здесь уже были беженцы из Азербайд- жана, в основном армяне. Были и родственники со стороны жены. В самом начале помогли местные армяне – две бабули привезли нам кое-какие вещи. Показали ар- мянскую церковь... Когда я уезжал из Москвы, говорил всем, что постараюсь постро- ить армянскую церковь в штате Род-Айленд, куда нас направили. Это, кстати, самый маленький штат в Америке. И был приятно удивлен тем, что, здесь, оказывается, есть целых три армянские церкви, то есть строить мне не нужно. В церкви нас очень тепло встретили, это было как бальзам на душу, очень и очень приятно.

Я сразу стал частью армянской общины. Но было ясно, что помочь мы прежде все- го должны себе сами. Создали первую организацию, которую назвали «Ассоциация социально-экономического развития армянских беженцев». Помимо поддержки друг друга, мы хотели добиться квоты для беженцев из Азербайджана в местном конгрес- се. Потом организовывали разные мероприятия, в том числе панихиду по невинно убиенным в Азербайджане, причем для участия в ней приехали армяне на шести авто- бусах из пяти штатов. А во время приезда в США Гейдара Алиева участвовали в акции протеста возле ООН.

49

В январе 2012 года армянской общине штата удалось добиться серьезного успеха: признания Род-Айлендом независимости Нагорно-Карабахской Республики, впервые в США. Произошло это так. Наш лоббист в законодательной структуре штата, рабо- тающий с конгрессменами и сенаторами, прислал копию антиармянской резолюции, которую пытались провести азербайджанцы. Я связался с представителем НКР в Ва- шингтоне Робертом Аветисяном, и мы решили в ответ постараться принять резолю- цию, осуждающую погромы армян в Азербайджане и поддерживающую право наро- да Арцаха на демократическое самоопределение. Связались с местными общинными организациями, обсудили, начали действовать. В результате азербайджанский проект был отклонен, а наш принят, тем самым был дан зеленый свет другим американским штатам на принятие аналогичных резолюций1. Это было очень и очень радостное со- бытие для всех нас!

Провиденс, штат Род-Айленд, США. 5.04.2016 г.

1 По состоянию на май 2017 года независимость Республики Арцах (Нагор- но-Карабахской Республики) признали 7 штатов США. – Ред.

50

ОЛЬГА АНДРЕЕВНА БАРХУДАРОВА

Родилась я в Баку в 1935 году. Мама у меня гречанка, папа армянин, родители его были из Шуши. После их смерти папа с братьями и сестрами – всего восемь че- ловек – приехали в Баку. Это было в 1918 году во время погромов. Некоторые члены семьи уехали потом в другие города, а отец так и остался в Баку, работал на хорошей должности. Все было нормально. Никогда не говорили о национальности, у него мно- го было товарищей-азербайджанцев.

Папа считал, что Карабах – это вторая Швейцария, и когда я закончила институт, попросил, чтобы взяла направление туда. Мы с мужем зарегистрировались и поехали работать в Степанакерт. Вначале было нелегко, но потом родилась дочка, мы получи- ли хорошую двухкомнатную квартиру. Отец мне про Шуши особо не рассказывал, но мы сами ездили туда, видели церковь армянскую, разгромленную. Она была очень красивой, но эта красота была в таком состоянии, что больно было смотреть. Уже тог- да, в начале 60-х, почти все армянские церкви были разрушены.

Мой отец работал в Институте нефти, много писал статей и книг. Но подписывал эти труды сначала его начальник, Султанов, а уже потом стояло папино имя. Он силь- но нервничал из-за этого, но поделать ничего не мог, в противном случае не было бы и книг: начальник ставил условие, что первой должна стоять его фамилия. Даже у меня на работе чувствовалась дискриминация. Я работала в техникуме, и мне давали меньше часов, чем коллеге-азербайджанке. Они даже и не считали нужным что-то объяснять: не нравится – уходи. А когда начались погромы, прямо велели написать заявление и уходить.

Я была замужем за азербайджанцем, жили мы очень хорошо. У нас была шикарная

51

папина квартира. Муж оставил свою квартиру жене и переехал ко мне жить. Он в орга- нах работал. Все, что я хотела, всегда мне покупал. Детей общих не было, у меня моя дочь, у него свои две. Мы поженились уже немолодыми. Папа мой умер в 1980 году, и только после этого я замуж вышла, он бы мне не разрешил. Мы с мужем никогда не говорили о национальности. Даже про Сумгаит ничего не говорили, хотя он в органах работал и все знал.

Когда начались демонстрации, мы с балкона видели, как толпа идет с огромными карикатурами на Католикоса Вазгена. Черная толпа. Руками, кулаками машут, кричат: «Армяне, уходите! Пока не поздно, уходите!» Я начинала плакать, а муж говорил: «Не волнуйся, ничего не будет, тебя вообще не тронут, ко мне никто не заявится». Лолу, свою дочку, я отправила в Москву с мужем и ребенком, а сама осталась. Он сказал, подожди, я доработаю до пенсии, потом уедем. Его заставили разойтись со мной, при- грозили, что иначе до пенсии не доработает. Мы развелись. В квартире напротив жил член Народного фронта, и они постоянно направляли погромщиков к нам домой, ког- да муж был на работе. У нас с ними был общий коридор, двери железные, крепкие. И они пытались взломать их металлическими ломами. Я звонила мужу, он говорил, закройся и не открывай, я через 20 минут буду.

В первый раз их спугнули спускавшиеся по лестнице соседи. На следующий день снова пришли. Но муж уже не пошел на работу, он взял с собой домой пистолет и ждал. Когда начали бить в дверь, выстрелил, и они все покатились с лестниц. Испуга- лись. Рядом с нами жили Мирзояны, армяне. Муж-профессор работал референтом у Гейдара Алиева, жена – кандидат химических наук, очень хорошая семья, двое пре- красных детей. Муж скончался в тот период от нервного стресса, не выдержал. Она осталась с двумя детьми, 17 лет девочке, 18 – мальчику. Заведующий овощным ма- газином на нашей улице пришел к ней и заявил: «Это моя квартира». Сюда боялись зайти, а к ним зашли, стали ломать... я слышала все. Потом соседка, русская, рассказа- ла, что они привязали мать к креслу и на ее глазах насиловали сына и дочь. Это было уже во время январских погромов 1990 года.

Как меня уволили с работы? Просто сказали, чтобы написала заявление об уходе. Муж все время твердил, чтобы я в транспорте и на улице говорила с ним по-азербайд-

52

жански. А я не знала языка. И вот он со мной говорит по-азербайджански, громко, чтобы все слышали. А в транспорте только и выискивали армян. Смотрели на лица, выбирали подозрительных. Избивали... Соседа нашего, еврея, сильно избили прежде, чем он показал паспорт. Жена у него армянка была, и они уехали потом в Израиль. Как она плакала, когда уезжала!

После увольнения я постоянно сидела дома. На 19 января у меня был билет в Мо- скву, а 13-го мы отметили старый Новый год, соседи собрались – армянка с мужем-ев- реем и другие. Сидели, прощались. В этот момент опять послышался гул – под бал- коном снова собралась черная толпа, с факелами. Уже темно было. Муж велел нам сидеть дома, сам вышел, начал ругаться. Это их еще больше разозлило. Тогда он начал стрелять, и они разбежались.

На следующий день вечером я принимала ванну, и вдруг он стучится и говорит: «Быстро выходи!» Накинула банный халат, косынкой повязала голову и вышла. А у нас два выхода было: помимо парадного, еще черный ход на другую улицу. С переднего выйти невозможно, потому что толпа стоит там, аксакалов они прислали – разбирать- ся. Муж через дверь говорит им: «Я всех не впущу, выберите двух-трех человек. Но здесь все равно никого нет». Соседка в это время быстренько открыла черный ход, и я вышла. Поднялась на третий этаж, стучусь. Спрашивают, кто там. Я назвала себя, они отвечают, извини, не можем тебе открыть, боимся. Спустилась во двор, где была задняя дверь магазина, там молодой азербайджанец работал. Дверь была открыта, зашла. Холодно, я в одном банном халате. Вошла и села на лестнице. Уборщица меня увидела и, видимо, ему сказала. Он подошел и говорит: «Вы меня простите, я не хочу, чтобы мой магазин сейчас разгромили». А толпу через витрину видно, полно их сна- ружи. Куда деваться? Вышла на улицу и вспомнила, что в соседнем доме живет сын директора техникума, где я работала, Чингиз. Он тоже в органах работал. Поднялась к ним на второй этаж, звоню в дверь. Открывает какой-то старик. Я назвала имя жены Чингиза, Сакины, и он впустил меня в квартиру. Увидела она меня и обомлела, гово- рит: «Оля, простите, вы видите сколько народу у нас тут? Это все еразы, из Еревана приехали. Опасно вам здесь оставаться».

Я ее попросила только дать мне позвонить по телефону мужу. Она разрешила. Ста-

53

рик, который открыл дверь, сказал, что возьмет меня к себе домой на машине. Муж велел мне сесть в его машину и ждать, пока он с товарищем приедет. Вскоре приехал товарищ мужа, Надыр, и сел в «Москвич» этого старика. Он тоже был ераз, но хоро- ший человек, очень тепло относился к нам с мужем. Старик дал мне одеть какую-то дубленку и отвез к себе. Сели пить чай. В этот момент звонок, заходит брат его жены. Я повязала голову косынкой, и она говорит, что вот, мол, с России приехала гостья наша. Он говорит: «У вас тоже там много армян? Я бы их всех растерзал. Завтра уезжаю в Степанакерт давить армян».

Я потом сидела у Надыра два дня... Он приходил домой и рассказывал страшные вещи, говорил, что сам видел, как поймали армянина, подожгли его, а сами прыгали на его животе... Церковь стояла у нас на углу армянская, красивая очень. Подожгли. Пожарная машина хотела подъехать – не дали: пусть, мол, горит. А потом ходили в эту церковь, любовались тем, что она сгорела. И написали на двери «Здесь сортир».

У меня, как я уже сказала, был билет на 19-е число, на самолет. К тому времени уже в аэропорту всех хватали и избивали. Моего первого мужа, отца дочери, избили там. Муж собрал мои вещи в небольшую сумку и отдал Надыру. По телефону боялся говорить, прослушивали. За ним следили, хотели узнать, куда он ходит. Настало 19-е, утро, но мы боимся выходить. У меня в паспорте фамилия армянская, Бархударова. Муж взял у какой-то русской женщины, Антонины, паспорт на случай, если остановят. На машине его товарища, депутата, повезли меня в аэропорт, провели через депутат- ский вход. Он пошел со мной в самолет, усадил рядом с молодым азербайджанцем. Я шапку натянула до бровей, закрыла лицо, чтобы не видно было. Так добралась до Москвы, потом поехала в Запорожье к брату, оттуда уже в Америку. Муж так и не при- ехал, хотя обещал, связи с ним сейчас никакой нет. Моя квартира отцовская ему до- сталась. Он не был там прописан, но, когда я поняла, что должна уехать, согласилась. Он сразу помчался и прописался.

Все эти демонстрации, митинги, все это было не стихийно, а организовано. Во-пер- вых, они знали адреса армян и знали, куда идут, где квартиры хорошие, богатые. На- против нас жил симпатичный парень-армянин, кудрявый. Они его поймали... как они его били!!! Ногами... Он в сером плаще был, и плащ стал весь коричневый от крови. Я

54

выскочила на балкон и кричу: «Что вы делаете!» Они не обращают внимания. Тогда я выбежала на улицу, смотрю, стоит солдат. Я ему говорю, мол, там человека избивают, могут убить. А он отвечает: «Пускай черные друг друга перебьют». Вот это его слова были, советского солдата.

Надыр мне рассказывал, как из Еревана уехал. Он привез в Баку все свое имуще- ство, их никто не избивал. Просто предупредили: уезжай. Они и уехали тихо, спокой- но. Такого, как с армянами в Баку, в Армении не было.

Детройт, штат Мичиган, США. 09.04.2016 г.

55

ВАЛЕНТИН БАРОЯН
Супруга – ЭЛЬМИРА БАРОЯН Дочь – ЯНА ЛАЛАЯН

Мое настоящее имя – Вараздат Ервандович Бороян. Я родился в 1937 году в Баку и жил там до 1990 года. Когда мне исполнилось 16 лет и надо было получать паспорт, на работе дали справку, в которой написали Валентин Бароян. Так и получилось, что в метрике было одно имя, а в паспорте другое.

Мои предки с отцовской стороны выходцы из Западной Армении – из Муша, им пришлось бежать, спасаясь от Геноцида. Потом они переехали в Баку, потому что в Армении не было работы. Богатые армяне-нефтепромышленники обещали работу, и родители моего отца выехали на арбах, как они сами рассказывали, в Баку. Месяца 3–4 они добирались, устроились, стали работать. Дед и бабушка с материнской сторо- ны в 1915 году тоже бежали, если не ошибаюсь, из Карса. В 1925 году мои родители поженились. Во время Великой Отечественной войны отец ушел добровольцем на фронт, хотя мог бы остаться в тылу. Но он считал, что член партии должен воевать. В 1942 году пропал без вести. Мы, дети, были еще маленькие, старшему было 11, а мне 5 лет. Мама осталась одна с четырьмя детьми.

По профессии я водитель, возил высокопоставленных бакинских чиновников. В 1975 году получил квартиру в Монтино, около Багировского моста, и перешел рабо- тать на станцию скорой помощи. И уже до конца работал там. К 1988 году у меня уже

56

было четверо детей – три дочки и сын, а в 1989-м и внук родился.
В феврале 1988 года я ушел в отпуск, это было как раз во время сумгаитских собы- тий. Но мы еще ничего не знали. Вернулся на работу, а мой сменщик Рафик Кулиев, азербайджанец, хороший такой парень, со слезами на глазах рассказывал: «Валентин, ты не представляешь, что там творилось! С каждой подстанции Баку в Сумгаит посы- лали по одной бригаде скорой помощи собирать трупы, раненых вывозить...» Оказы- вается, наши машины скорой помощи ездили в те дни в Сумгаит. И вот он мне расска- зывал, что там творилось. После этого я уже понял, что спокойной жизни нам здесь не будет и надо уезжать. И решил отправить детей в Армению, к родственникам, а мы с женой остались пока в Баку. Все думали, как обменять или продать квартиру, чтобы

самим тоже уехать.
Несколько раз я ездил в Ереван, искал варианты обмена, но не получилось... Так

мы застряли в Баку. Обстановка в городе была ужасная. Демонстрации на площади шли постоянно, армян на них всячески ругали и проклинали. Когда в Армении случи- лось землетрясение, у нас родственники в Ленинакане погибли... Там ситуация была кошмарная, а вот в Баку царили радость, ликование, праздничное настроение.

Я продолжал работать на машине скорой помощи. У нас было до тысячи вызовов в сутки – там убили, тут побили, ранили, ударили, изнасиловали... Мы вывозили постра- давших в больничные блоки сотнями. Были случаи просто ужасные. Нас вызывали в подсобки, где жили рабочие, на трамвайные остановки, на шоссейные дороги – в лю- бую точку, где были нападения на армян. На нашей подстанции было восемь машин и все восемь постоянно выезжали на такие вызовы.

В 1989 году нам посоветовали покинуть Баку, утверждая, что будет устроена резня похлеще, чем в Сумгаите. Мы и сами это чувствовали. Приезжая по вызову, врачи-ар- мяне (их немало работало на скорой) и я говорили пострадавшим, что нужно покидать Баку. Но никто не хотел верить в плохое. В сентябре 1989 года директор гаража – тоже армянин – сказал, чтобы мы взяли расчет и уехали. Я, как и остальные водители-армя- не, уволился, и мы вылетели в Ереван. С собой взял до тридцати копий так называе- мых призывных карт, которые выдаются при выезде скорой по вызову, где написано, по какому адресу и к кому направляется бригада. Там указывались и причины: избие-

57

ния, убийства, насильственные действия... Я все это сдал в прокуратуру Армении. Конкретно у моей бригады в тот период случалось в день минимум по 15 вызовов. Всего у нас было восемь бригад, и, если считать, что каждая в день выезжала по 15–16 вызовам, выходит, что за месяц общее число исчислялось тысячами. Как правило, ско- рую вызывали не сами пострадавшие, а посторонние или родственники. Приезжали мы, допустим, на остановку, а там в трамвае убит человек. Или ехали к универмагу, а там избиты сразу двое-трое армян. Такие случаи по всему городу были. Вызывали и к живым, и к убитым, причем последних было немало. Звонившие в скорую часто не знали, жив человек или умер. А мы приезжали и уже разбирались: для мертвых вызы-

вали труповозку, живых доставляли в больницы.
Спустя какое-то время после отъезда в Ереван мы с женой вернулись в Баку, пото-

му что нашлась азербайджанка, которая хотела купить нашу квартиру. Она позвонила и сказала, что все готово и надо приехать оформить сделку. Это было уже начало ян- варя 1990-го, сразу после Нового года. Мы приехали, встретились с этой женщиной, пошли в контору, где оформляли документы. Обратно возвращались пешком, по до- роге проходили мимо армянской церкви. Она вся была сгоревшая, с заколоченными окнами и дверями... Через пару дней нам надо было снова идти к нотариусу.

Но 13 января началась уже настоящая резня. Нападали повсюду – на улицах, в до- мах. У них были списки адресов армянских квартир. Этажом ниже нас жила армянка, мы с ней дружили. Она тоже готовилась вылететь в Ереван и позвонила Эле (это моя супруга), попросив помочь ей упаковать вещи. Жена спустилась к ним. Минут через 10 раздались крики: жена кричала мне, что на них напали и ломают дверь. И тут я увидел, что нашу дверь тоже пытаются взломать. Но у меня дверь была железная, сейфовая, ее невозможно было пробить. Я закричал в ответ, что не могу ничем помочь, потому что на меня тоже напали. С этого момента у меня уже не было никаких сведений о жене.

Они пытались взломать мою дверь, но скоро поняли, что это невозможно. Один предложил взорвать, другой ответил, что могут пострадать другие жильцы. Когда я увидел, что деваться некуда, решил поджечь дом и себя, чтобы не попасть к ним в руки. А до этого я купил краски, разбавители, чтобы увезти с собой в Ереван для ре-

58

монта нашего нового жилья. Разбил все эти банки и поджег. Когда они увидели, что дом загорается, испугались уже за своих и начали ломать стену. Один камень оттуда им удалось вытащить, получилась дыра. Но дальше уже ничего не могли сделать. Вы- звали пожарную команду.

Наш дом, как сейчас говорят, был элитный – в нем жили высокопоставленные чи- новники. Один из них, замминистра, поднялся на наш этаж и через эту дыру говорит: «Валентин, открывай, не беспокойся, с тобой ничего не случится». Я отказался. Но ког- да приехала пожарная команда, открыл дверь, и они все хлынули в квартиру, человек, наверное, пятьдесят. Пожарные начали тушить пожар, а меня схватили за ноги–руки и хотели выбросить с восьмого этажа. Но русский майор вырвал меня из их рук и спас. Пожар потушили, а меня милиция забрала. В отделении уже ходили разговоры, что я, дескать, хотел взорвать дом, устроил пожар, газ открыл. И милиционеры стали напа- дать на меня. В это время как раз спускался следователь, который хорошо знал меня и моего брата Сергея. Он сказал, что отведет меня в кабинет для допроса. Так я спасся во второй раз.

В отделении милиции нас было 6–7 человек армян, мы сидели в каком-то зале. Потом этот же следователь пришел и сказал, что на отделение хотят напасть, потому что узнали о находящихся здесь армянах, поэтому нас отвезут на паром. Погрузили в машину и вывезли. Когда мы ехали мимо Шаумяновской больницы, нам говорят, мол, видите эти костры, там армянских детей сжигают, новорожденных. Правда это была или нет – не знаю. Может быть, просто пугали нас, но костры действительно были, и крики мы слышали...

Приехали на причал. Паром, если не ошибаюсь, назывался «Советская Грузия». По- том начали еще привозить людей, набралось человек 35–40. Все были избиты, ране- ны, обессилены, из разных районов города, даже из отдаленных. Откуда-то появились 2 буханки хлеба, начали делить, и мне это напомнило хронику блокадного Ленингра- да. По кусочкам делили... Потом сказали, что на паром готовится нападение, поэтому выходим в море.

Поплыли. Тут оказалось, что паром неисправен, стоял на ремонте. Километра че- рез полтора остановились. И тут начался ужас, хотя на пароме были и майор милиции,

59

и капитан КГБ. Люди и без того были измучены, изувечены, лишены сил, но их снова начали избивать – матросы-азербайджанцы, обслуживающий персонал, рабочие-ре- монтники. Избивали всех подряд – женщин, стариков, детей... Сколько там девочек изнасиловали! И мы ничего не могли поделать. Лишь человек 10 из нас кое-как стояли на ногах, остальные были в невменяемом состоянии. Как их привезли и положили – так они и сидели. Даже рук не поднимали, чтобы защищаться.

Утром слышим – крик, шум. Оказывается, армян начали выбрасывать за борт. Жи- вых... Женщин, стариков. Я и еще несколько человек выбежали на палубу, стали кри- чать. Они и нас выбросили. Те, кто умел плавать, удержались, не утонули, хотя вода была холодная, январь все же... Потом милиционеры, сотрудники КГБ начали вылав- ливать людей. Нас спасли – троих, то ли четверых, но несколько человек утонули.

Наш паром был первый, на котором вывозили армян. Погибших, кроме утонувших, на нем не было, но было много раненых, избитых, искалеченных, изнасилованных... Уже не говоря об ограблениях – отбирали золото, деньги, все ценное. Во второй по- ловине дня нас опять пригнали в бакинский порт. С правой стороны стоял паром, ка- жется, «Советская Нахичевань», на котором уже было много армян – человек 300 как минимум. Нас пересадили на этот паром. Тех, кто не мог идти сам, несли на носилках. Через час отплыли в направлении Красноводска.

Эльмира Бароян:

Моя девичья фамилия Мартиросова. Я родилась в Баку в 1939 году. Родители были уроженцами Шемахи, жили и работали в Баку. Папа воевал, вернулся домой в 1946 году. Добавлю кое-что к тому, что сказал муж.

Мы в начале января 1990-го вернулись из Армении в Баку, чтобы попробовать про- дать квартиру. Денег не было, ничего не было – мы ведь все оставили и бежали. Меня, правда, не трогали, считали русской. Но я все равно постоянно в страхе оборачива- лась: кто стоит сзади, кто что говорит... Одна моя знакомая пошла на рынок, там ее уз- нали и сильно избили. Все разговоры вокруг были об этом – кого-то избили, ограбили, изнасиловали, убили... Я почти не выходила из дома.

В тот день, 13 января 1990 года, напали на наш дом. Я к соседям спустилась в это

60

время, там молодая девушка жила, Стелла. Ворвались какие-то парни, увели ее в дру- гую комнату. Бабушка кричала «Оставьте, это моя внучка!», а потом позвонила ко- му-то из знакомых. Стеллу удалось спасти, какой-то азербайджанец приехал и увез ее. Я осталась одна. Один из нападавших увидел мои сережки, я сразу их сняла и говорю ему – возьми и уходи. Он ушел.

На ночь я спустилась к соседу, он был управляющим в том учреждении, где мой муж работал. Сам русский, а жена армянка. Осталась у них. Ночью на нас напали. Он взял палку и говорит: «Я сейчас всех вас перережу!» Испугались, разошлись. Соседи мне посоветовали оставить квартиру и бежать. Я вышла на улицу и не знала, куда идти. В это время другая соседка, с третьего этажа, позвала к себе. Утром рано я по- звонила брату, его дочь приехала за мной. Потом я узнала, что погромщики всю ночь искали меня, чтобы убить.

Несколько дней я оставалась у золовки, на Завокзальной, где армяне жили ком- пактно. Что там творилось! Группами ходили какие-то люди со страшными лицами, вооруженные. Я постоянно тряслась от страха. Разговаривать не могла – сразу начи- нала плакать. И боялась попасться им на глаза. Во дворе происходили ужасные вещи, и все это я видела.

Потом меня забрала к себе племянница, у нее муж русский. Оттуда уже нас всех – брата, его жену, дочь с мужем – отвезли на паром. Все плачут, рассказывают, что с ними произошло, что пришлось перенести. Это был ужас... Приехали на пароме в Туркмению, оттуда в Кисловодск, потом в Ереван. И все это время я не знала, где мой муж и жив ли он, а муж не знал, что со мной.

Яна Лалаян:

С родителями мы разговаривали по телефону 12 января. Мама сказала, что завтра придет женщина, которая хочет купить нашу квартиру, она обещала принести деньги. Родители собирались сразу после этого вылететь. Мы так радовались, что наконец-то семья воссоединится...

13 января звоню домой. Поднимает трубку кто-то незнакомый и жутким голосом на ломаном русском отвечает, что «это мой квартира», «армян здес нэт». Спрашиваю,

61

где моя мама – отбой. Представьте мое состояние: за день до этого мы разговаривали, и вдруг родителей нет. Мы были в страшном напряжении. Через пару дней получили телеграмму от папы, в которой он сообщал, что с ним все хорошо, но про маму он ничего не знает. Целую неделю мы мучились от неизвестности, абсолютно ничего не было слышно от нее. И только числа 16–17, кажется, мама приехала в Ереван со своим братом и его семьей. А папа вернулся через несколько дней. У него все ребра были побиты...

Супруги Барояны и Яна Лалаян проживают в городе Редмонд, штат Вашингтон, США.
20.01.2016 г.

62

ДИАНА АНДРЕАСОВА-АКОПЯН
ВРЕЖ АКОПЯН – супруг
Проживал в Баку по адресу: пр. Ленина, 72.

Диана:

– Я родилась в Баку. Моя бабушка с материнской стороны была из известного рода Калантаровых, и в начале века семья вынуждена была бежать в направлении Красно- водска. Потом вернулись в Баку, и я помню, как в последние годы жизни прабабушка все время передвигала мебель и говорила, мол, «турки идут». Потом бабушка перее- хала в Москву. Я в детстве часто спрашивала у нее, почему они в Баку остались, а она отвечала: «Ну как, квартира же была». Мы жили в центре города на улице, которая тогда называлась Мамедалиева, около музея истории, в так называемом маиловском доме. Мой прапрадед купил эту квартиру за 5000 золотых червонцев еще в 1905 году. Он был известный брокер на бакинской бирже. Мой дедушка Бабкен Кочарян погиб в 29 лет, в 1944 году – при форсировании Дуная, и бабушка Тамара так и не вышла боль- ше замуж. Маме было тогда всего 4 года, и она практически не видела своего отца.

Мои родители развелись, и мама вышла замуж за азербайджанца, так что у меня отчим азербайджанец. Я с 12 лет каждый год ездила в Москву к бабушке. И я уже тог- да прекрасно понимала, что жить в Баку нельзя и надо оттуда бежать. Я думала, что геноцида, возможно, и не будет, но дискриминация и преследования армян уже были налицо. Мой папа всегда говорил мне, что, поскольку наша фамилия Андреасовы, он

63

не может здесь быть министром сельского хозяйства, может стать вторым, третьим, но никак не первым лицом. Когда я его спрашивала, почему бы нам не переехать в Армению, он отвечал, что не знает армянского и не сможет работать.

В 17 лет я поступила в институт в Москве и уехала. И никогда не жалела об этом. Бакинские события я не видела, знаю о них только со слов моих соседей, русских и евреев, которые перед отъездом в Израиль жили у меня в Москве по 2–3 месяца. Они мне рассказывали кошмарные вещи. О том, как заходили представители Народного фронта в армянские квартиры. Рассказали про старушку Карганову, правнучку очень известного промышленника. Ей было 80 лет. Квартира ее была битком забита антиква- риатом, я ходила к ней в детстве в гости и помню. Карельская береза, большие камины и очень много книг – там были Брокгауз и Эфрон, литература на французском языке, она прекрасно владела и французским, и армянским. Ее избили ворвавшиеся к ней люди, а потом жгли этими книгами печку. Звери, дикари...

Наша соседка Люба, которая живет сейчас в Израиле, до 1991 года оставалась в Баку, не могла выехать. Она рассказывала, как на ее глазах насиловали женщину. Люба целый час стояла у окна в своей квартире и видела эту сцену, это было в 1989 году. Она не отходила от окна, чтобы ее 8-летняя дочка не подошла и не увидела, как бы собой закрывала окно. Делала вид, что курит, разговаривает...

Но в 1990 году я поехала в Баку с мамой, на три дня. Она в то время уже собиралась уезжать в Америку, получила разрешение. Мама жила в Москве с 1988 года, как толь- ко случился «сумгаит», она сразу переехала. Но ей надо было поехать в Баку, чтобы собрать вещи, потом она хотела поехать в Армению, попрощаться с родственниками. Мне было тогда 23 года, я была уже замужем.

Мы прилетели на самолете. Нас встретила охрана, которую послал отчим. Повез- ли домой. Пока мама собирала вещи, я тихонько спустилась к Любе и говорю, давай пойдем на базар. Я не боялась, потому что уже было спокойно, к тому же на армянку я никогда не была похожа. Мы подходим к армянской церкви, и тут она свернула на другую дорогу мимо церкви. Я поинтересовалась почему, а Люба говорит: «Тебе не надо это видеть». Оказывается, на двери церкви висела табличка «туалет». Я слышала, что церковь сожгли, но о таком не знала...

64

Три дня я была в Баку, но город практически не видела. Мы вылетели в Тбилиси, оттуда в Ереван и вернулись в Москву.

У меня есть сводная сестра по матери Тамила, ей 38 лет, она живет в Нью-Йорке. По отцу азербайджанка, но приняла христианство. Когда эти события случились в Баку, ей было 13 лет. Она видела все эти демонстрации, слышала антиармянские лозунги. Постоянно плакала и кричала отцу и маме: «Я ненавижу и вас, и вас». Тамила пере- жила страшный стресс, в результате чего у нее нарушился гормональный обмен и она сильно поправилась. Мама переехала с ней в Москву, потом получила статус беженки и разрешение на выезд в США.

Я никогда не испытывала никаких теплых чувств к Баку. Согласна с Гарри Каспа- ровым: когда его спросили, скучает ли он по Баку, он ответил, что там нет людей, по которым можно скучать. Я никогда туда не поеду, ни за что!

Вреж:

Родился я в Баку в 1960 году. Отец мой был геологом, и мы уехали в Киргизию, а через 10 лет вернулись обратно в Баку. Вначале чувствовал себя не совсем в своей тарелке, потом, конечно, привык, и уже считал Баку родным городом. Но, повзрослев, я тоже, как Диана, начал понимать, что вряд ли останусь в этом городе на всю жизнь. Я знал, что армян заставляли менять фамилию, потому что иначе продвигаться по ка- рьерной лестнице было очень трудно, нужно было в десять раз больше сделать, в де- сять раз больше подлизываться к начальству, подмазывать руководство, нужно было делать все, чтобы, возможно, чего-то достичь. Ты мог выполнять объем работы втрое больше, чем другие, но тупой начальник все равно был бы над тобой. А самое главное – не было чувства родного дома. Я не чувствовал себя там своим, особенно после того, как узнал историю своего деда по материнской линии Хорена Мартиросова.

Мне было лет 12–13, когда я стал замечать, что у дедушки нет зубов. Когда я стал взрослым, он мне рассказал, что в 1920 году в Баку азербайджанцы выбили ему зубы прикладом. И тогда я стал подумывать о том, чтобы покинуть Баку. Уехали мы в 1988 году: 19 декабря я отправил контейнер, а 20 декабря уехал.

Я жил в Арменикенде, в бывшем военном дворе, почти напротив штаба армии.

65

Бывают дни, которые запоминаешь на всю жизнь, словно это было вчера. 20 февраля был день моего рождения, я болел и на работу не пошел. Сижу дома, смотрю телеви- зор и слышу вдруг, как народный поэт Азербайджана – не помню фамилии – ругает армян. Я к соседям пошел, Мкртчянам, они, кстати, сейчас тоже здесь живут. Лида, мать, работала заведующей магазином при горкоме партии. Говорю, смотрите, что творится, а они, мол, это ничего, поговорят - пройдет, он дурак, не понимает. Но как мог народный поэт не понимать, он прекрасно понимал, что говорит и делает!

В этот же день в Баку начались демонстрации. Я смотрел на митингующих и пытал- ся понять, что творится. Понимал, что ничем хорошим все это не закончится. Потом случился “сумгаит”... И когда на 3–4 дня запоздала помощь, а Горбачев сказал, что, де- скать, войска опоздали на три часа и это была абсолютная ложь, я окончательно понял, что это не в первый и не в последний раз.

К 1989 году большинство моих знакомых уехало из Баку. Более того, я знаю очень много русских и евреев, которые тоже начали покидать Азербайджан. В Баку остались либо малоимущие и не имеющие материальной возможности уехать, либо не очень образованные или уперто верящие в советскую власть люди, в основном пожилые, больные, одинокие, словом, самые беззащитные.

Под Багировским мостом была квартирная биржа и с 1988 года там каждый день собиралось несколько тысяч армян, которые пытались обменять квартиры. Я сам туда ходил. Уже не помню, как, но мне удалось обменять с русской женщиной нашу ба- кинскую двухкомнатную на однокомнатную в Ереване. Но это было позже. А в нача- ле лета, когда я еще был студентом последнего курса института иностранных языков, пошел как-то на площадь Ленина, а там уже флаг висел – зеленый, с полумесяцем, мусульманский флаг. Помню, мне еще товарищ, которого я встретил, сказал, ты что, дескать, с ума сошел? Я ведь по-азербайджански очень плохо говорю, но, с другой стороны, на армянина тоже не особенно похож. Ребята мне сказали: «Если тебя узна- ют, могут разорвать на части». На митинге звучали в основном лозунги типа «смерть армянам», выходили какие-то люди и рассказывали, что якобы в Армении над азер- байджанцами измываются, а лейтмотивом всего этого было то, что это наша земля и армянам здесь делать нечего. Я понял, что скоро будет совсем плохо, и в Баку прои-

66

зойдет второй «сумгаит». Не знал, когда именно это случится, но оставаться в Баку для меня уже было невозможно.

Моя мать работала на бакинском ювелирном заводе, в столовой. Как-то, примерно в конце мая, она пришла домой и говорит: «Вреж, что-то у нас обстановка все хуже ста- новится». Сначала к ней просто приходили и рассказывали, что там «творят армяне», а потом уже открыто говорили: «Ты еще здесь?» Самые доброжелательные азербайд- жанцы, которые на самом деле ее уважали, любили, подходили и говорили: «Аня-ха- ла, мы тебя любим, уважаем, но среди нас всякие есть. Ты лучше подумай о своей безопасности». А некоторые открыто угрожали: «Ах ты, армянка, ты еще здесь? Ты хо- чешь, чтобы тебе тоже голову отрезали?» И когда однажды она, придя домой, плакала и тряслась, я больше ее на работу не отпустил. Отправил в Ереван к родственникам и сказал, что постараюсь защитить диплом, если получится, и тоже приеду. Хотел все-та- ки квартиру обменять.

Последний день в Баку я помню, словно это было вчера. За день или несколько дней до этого я наконец-то контейнер с вещами отправил. Несколько дней подряд приходил с друзьями на станцию, а знакомый русский майор говорил: «Вреж, я ничего не могу сегодня сделать, ничего». Все было перегружено, загружено до предела. И вдруг на третий раз все получилось. Я уже взял билет, выехал в аэропорт на три-че- тыре часа раньше, не зная, как удастся доехать. Помню последние часы в аэропорту: вся площадь, особенно зал ожидания, была заполнена армянскими беженцами. Дети, женщины, старики – все семьями сидели на полу, как большой цыганский табор. На- верное, человек 300, 500, может и тысяча... Не было ни одного свободного места, и через пятнадцать минут я почувствовал, что начинаю сходить с ума: невозможно было смотреть на страдания несчастных людей. Я поднялся на второй этаж, где был ресто- ран, захожу, а там всего пара столиков заняты. И музыка играет какая-то такая легкая. На фоне того, что происходило внизу, это было похоже на сказку...

Хотел бы добавить про судьбу моей родной тети. Она была образованной, грамот- ной женщиной, работала начальником цеха Бакхимфармзавода. Уехала в Ереван, а оттуда решила поехать жить на родину, в Карабах, в село недалеко от Нахиджеваника. Они с моим отцом родом из Аскеранского района. Я им сказал, что в деревню лучше

67

не ехать, в Степанакерт – да, но в деревне, да еще и напротив Агдама, жить опасно. А отец мне ответил, что с агдамскими азербайджанцами они всегда как братья жили. К сожалению, я оказался прав. Как-то ночью азербайджанцы вошли в село и из окраин- ных домов похитили мою тетю и еще несколько женщин. Что с ними сделали – даже не хочется, честно говоря, представлять. Правда, она была слишком старая, чтобы ее изнасиловали, но что с ней стало, мы до сих пор не знаем.

Сиэтл, штат Вашингтон, США. 29.03.2014 г.

68

ЧАЛЯН ШАГЕН АНДРЕЕВИЧ Проживал в Баку по адресу: ул. Чапаева, 25.

Родился я в Нагорном Карабахе, в Гадруте, откуда родом мои родители. Отец пе- реехал в Баку в пятнадцатилетнем возрасте. После войны в 1946 году он женился и пе- ревез туда мою мать. В селах в те годы очень трудно было жить, и люди вынужденно уезжали в большие города – в Ереван или Баку. В основном, конечно, в Баку, потому что там развивалась промышленность и была работа. Жили мы на улице Чапаева, это район Завокзальной, где в основном армяне проживали. Отец хотел, чтобы его пер- вый ребенок появился на свет на земле предков, поэтому мама на седьмом месяце беременности поехала в Гадрут. Я родился и прожил там сорок дней, а во второй раз оказался в Гадруте уже в возрасте 22 лет.

Дискриминация в Азербайджане ощущалась всегда, особенно в районах, как бы ни старалась советская власть. В Баку это чувствовалось меньше, а в Кировабаде во- обще армянскую и азербайджанскую части города разделял мост, на котором чуть ли не каждый день случались драки и поножовщина. То же самое по сути дела было и в Карабахе. К примеру, вся карабахская армянская продукция продавалась на рынке Агдама, и жители Степанакерта вынужденно ездили туда, чтобы купить свой же товар.

В 1966 году, когда я заканчивал в Баку школу, в авиакатастрофе погиб отец – са- молет упал в Каспий. Он летел в Саратов на встречу с боевыми товарищами, они еже- годно встречались в разных городах. Я фактически остался за старшего, после меня было еще четверо детей – два брата и две сестры. Поступил в Институт нефти и химии, после окончания по распределению работал в Вологодской области, там же отслу- жил в армии, потом вернулся в Баку. Много работал, но всюду только заместителем. Начальником не назначали – ими могли быть только азербайджанцы. Я основал три

69

новых предприятия и во всех трех был заместителем, а если не было такой должности, то числился главным специалистом.

Так все и шло до 1988 года. После «сумгаита» я понял, что ничего уже не остано- вить, потому что никаких мер принято не было. К тому времени я был замначальника бакинского отделения «Нефтеавтоматики», это было предприятие московского под- чинения, а главк был в Уфе. Начальник мой, еврей, сразу после начала событий взял отпуск и уехал из Баку, и я остался за него. Как-то раз в контору принесли что-то вро- де письма, где вырезанными из газет буквами было написано, что надо уволить всех армян. Моя фамилия возглавляла этот список, а подписи не было. Я поехал в райком партии, там уже военные сидели. Мне говорят, мол, зачем вы конверт вскрыли, как мы теперь найдем того, кто принес это. Делали вид, будто разбираются, но, конечно, ничего так и не выяснили.

Каждые две недели я ездил в Уфу, пока мне не предложили переехать. Вылетели мы 6 декабря: я с семьей – в Казань, младший брат – в Ереван. Утром долетели, и по дороге из аэропорта я вдруг слышу сообщение по радио: землетрясение в Армении. У меня до сих пор волосы дыбом встают, когда вспоминаю об этом. Сразу выехал и нашел брата. Живым. Повезло им: когда они в «Звартноце» сели, их хотели отправить в Ленинакан. Но какие-то пожилые люди потребовали отвезти в Ереван и заставили автобус развернуться.

Жена работала в Баку у моего товарища, в ремонтно-наладочном управлении. По- том начальником стал азербайджанец, и когда все это началось, я запретил ей выхо- дить на работу. Как-то в начале декабря, перед самым нашим отъездом, он позвонил и попросил жену помочь разобраться с какими-то бумагами, пусть, мол, на полдня придет. Не успел я доехать до работы, как жена звонит и говорит, что пристают к ней. Я срочно поехал туда, говорю ему, ты с женщиной собрался воевать? Контора находи- лась на первом этаже жилого дома, весь коридор был битком забит людьми. Через полчаса их стало уже человек пятьсот – в коридоре, во дворе. Жена там единственная армянка была, они за ней пришли. Я запер ее в кабинете, сам побежал ловить такси. Машины останавливаются, но толпа что-то кричит, и они уезжают. Один подъехал, и пока я ее вещи – книги в основном – в багажник складывал, таксист спросил, какой

70

мы национальности. Я ответил, что армянин, и он сказал, что армян не возит. Выкинул книги и уехал. Ситуация была ужасная – целый двор народу набралось. В этот момент на скорости подъезжает «жигули», водитель выходит, говорит: «Шаген, давай я вас отвезу». Это был мой работник, он жил в этом дворе. Я говорю, разнесут они твою машину, а он – ничего, мол, не сделают, садись. Конечно, рисковал человек, но спас он нас однозначно, вслед машине камни бросали.

Моего дядю, Чаляна Аршавира, мы никак не могли вывезти из Баку – отказывался. Так его в 1989 году на работе повесили. Он был простым маляром, работал в науч- но-исследовательском институте «Нефтемаш». Его семья к тому времени уже уехала, а он ни в какую. Говорил, кто такие азербайджанцы, что вы их боитесь. Такой упрямый был. Карабахский... Очень тяжело все это вспоминать.

Шесть с половиной лет после отъезда из Баку я прожил в Казани, среди мусульман, с татарами у меня были отличные отношения, никаких проблем на этнической почве у нас не было. Это совсем другие люди. Там, конечно, были конфликты, к примеру, «афганцы» в свой праздник громили рынки, где работали азербайджанцы. Я им го- ворю, ребята, они же ваши, мусульмане... Они отвечали, мол, какие они мусульмане, это нелюди.

Потом я пару раз бывал в Баку в периоды послаблений. Мне надо было выписать- ся, но Везиров, придя к власти, запретил армян выписывать, якобы все образуется. Управдом за выписку потребовал пять тысяч. Я говорю, целый дом с двором вам оста- вили, еще и деньги давать... А весной 1989-го мы поехали в Степанакерт на свадь- бу брата моей жены. Они в это время ненадолго притихли, относительно спокойный был период. Мы возвращались обратно через Баку и заехали на кладбище. Там было столько армян – с ума сойти...

В США мы приехали 22 года назад, мне 46 лет было уже. Никак не могу привыкнуть. Эта страна нам многое дала, но Родиной не стала. В Гадруте был в 2009-м и в этом году поеду. Какие чувства к Карабаху? А какие бывают чувства к матери?

Лансинг, штат Мичиган, США. 09.04.2016 г.

71

АРМЕН ДАНЕЛЯН Проживал в Баку по адресу: ул. Советская, 57/24.

Мои родители родом из Сисианского района, отец – из села Ангехакот, мать – из Салварта. Они приехали в Баку в тридцатые годы на заработки. Нас в семье пять брать- ев, мы все родились в Баку. Папа работал в системе «Военторга», мама была домо- хозяйкой. Жили в интернациональном городе, получили образование, работали. До 1988 года я гордо называл себя бакинцем. Сейчас, когда меня спрашивают, бакинец ли я, сомневаюсь, как ответить. Да, я родился в этом городе. Но считаю, что в 1988 году национальность «бакинец» исчезла.

Все началось с «сумгаита». Мы узнали, что там творилось что-то страшное. Говори- ли, что погибли всего 25 человек, но я знаю, что погибших было больше. Потому что по просьбе друзей мы ездили по моргам. Тела жертв были отправлены в Мардакяны, Шувеляны (поселки городского типа. – Ред.), и я лично видел многих погибших. Люди приезжали в Баку, искали тела своих родных. Я договаривался с работниками морга, чтобы они могли зайти туда.

Надо сказать, что после «сумгаита» многие азербайджанцы чувствовали вину, как- то стыдились. Нам говорили, что это, дескать, были просто хулиганы, а вас это не ка- сается, вы наши, бакинцы, мы одна семья. Но потом настроения резко изменились, и азербайджанцы начали обвинять во всем армян. Открытым текстом говорили, что будут убивать: «Мы, конечно, тебя знаем хорошо, но ты лучше уезжай, освободи это место, оно не твое, ты здесь не можешь жить». Надо учитывать, что все это было еще в Советском Союзе, и народ верил в государство, верил правительству. Это сейчас мы все прекрасно понимаем, а тогда все было иначе. И эта вера нас подвела. Потому что в противном случае мы бы поняли, что это война, попытались бы объединиться и дать

72

отпор. В Баку ведь армяне в определенных местах компактно проживали. К примеру, почему солдат послали именно на Хутор (жилой район Баку. – Ред.)? Потому что там были столкновения и начиналась война. Там могло быть побоище, в котором погибли бы представители обеих наций. То есть солдат направляли туда, где погибали с обеих сторон. А туда, где жертвами могли стать только армяне, их не посылали.

В конце ноября 1988 года я взял билеты на самолет. 5 декабря мы улетели в Ере- ван, моя жена была тогда в положении. А 7-го случилось землетрясение. Потом нас начали зазывать обратно, спустя несколько месяцев мы вернулись, и сын родился 9 мая уже в Баку. Почему вернулись? Мы действительно думали, что погромы в Сумгаи- те были делом рук кучки хулиганов и все наладится. Я тогда считал, что это наш дом, наш город. Мы возвращались не в гости, а к себе домой. Помню, как позвонила мне главный врач больницы и сказала, чтобы я не волновался насчет родов. Пообещала, что все будет нормально. Она сказала: «Я бакинка». Тогда это звучало гордо. Как па- роль: бакинец тебя не тронет, наоборот, поможет.

После этого мы еще пожили там, поработали, квартира была в сохранности благо- даря соседям, которые не пускали никого в здание. Потом поняли, что надо все-таки уезжать. Ребята звонили и говорили, что в случае опасности не смогут спасти, смо- три, мол, что творится, уезжай. Предупреждали, что будут ходить по квартирам, как в Сумгаите, говорили, что в ЖЭКах собирают адреса и по этим конкретным квартирам будут ходить и убивать. Благодаря знакомым жену с ребенком отправили в Ереван. Осталось вывезти отца, который ни за что не хотел уезжать. Говорил, что воевал, четы- ре года был на фронте, дошел до Берлина, дескать, Гитлер его не остановил, кто такой азербайджанец, чтобы бояться. Пришлось пойти на хитрость. Я позвонил в Молдавию, где у него жил фронтовой друг, Хазеров Артем Яковлевич. И мы сказали отцу, что от- правляем его в гости к другу, уже купили билет туда и главное – обратно, поезжай, мол, отдохни, повидайтесь. Только так мы его вывезли. Потом, правда, он понял, что мы его вынужденно обманули, и стал нервничать, переживать. На этой почве он забо- лел сахарным диабетом и умер там, в Молдавии. До этого и инфаркт случился, хотя не помню, чтобы раньше у него что-то болело, очень здоровый человек был.

Мы сами остались в Ереване. Второй раз летели туда через Грозный, потому что

73

прямых рейсов в Армению уже не было. Помню, как подошел к кассе за билетами, а кассирша сказала, что называть мою фамилию не будет, а вызовет Мамедова. На- зывать армянскую фамилию было опасно. Из Еревана мы переехали к родителям, в Молдавию, мой младший сын родился там, а потом приехали в США. Когда сыну было лет 10–11, он как-то задал мне такой вопрос: «Папа, а за что вас выгнали из дома?» Именно так, правильно спросил: «За что?» Я ему тогда сказал, мол, вырастешь, сам разберешься. И он разобрался – через газеты, через Интернет... Понял, что в Баку были именно погромы, а не война. Потому что война – это когда обе стороны воюют, а ког- да кто-то один или некое количество людей заходят в чужой дом и убивают спящего человека – это погромы. И сын стал гордиться тем, что он армянин, начал изучать ар- мянский язык. Ему уже 20 лет, он учится в колледже.

Я оставил в Баку все свое имущество. Квартиру оставил – на Советской, 57/24. Жа- лею только об одном: сегодня у меня нет ни одной фотографии. Ни детской, ни се- мейной... вообще нет фотографий из прошлого. Мы ничего не взяли с собой – только паспорта, деньги, кое-какие драгоценности... Кто же думал, что никогда больше не вернется в свой дом? Нас не просто лишили прошлого – отрезали от него. Как-то, ког- да мы уже решили уехать, меня остановил сосед и говорит, мол, беги, жизнь дороже, я не смогу тебя спасти.

Я не злой человек, не хочу никого убивать. Но я не хочу никому прощать. Зло долж- но быть наказуемо. Живу в прекрасной стране Америке. Но разве я по своему жела- нию оказался здесь? Да, мне сейчас хорошо, моим детям хорошо, я за них спокоен. Но это совершенно другой вопрос. Мы приехали сюда вынужденно, не по своей воле, вот в чем проблема. Меня, как и любого другого, конечно, могут в Америке побить, огра- бить, убить... Но не по национальному признаку – как армянина меня здесь не тронут.

Нью-Йорк, США. 3.04.2016 г.

74

Давид:

ДАВИД АМИРБЕКЯН ЛИНДА АЙРАПЕТОВА

Я родился в Баку в 1987 году и, можно сказать, ничего не помню. Мне мама рас- сказывала, что в 1989 году мы уехали оттуда, потому что ситуация была очень напря- женной и с каждым днем становилось сложнее и опаснее. Уже случился Сумгаит, и армяне постоянно ждали, что может что-то произойти и в Баку. Наша семья решила уехать, хотя это уже было нелегко. В Ереване мы прожили с 1989 до 1991 года и потом вот попали сюда, в Америку.

Вся моя семья и родственники родом из Баку, кроме одного деда-тбилисца, но и он почти всю жизнь провел в Баку. Мы чувствовали себя именно в этом городе как на родине. Все мои родственники смогли выехать оттуда, ничего ни с кем не случилось благодаря моему дедушке: он был военный и сумел организовать переезд в Ереван.

Линда:

У меня почти такая же история, как у Давида. Родители, бабушки, дедушки – все родились в Баку и жили там до 1989 года, мой брат родился там в 1986 году. У меня мама русская, папа армянин, они учились вместе в школе, но, когда эти события на- чались, папа поехал в Москву в командировку, а мама и брат присоединились к нему чуть позже. В Москве жили полтора года, а в январе 1991 года приехали в США, в штат Род-Айленд.

Я, к сожалению, очень мало знаю об этих событиях. Я не знаю, где мои корни, родители говорят обо всем этом, только если их спросить, не хотят вспоминать. Они любят Америку, очень благодарны за то, что сюда попали, и я тоже благодарна за это.

75

Но хочу больше знать о том, что случилось в Баку в те годы, так как если мы не будем говорить про это, наши дети тоже не будут знать. А помнить необходимо.

Давид:

Когда человек живет в Америке, он становится американцем, так и надо. Но когда ты вместе с тем сохраняешь свои корни, это делает тебя богаче и сохраняет в тебе историю, которую можешь передать детям. Может быть, их дети или внуки забудут, но пусть это случится нескоро. Я считаю, что так жизнь будет богаче. Даже если не нужно никуда возвращаться или чего-то требовать... нужно просто знать.

Линда:

Я всегда чувствовала себя армянкой. Когда пошла в детский сад, было интересно, почему я говорю по-русски, а другие нет. Мои родители не из Армении, не из России, они из Азербайджана, о котором многие в Америке не знают. Мне очень нравилось всегда ходить в церковь, я там в хоре пела, танцевала армянские танцы... Мы всегда знали, что мы все армяне, и это было приятно.

Давид:

Во мне течет армянская кровь и еще чуть-чуть русская. Я вырос в Америке и, честно говоря, не задумывался, кто я по национальности, мне не нравились те, кто разделял людей по этому признаку. Но мне уже 29 лет, и я понимаю, что важно иметь хорошие отношения с самыми близкими – в первую очередь с семьей, со школьными друзья- ми, просто с друзьями. И, конечно, для меня важна наша армянская культура.

Линда:

В Армении я не была, но хочу обязательно поехать. Мы знаем, что сейчас там фак- тически идет война (интервью взято в начале апреля 2016, когда Азербайджан раз- вязал военную агрессию против Нагорно-Карабахской Республики. – Ред.). Я считаю, что очень важно говорить об этом именно на английском, чтобы как можно больше

76

людей в мире узнали об этом.

Давид:

И я в Армении не был, но очень хочу. И думаю, как можно помочь. Я бы очень хотел не деньги послать, а что-то сделать своими руками – взять отпуск и поехать по- могать: строить, чинить, восстанавливать то, что было разрушено.

Мы сейчас состоим в организации, которая называется Memory. Dignity. Justice (Па- мять. Достоинство. Справедливость. – Ред.). Она создана недавно, и мы стараемся повсюду рассказывать про нее, чтобы как можно больше людей узнали о ней. Целей много, но главная, которая никогда не изменится, – сохранение нашей истории, и не только в Баку и Арцахе, а истории армян Азербайджана. Мы хотим, чтобы люди знали, как мы там жили и до Азербайджана, и в советское время, чтобы каждый штат в Аме- рике и каждая страна признали эти события, чтобы люди знали и понимали, что там произошло. Мы рассказываем об этом своим друзьям, в них пробуждается интерес и желание что-то сделать. И особенно мы рассчитываем на молодежь и ищем именно молодых, готовых работать в этой организации.

Бостон, штат Массачусетс, США. 06.04.2016 г.

77

АЛЕКСАНДР ДОВЛАТОВ Проживал в Баку по адресу: ул. Ворошилова, 13, кв. 25.

Мои родители – уроженцы Баку, я тоже там родился. Бабушка – из Нагорного Кара- баха, из деревни Гиши. Учился я в АГУ, потом пошел в армию, вернулся и поступил уже в АЗИ – Азербайджанский институт нефти и химии. Окончил и пошел работать. Уже тогда мне было понятно, что начальником я, скорее всего, не стану, но коллектив был более или менее интеллигентным, интернациональным – евреи, азербайджанцы, армяне, русские, один грузин. Мне еще нравилось, что работа у меня была связана с поездками в Москву. Я проводил два месяца в Москве, неделю в Баку, потом снова... В конце февраля 88-го я как раз был в Москве, в командировке. И вдруг один знакомый, информированный та- кой человек, говорит: «Саша, ты знаешь, что случилось? Головы отрезают, людей сжига- ют, выбрасывают с балконов...» Я подумал, что он шутит, не поверил, так было неожи- данно... средь бела дня невероятные такие истории. Позвонил родителям в Баку, там все было нормально. На следующий день кинулся покупать газеты, думал, увижу списки, кого поймали, сколько человек арестовали, кого сняли с работы. Проходит день, два, неделя, вторая... В газетах появились только небольшие заметки, мол, какие-то столкновения в Сумгаите произошли. И больше ничего! Тут я понял, что советской власти уже нет. Раз власть не наказывает за преступление, значит, власти уже нет, и можно делать все, что хочешь. Потом, когда вернулся домой, в Баку, смотрю, на всех улицах, чуть ли не на всех столбах висят объявления армян: «Меняю Баку на любой город Советского Союза».

В очередной раз, когда я приехал домой, возле нашего здания, в центре, улица была перекрыта танками. И чтобы пойти в магазин за хлебом, я должен был танкисту показать паспорт, что я здесь живу. По улицам уже ходили толпы, скандируя «Карабах!». Тогда я уже начал думать, что могут ворваться и в нашу квартиру, спал с топором под подушкой.

78

С работы уволился сам. Просто пришел и сказал, что хочу уйти, в Москве жениться хочу. Это был апрель 1989 года, когда я в последний раз был в Баку. Родители сначала приехали со мной в Москву, я им там снял квартиру, но потом вынуждены были вернуться – сколько же можно платить за жилье! Мама поехала в Армению, чтобы попробовать най- ти квартиру и переехать. Я уехал в апреле, а она в декабре 1989 года. Нашла место у род- ственников, где можно было пожить первое время, и вернулась в Баку за отцом. Видит – к нам в дом азербайджанцы вселились, папа жил с ними вместе. Это были не боевики, они просто хотели, чтобы им как бы легально продали квартиру. Отец рассказывал, что при- шли какие-то люди с представителями Народного фронта, которые и вселили к нам семью азербайджанцев. Они сразу по всем комнатам разбежались, полезли в ящики, шкафы, начали примерять мои костюмы, словом, вели себя как хозяева. Отец попробовал вызвать милицию, а там ему на азербайджанском ответили, что, мол, армянам убираться пора из Баку... Я из Москвы звоню домой, трубку поднимает азербайджанец, прошу позвать Довлатова. Трубку передают папе, я спрашиваю его, мол, это те, которых вселили? Он от- вечает, что да. Спросил, его не трогают, говорит, нет. Так родители и выехали, оставив им квартиру и все свое имущество, превратившись фактически в бомжей. У папы в кармане только бритва его, у мамы рублей сто. Поймали такси, водитель-азербайджанец спросил куда ехать, ответили, что в аэропорт. Мама без акцента говорила, он поверил, что она азербайджанка. Моя мама учительницей немецкого языка в школе была, а в аэропорту ее бывшая ученица работала буфетчицей, русская. Увидела маму и сразу поняла, в чем дело. Ближайший самолет был на Грузию. Она пошла, договорилась со стюардессой, наличны- ми заплатили 80 рублей, родителей посадили в самолет и отправили в Тбилиси. С этого момента мы все уже стали бомжами. Я в Москве ждал, когда меня в Америку выпустят.

Мою тетю, она была медсестрой, азербайджанцы посадили в машину и куда-то увез- ли. Потом вернули. Я не знаю, что они там с ней делали, она об этом никогда не расска- зывала. Когда я начинал расспрашивать, она просто отворачивалась, не хотела говорить. Я знаю, что моего сослуживца убили на улице, сразу после «сумгаита». Звали его, если не ошибаюсь, Захаров Григорий.

Лансинг, штат Мичиган, США. 09.04.2016 г.

79

ГАРИБЯН СВЕТЛАНА СЕРГЕЕВНА
Проживала в Баку по адресу: ул. Бухтинская, тупик 1, д. 8.

Корнями мы карабахские, мои предки из села Бадары. Дед был каменщиком, стро- или для нефтяных вышек основы, поэтому семья часто переезжала с места на место. Так и я родилась в Гызылбулаге, где они тогда жили. А в 1954 году мы уже обоснова- лись в Баку, где я закончила школу, институт, и потом работала главным бухгалтером сначала Баксобеса, а затем Бакздравотдела. До «сумгаита» больших проблем у нас не было.

25 февраля 1988 года – день рождения моей тети, а 1 марта – дяди, они жили в Сумгаите, и мы обычно праздновали эти дни вместе, в ближайшую субботу. Поэтому 27 февраля родственники собрались и поехали в Сумгаит. Сидим за накрытым столом, и вдруг слышим какой-то гул. А они жили прямо возле автовокзала, это был как бы эпицентр погромов. Мы вышли на балкон и увидели большую демонстрацию. Дядя вышел на улицу, услышал лозунги, которые они выкрикивали – «Смерть армянам!», «Армяне, убирайтесь!» – вернулся, сразу потушил свет и велел нам сидеть тихо. Мы хотели выйти посмотреть, но он запретил, а сам смотрел в кухонное окно – что там происходит. Эти демонстранты подошли к монументу «15 республик», сорвали герб Армении, бросили на землю и стали топтать. Мы поняли, что здесь что-то не так. Их, наверное, больше тысячи было, они легко поднимали машины и переворачивали их. Еще я заметила, что у погромщиков глаза словно стеклянные были.

Дядя сразу решил вывести из дома жену моего брата с маленькими детьми. Вме- сте с соседями они посадили их в машину и отправили в Баку. А мы решили подождать до утра. В городе уже творились ужасные вещи – всюду шум, гам, крики, они врыва- лись в подъезды, поднимались в армянские квартиры. Утром рано, где-то к шести,

80

дядя решил и нас отправить в Баку, а самому уже вечером приехать. Пришли на авто- вокзал, а там полно этих погромщиков. Дядя велел нам ждать возле автобуса, а сам пошел за билетами. Мы стоим, а рядом какие-то ребята в футбол играют, и я заметила, что они как-то странно вели себя, постоянно оглядывались. Тетя поднялась в автобус, я собираюсь за ней, и вдруг мяч, которым они играли, подкатился к моим ногам. Это была детская головка, голова новорожденного... Они столько гнали ее по земле, что... Не знаю, что со мной было в этот момент, но дядя меня подтолкнул и говорит: «Молча садись». Я поднялась в салон, в окно смотрю, а он мне пальцами показывает, мол, молчи. Так и доехали.

На следующий день приехал дядя с женой и детьми. И рассказал, что с ними случи- лось. Он рассказывал и плакал... Несколько раз к ним заходили, человек семь. Он жену и детей в спальне спрятал, сам остался в гостиной. Все, что на столе, в шкафу лежало, телевизор, мебель, они начали выбрасывать с балкона. В это время жене стало плохо, и дочка вышла, чтобы воды ей принести. Они увидели девочку, и говорят, оказывает- ся, у тебя и дочка есть, сейчас, мол, прямо при тебе сделаем с ней все, что нужно. Он пошел на кухню, принес топорик для мяса и сказал: «Вначале меня убейте, а потом с моей семьей что хотите делайте». Они не тронули их, ушли. Дядя сразу детей от- правил к соседке по площадке, русской, а сам с женой поднялся к соседу сверху. Тот хоть и боялся за себя, но спрятал их. Потом эти погромщики вернулись, искали их по квартирам, к соседке тоже зашли, дети, бедные, под кровать залезли... Но не нашли их. И в пять утра они, не заходя к себе в дом, в чем были, вышли и на попутках доехали до Баку.

Дядя потом в ЦК пошел, там написал заявление о том, что было с ними в Сумгаите. Ему сказали, дескать, не беспокойтесь, это все утрясется. Какое там утрясется! Через несколько дней он поехал в Карабах, получил комнату в общежитии и попросил меня привезти жену и детей. По дороге был настоящий кошмар: азербайджанцы останав- ливали автобус, забрасывали его камнями, нападали на водителя. И тот решил ехать без остановок. В автобусе в основном армяне были, сумгаитские. Добрались кое-как, дядя нас встретил. И сказал, что нам тоже надо уезжать из Баку. Я ему ответила, что все наладится, власти не допустят, чтобы у нас тоже что-то случилось.

81

Обратно поехала на поезде, утром вышла на работу. У нас девочка-армянка была, секретарша. Вдруг она вся в слезах прибежала ко мне в бухгалтерию и говорит, что один из врачей ей угрожал, сказал, если что-то начнется – он с ней первой разберется. Я пошла к главврачу, Алиеву, рассказала. Он всех собрал, в том числе и этого врача, и объявил, что, если тот еще раз межнациональный вопрос поднимет, уволит его. А мне после собрания сказал, что, дескать, пусть девочка уезжает в Ереван. Мы ее отправили с мамой и бабушкой, а меня главврач после этого на работу привозил и увозил. Гово- рил, чтобы без него не выходила.

К этому времени в городе повсюду танки стояли, наши мужчины во дворе дежури- ли по ночам. Мы постоянно слышали о том, что кого-то избили, убили... Как-то сосед пришел с работы, а у него уши опухшие. Оказывается, в метро на него напали. Такое было уже повсеместно, поэтому люди бросали дома и все имущество, лишь бы уе- хать, спастись. Мы оставались до тех пор, пока брат не решил, что надо уже уезжать. Пошли мы за билетами, а там огромная толпа у кассы... Мы всего два билета достали, и он сказал, чтобы мы с мамой уезжали, а он с семьей уже после нас. Я попробовала возразить, потому что у него двое маленьких детей было, но он сказал, что пока мы с матерью будем здесь, он не уедет. 6 декабря 1988 года приехали в Ереван, нас встре- тили, привезли в город Камо и распределили по домам местных жителей. 7-го утром мы пришли на регистрацию в горисполком... И в это время случилось Спитакское зем- летрясение. Это было страшно...

Брат с семьей был уже в Кафане и сказал, чтобы мы с мамой ехали к ним. Там в го- стинице мы прожили неделю, потом вылетели в Ленинград, чтобы оттуда поездом по- ехать в Москву. В поезде нас ограбили, подсыпали в чай клофелин – тогда часто такое делали, – и мы уснули. Взяли все – деньги, паспорта... В Москве мы с мамой прожили неделю, потом приехали в Степанакерт. Тут хоть дядя у меня был. В Карабахе я вышла замуж, но прожили мы вместе всего 3 года: во время войны, 19 октября 1992 года, муж погиб прямо у нас во дворе от снаряда. Степанакерт в те дни обстреливали очень интенсивно, это был просто ужас. Муж зашел в гараж, и в это время начался обстрел. Их в гараже пять человек было, двое погибли, трое были ранены. Когда я увидела его в морге, у меня случился легкий паралич...

82

А то, что произошло в апреле 2016-го, было ужасно. 2 апреля утром я услышала, что в Матагисе неспокойно, и позвонила тете. Она сказала, что едет в Степанакерт, но без мужа. Он ее с детьми отправил и сказал, что сам вечером приедет. Никаких вестей от него после этого не было до того момента, как мы узнали о его смерти. Их двоих привезли безголовых, и только по документам в кармане узнали, что это он – Грант Гарибян. Так и похоронили 4-го числа без головы, в закрытом гробу...

Степанакерт, Республика Арцах. 26.05.2016 г.

83

НЕЛЛИ ТИГРАНОВНА ГУКАСЯН Проживала в Баку по адресу: 8-й микрорайон, д. 7, кв. 109.

Мне 82 года. У меня высшее образование, в Баку я преподавала русский язык и литературу в профтехучилище. Отец – родом из Шуши, бежал во время погромов в Ка- рабахе. Мама из Кировабада, но еще в молодости переехала в Баку, где вышла замуж за моего отца. А дед был нефтяником, он работал на буровых у Манташева. Родители всегда рассказывали, как сожгли их дома, как они бежали, оставив все имущество, просто сорвались и убежали. Папе тогда было лет 18, и он вспоминал, как они все по- теряли в Шуши, одни развалины от дома остались. И вынуждены были бежать, всем родом.

Баку в те годы был интернациональным городом. Жили дружно, сотрудники меня уважали, ученики любили. Правда, армянин всегда был на втором месте – после азер- байджанца. К примеру, мой муж был правой рукой директора и всю работу за него выполнял. Директор по заграницам катался, а огромное производство оставалось на муже. Но когда начались известные события, люди словно стали другими. Мои учени- ки ходили на эти антиармянские митинги, а я сидела в классе и с ужасом ждала, что они сейчас придут на урок возбужденные и, возможно, прибьют меня. Но как-то они вошли, увидели меня и говорят: «Нелли Тиграновна, вы ничего не бойтесь. Если кто-то вас будет обижать, вы нам скажите». Все они были азербайджанцы, потому что армян и русских не осталось в классе к тому времени, это уже был 1989 год. А вот учителя повели себя иначе.

В нашей жизни все изменилось после «сумгаита». Это был такой ужас! Помню, дочка с кровати не вставала, рыдала, потому что это было потрясением для нее. У нее были подружки-азербайджанки, девочки, с которыми она дружила... и вдруг вот

84

такое. Позвонила моя племянница, она услышала что-то по радио. Мы жили в 8-м микрорайоне, который находится как раз на подступах к Сумгаиту – дорога идет через поселок Кирово прямо к нашему микрорайону. Она сказала, что огромная толпа идет на Баку. Там, говорит, столько людей убили, столько сожгли, зарезали... бегите! А что мы могли сделать против озверевшей толпы? В испуге помчались в кассы «Аэрофло- та», чтобы купить билеты на 16 человек. Дочка прямо врезалась в очередь, чтобы ско- рее достать билеты и покинуть этот страшный город. Так мы уехали в Ереван, больше ехать было некуда. Уехали мы в ноябре, а 7 декабря в Армении случилось землетрясе- ние. Тем не менее нам дали временное жилье, помогли чем могли. Но я после этого несколько раз возвращалась в Баку.

Город к тому времени действительно стал страшным. Митингующие в черных по- вязках кричали «Смерть армянам!». Эти же слова написали на стенах в нашем микро- районе. В транспорте на нас волком смотрели. Дочь как-то ехала в троллейбусе, а на шее у нее крестик. Так с одной женщиной-азербайджанкой чуть было истерика не случилась – она готова была нас убить. Орет: «Ты на нее посмотри, армянка, да еще и сидит!» Мы поскорее выскочили из троллейбуса. Я ходила по улицам, постоянно огля- дываясь. Отношение коллег... Вы знаете, раньше мы так дружили! Кусок хлеба делили, друг без друга не обедали в перерыв. А теперь они все как один вставали и уходили из учительской, когда я входила. У меня был последний год перед пенсией, надо было обязательно доработать. Я же не знала, что потом все так сложится. У нас была учи- тельница химии, армянка, так ее вообще прогнали в буквальном смысле сквозь строй. Выстроили учеников в два ряда, за руку ее держал педагог и вел ее, а они улюлюкали, кричали, смеялись... Ко мне было такое же отношение, даже директору жаловались, дескать, почему он нас не увольняет, почему армянка должна работать. Директор с трудом сдерживал их, чтобы меня не избили. И ученики мои спасали, получали и при- носили домой мою зарплату, потому что директор сказал, чтобы я сидела дома и не выходила.

Мы уехали в ноябре, а в феврале я вернулась. Два месяца меня не было на работе, написали, что якобы я по собственному желанию уволилась. После возвращения мне оплатили эти два месяца, но принимать обратно на работу не хотели, мои часы уже

85

раздали другим учителям. Тогда как раз Везиров по телевидению уговаривал армян возвращаться, дифирамбы пел, обещал и работу, и безопасность. Я сразу поняла, что напрасно вернулась, но деваться было некуда. Через военную комендатуру, через райком мне удалось восстановиться на работе, чтобы непрерывный стаж не пропал.

Мою квартиру обокрали, пробравшись через балкон на пятом этаже. Но вынести смогли не все. Я вызвала милицию, приехал майор и говорит: «Скажи спасибо, что жива осталась». Соседей-армян уже не было, но зато этажом выше, прямо над нами, поселилась семья азербайджанцев из Еревана. Это была армянская квартира, они об- менялись. Они говорили только на армянском, и я все их спрашивала, мол, не бои- тесь? А они отвечали, что этот чертов язык, азербайджанский, они даже вспоминать не хотят. Рассказывали, что у них там друзья остались, что на коленях пойдут обратно в Ереван, если только их примут. Плакали, не хотели жить в Баку. Они по сути дела уже были армянами, только фамилия у них была азербайджанская. И самое интересное – когда они приехали, никто из соседей не вышел на площадку, не спросил, нужно ли им что-то, надо ли помочь. А они в растерянности, не знают где, что... Я подошла к жене, говорю, пошли своих дочек ко мне. Натаскали воды от меня, я их чаем угостила. Они очень благодарны были, сказали, что столько азербайджанских семей рядом, но только армянка им помогла.

Мой муж тогда тоже вернулся на работу, он был заместителем директора большо- го мебельного предприятия. Проработал до сентября, потом директор сказал: «Ни- колай Рубенович, уезжайте». Мужа провожал замминистра, в папахе, сплошь с золо- тыми зубами, довез до аэропорта, посадил в самолет, а потом его шофер привез мне продукты. Мне велели не выходить из дома. Это было, конечно, ужасно. Спасала не типично армянская внешность – и за еврейку меня принимали, и за грузинку. Но страх все равно был, конечно. Я дальше микрорайона не выходила, потому что на двух моих сестер уже напали: дождались, пока они загрузили огромную фуру, а потом напали, человек шестьдесят сразу, вещи выкинули, разбили, переломали все, что было у них – холодильник, телевизор, мебель... топорами били. А что можно было унести – украли.

Как-то стою в очереди, вижу – знакомая учительница. Она меня тоже узнала и по- казывает матери – вон, мол, армянка. Та начала выступать, поднялся ажиотаж, муж-

86

чины стали ругаться, раздались призывы убить, побить, еще что-то сделать... Впереди меня стояла русская женщина, они подумали, что это и есть армянка и вцепились в нее. А я тихонько, бочком-бочком вышла из очереди, вернулась домой и больше не выходила. Продукты мне покупали соседи, и я сидела дома до самого января. Надо было что-то с квартирой делать, я не могла обездолить своих детей. Хоть какие-то деньги нужны были, хотя бы на однокомнатную. А бакинская моя квартира была про- сто шикарная – трехкомнатная, с отличным ремонтом. И все это им досталось просто так, бесплатно. Я ничего не смогла сделать.

В начале января пришла одна наша учительница со своим деверем, он хотел ку- пить мою квартиру. Прошелся по комнатам, посмотрел – и такую сумму назвал, что я на эти деньги даже сарай не смогла бы купить. А он говорит, мол, все равно ты оста- вишь и уедешь. Я отказалась. И он пришел через два дня – с арматурой, чтобы избить или даже убить меня. Я в это время из лифта выходила, у меня была шапка меховая, я ее низко натягивала на лоб, чтобы меня не опознали. Вышла из лифта, чтобы поднять- ся к своей двери, а он садится в лифт... Бог меня пожалел, наверное, иначе этот тип меня бы покалечил. Ему не удалось купить мою квартиру, и он решил ею завладеть таким путем.

А 13 января начались убийства, погромы, выбрасывание из окон.... Мне по теле- фону без конца звонили, ругались, говорили – сволочь армянская, негодяйка, ты еще здесь, мы сейчас придем... Я боялась трубку брать. Потом пришли какие-то вполне приличные люди, посмотрели квартиру. Мы договорились, что они продадут свою квартиру на Инглабе и отдадут мне сразу большую сумму. Надо было ехать в обмен- ное бюро. Но ничего не получилось. 13 января мы пошли туда в последний раз, и после этого я не выходила из дома. Два дня они меня держали, кормили, я им сама сказала – вселяйтесь, потому что иначе все это разгромят и испортят.

На улицах Баку горели костры, в которых сжигали вещи армян, из окон выбрасы- вали мебель и самих хозяев квартиры... Я видела все это. Люди, которые вселились в мою квартиру, сказали, чтобы я уходила, потому что может прийти Народный фронт. А куда мне было идти? Поднялась к этим ереванским азербайджанцам, попросила спрятать меня. Погромщики пришли в их квартиру и спросили, армяне есть в подъ-

87

езде? Хозяин квартиры испугался, у него три дочки, понимал, что с ними тоже могут что-нибудь сделать, если узнают, что он армянку прячет. Меня заперли в ванной ком- нате. Эти из Народного фронта говорят ему, мол, пойдем с нами, ограбим одну армян- скую квартиру, там очень много ковров, хрусталя... А он ответил, что устал и ему надо пойти жену с работы встретить. Когда они ушли, он попросил меня уйти, извинился, сказал, что у него три дочки. Я сказала, что все понимаю и больше не приду. Спусти- лась в свою квартиру. Потом сестры мои начали звонить из Еревана, уговаривать, что- бы бросила все и приехала.

Как-то с балкона я видела, как выводили армян – мужа и жену. Они не разреши- ли им ничего взять, ничего! Милиция специально предупредила, чтобы брали толь- ко документы. Остальное оставляли на разграбление. Вывели, посадили в машину и куда-то увезли. Об их дальнейшей судьбе я ничего не знаю. Моего деверя тоже вот так забрали. Они с женой, как и я, оставались до последнего, чтобы квартиру свою пятикомнатную продать. Его увели прямо в спортивном костюме, в тапочках, куда-то в подвал... Что там с ним делали, он не рассказывал никогда, но остался жив. Его спас один знакомый работник КГБ. Пришел в этот подвал, забрал и отправил на паром.

17 января меня со свекровью и свекром – он ветеран войны, весь в орденах – вы- везли азербайджанцы из Грузии, которые хотели купить их квартиру. И, кстати, тоже ничего не заплатили – пять комнат просто так взяли. Но хоть живыми нас доставили на пристань. Со свекровью жили мой деверь и его жена – русская. Вот эта русская жена должна была оформить развод, потом брак с азербайджанцем, чтобы легально как-то продать квартиру. Но когда деверя забрали, она в панике мне позвонила, говорит, что мне со стариками делать, их же убьют. Покупатель-азербайджанец позвонил своему родственнику, майору милиции, тот на машине приехал и нас на «москвиче» вывез окольными путями. Майор тоже сказал, чтобы ничего, кроме документов, не брали. Кругом на улицах костры горят, крики, вопли... Повезли прямо на пристань. Столько народу там было, что творилось – не передать... Покалеченные, избитые, окровавлен- ные, в гипсе, в бинтах, еще и из сумасшедшего дома выпустили больных армян, род- ственники друг друга ищут, кричат... это было кошмарное зрелище. Майор нас прово- дил, оформил, вернул паспорта. Подошел паром – и тут такое началось... Люди брали

88

паром штурмом.
Я быстро с одним солдатом договорилась, он открыл калитку, я побежала и заняла

два места для стариков. Все остальные на полу лежали. Там был установлен огромный «титан»1, и во время качки кипяток выливался прямо на людей. На палубу нам велели не выходить – могли запросто выбросить за борт. Команда азербайджанская была, мы очень боялись. И знаете, что они сделали? Включили на всю мощь отопление, а мы в пальто, в теплой одежде. Сидим, обливаемся потом, а они еще и на полную катушку врубили музыку свою азербайджанскую, мугам. Воют и воют... Я не могу забыть, как старенький дед, весь в орденах, ходил и плакал. Все повторял: «За что? Только пото- му, что армяне? Только за это?»

А когда мы наконец доплыли и спустились с трапа в Красноводске, смотрим – де- верь мой стоит. В разных ботинках – один коричневый, другой светлый, в чужой оде- жде, весь какой-то пришибленный... Что с ним делали в подвале эти члены Народного фронта, он так нам и не рассказал. Свекровь подбежала к сыну, обнимает, плачет... Уже не надеялась его живым увидеть.

В Ереване нас поселили в бывший театр азербайджанской драмы. Конечно, усло- вий никаких не было. Потом мы все эти тяготы с ереванцами перенесли – отсутствие света, тепла, еды... Все пережили. Сын мой в Карабахе воевал. Дочка уехала в Амери- ку, а я вот три года всего здесь, с большим трудом она меня тоже вызвала. Сын и внуки живут в Ереване.

То, что с нами случилось, это продолжение Геноцида 1915 года. То же самое, точно так же. Тогда выгоняли и убивали людей за то, что они армяне. И в Азербайджане нас убивали за то, что мы армяне. Только за это.

Нью-Йорк, США. 03.04.2016 г.

1 Автономный водонагреватель

89

ЭММА АЛЕКСАНДРОВНА АМБАРЦУМОВА
Проживала в Баку по адресу: ул. Спандаряна, 39, кв. 40.

Я родилась в Ташкенте. Родители мои родом из Нагорного Карабаха, мама – из Шуши. У деда была там своя пекарня. Мама мне рассказывала о том, как турки напали на Шуши. Подожгли их дом. Загнали армянских девушек в какую-то яму, облили бен- зином и подожгли. Мама все это видела... Потом они переехали в Баку.

Поженившись, родители вначале жили в Карабахе, и папа решил поехать на зара- ботки в Ташкент. Через год, в 1929-м, родилась моя старшая сестра Саида, а потом я. Нас было три брата и три сестры. Брат отца жил в Баку и уговорил его переехать туда. Когда началась война, папу забрали на фронт. Он был ранен, потом контужен, и его отправили домой. Болел, но пошел работать – надо было кормить семью. Жили мы бедно, но не жаловались.

Когда случился «сумгаит», мне было 55 лет. В Сумгаите жила дочка тети, моя дво- юродная сестра. Когда она позвонила и рассказала, что там делается, я предложила приехать к нам. Она ответила, что не может, потому что они из дома боялись выхо- дить. Потом я узнала, что погромщики ворвались и к ним, у нее сердце не вынесло этот ужас и она скончалась. Что стало потом с ее семьей – мужем и сыновьями, уда- лось ли им спастись, я так и не узнала.

К тому времени, когда начались события, я собиралась выйти на пенсию, а пока работала в пионерлагере. Приехала туда как-то, а мне говорят: «Эмма Александров- на, вы должны рассчитаться». Я спрашиваю, почему. Ответ: нам армяне не нужны. Пошла в отдел кадров, чтобы взять расчет и забрать трудовую. При выходе из зда- ния охранник говорит мне: «Ты еще здесь? Ты еще не уехала?» Представляете, что со мной было? Приехала в таком состоянии домой, а тут соседи: «Ты еще здесь? Может,

90

уедешь, а мы займем твою квартиру?» Я говорю, уеду, подождите немного... На улице Спандаряна, в Завокзальном, «армянском» районе, я жила с мамой, а после замуже- ства у меня другая квартира была, на Кадырбекова, 46. Муж работал в институте НИИ «Нефтемаш» маляром, у меня два сына.

Это был уже 1989 год. Все это время мы жили в постоянном страхе. Боялись выхо- дить из дома. После этого случая я сказала мужу, чтобы не ходил на работу. Но он не послушал меня. Однажды на работе его окружили азербайджанцы и хотели его из- бить. С ним вместе работал русский, здоровый, крепкий такой парень. Он заступился за мужа, сказал им, мол, только попробуйте тронуть его. Азербайджанцы испугались и отступили, но, когда муж пришел домой, его все еще трясло от страха. Короче говоря, мы решили уехать, поняли, что иного выхода нет. В поезде проводница строго велела нам не выходить из купе, пока не проедем границу Азербайджана. С нами в одном купе ехал пожилой азербайджанец. Когда добрались до границы, зашли проверять и его вывели. Вернулся весь бледный от страха – говорит, паспорт показал, а они ему сказали, мол, твое счастье, что азербайджанец, а то бы все твои вещи были сейчас за окном. Он за нас испугался...

Вот так мы покинули Азербайджан. Счастье, что смогли живые-здоровые убежать оттуда. Приехали в Москву, там мой старший сын учился в институте, у него комната была в общежитии. А моя младшая сестра оставалась в Баку. Зашли к ним во двор, спрашивают, кто есть из армян. Сестра, дурочка, вышла к ним, так они ее избили пря- мо во дворе. Сестра после этого уехала в Краснодарский край, но сразу умерла от пережитого. То же самое случилось с моим братом. Напали, избили... И он тоже умер после этого. У меня сейчас остался только один брат, живет в Украине. Из шестерых нас двое осталось.

Потом я вернулась в Баку, чтобы попытаться продать хотя бы одну квартиру. Но, конечно, ничего не получилось. В городе находиться было опасно, начались погромы, но я не знала об этом. У меня в Баку оставалась старшая сестра, Саида, у нее муж азер- байджанец был, но скончался к тому времени. Я ей позвонила, говорю, собирайся, уедем. Мы договорились, что я утром заеду за ней. Я попросила соседей своих, азер- байджанцев, помочь, они меня очень уважали. Сосед купил нам билеты, я завязала

91

голову косынкой, и мы с ним сели в такси. У меня в руках всего одна сумка. Подъехали к дому сестры, звоню в дверь, нет никого. Позвонила ее золовке, и она мне рассказа- ла, что Саиду ночью забрали представители Народного фронта.

Я вынуждена была улететь без сестры, оставаться было невозможно. К счастью, родственники мужа вызволили ее из плена и помогли уехать из Баку. Ее там сильно избили, но она осталась жива. А по пути в аэропорт я видела, как в город въезжают танки...

Оставила я в Баку две квартиры, все свое имущество, ничего не смогла продать. Мы приехали в США с пустыми руками, но Бог мне всегда помогал и здесь помог.

Провиденс, штат Род-Айленд, США. 4.04.2016 г.

92

МАРИНА АЙКАЗЯН

Мамины родители родом из Карабаха, с отцовской стороны – дед тоже карабах- ский, бабушка из Карса. В результате бегства в разные стороны и в разное время все оказались в Азербайджане. После Геноцида дед со стороны отца вместе с братом остались сиротами, родители погибли при трагических обстоятельствах. Брат был уже взрослый, а дедушка совсем маленький, его усыновили родственники, у которых не было детей, и дали свою фамилию – Айказян. С братом они только в конце жизни сно- ва встретились. Дед оказался в Баку, брат – в Кисловодске.

Со стороны мамы все карабахские, и когда там какие-то события произошли, бе- жали в Баку. Мы спрашивали их – почему именно туда, а не в какое-нибудь другое ме- сто. Бабушка отвечала, что в Баку была работа. Интересно, что оба моих деда в Шуши заканчивали знаменитое Реальное училище, даже учились в одном классе. Годы их развели, но потом они снова встретились в Баку. И они оба говорили, что в Шуши по- лучили блестящее образование и воспитание. Дед все время занимал руководящие должности при Багирове – хотя дискриминация и была, но единицы все же пробива- лись наверх. О нем легенды ходили, о его уникальных способностях и знаниях. Фами- лия Абагян, Ованес Саркисович, но в документах было написано Иоанес. А звали его все Иван Сергеевич. Его могила находится на Аллее почетных захоронений в Баку, где всех известных людей хоронили, причем у самых ворот. Когда случились эти события, памятник устоял, но имя его стерли.

В 1988 году я уже работала. Жила с родителями. Когда началось это бурление, демонстрации, мы все-таки продолжали ходить на работу. Сейчас я осознаю, что это было полное непонимание ситуации. С другой стороны, человеку очень трудно пере-

93

строиться. Потом родители все-таки уехали с сестрой, ей надо было поступать в инсти- тут. А я задержалась в Баку. В какой-то момент перестала ходить на работу, потому что начальник сказал, что не ручается за нашу безопасность и советует перестать ходить на работу. Это было сказано без всякой злобы, он действительно боялся и не мог ниче- го сделать против толпы. Я работала в вычислительном центре, нас, армян, там всего четверо было. Двое к тому моменту уехали, а третья моя коллега вообще-то никуда ехать не собиралась, у нее только мать была армянка, а отец мусульманин, но не азер- байджанец. И когда начальник сказал, что нам не надо больше ходить на работу, я как бы психологически была готова к этому, а она так плакала! Ей было очень обидно, потому что она себя армянкой не считала.

Я уже понимала, что придется уехать, но не боялась, в голове какой-то ступор был. У нас во дворе жили две армянские семьи – мы и еще одна. Во второй только мать пожилая осталась, ее дочка вышла замуж и давно уехала. Но какое-то напряжение в воздухе все же витало, хотя вроде бы погромщикам у нас делать было нечего. Из моих родственников пострадал мамин двоюродный брат, ветеран войны, его избили в сво- ем же доме. Они потом бежали в Подмосковье и там он через несколько лет умер.

Как-то мне позвонила знакомая и стала кричать в трубку: «Немедленно уходи из дома, у меня только что высадили дверь!» Она русская, ее не тронули, но дверь взломали. И вот тут я, конечно, испугалась. Когда поняла, что нужно уезжать, нашлись люди, которые продержали меня у себя дома до того момента, пока не нашли способ вывезти. Это были азербайджанцы. Три разные группы людей принимали участие в моем спасении, совершенно не связанные и не знакомые между собой. Просто один мог сделать одно, другой другое, третий третье. Кто-то мог у себя дома меня укрыть, кто-то довезти до аэропорта, а кто-то посадить в самолет. И эти люди рисковали своей жизнью.

Я уехала сразу после землетрясения – в январе 1988 года. Сначала в Армению, потому что родители и сестра там были, потом в Москву, где у нас жили родственни- ки. А в 1995-м приехала в США. Уже находясь здесь, я продолжала переписываться с подругой из Баку – все происшедшее никак не отразилось на наших с ней личных отношениях. Кто-то из ее коллег на работе увидел эту переписку, и только за это мою

94

подругу уволили.
Конечно, я слежу за всем, что происходит в Карабахе. Порой сердце обливается

кровью. Мне знакомый из Баку рассказывал, что в Азербайджане выросло целое по- коление людей, которые воспитаны на образе врага. Это очень страшно. Как же мож- но разрешить конфликт, когда такая вот слепая ненависть?! Я могу понять их желание отобрать эту землю, поскольку они считают ее своей. Но отрезать уши и отрубать го- ловы? Это какая психика должна быть у человека? Видимо, геноцидальная. Когда я в апреле 2016-го услышала про эти случаи, сразу вспомнила ИГИЛ. Они ведь то же самое делают!

Детройт, штат Мичиган, США. 08.04.2016 г.

95

ДЖУЛЬЕТТА ЛЕВОНОВНА АЙРИЯН

Родилась я в Баку. Мама родом из Карабаха, отец – из Гориса. Дедушка с бабушкой жили в Шуши. Во время Геноцида дед сильно пострадал. Кто-то сказал туркам, что у него золото есть. Его схватили и стали пытать, требуя, чтобы он показал место, где спрятал свое золото. Выкололи один глаз, но он все равно говорил, что у него ничего нет. Потом привели бабушку и при ней хотели выколоть ему другой глаз. Она их оста- новила, сказала, что покажет место. А дед с бабушкой спрятали часть своего добра, вот она принесла и отдала им.

После этого они из Шуши перебрались в Мартунинский район Карабаха, в село Ка- гарци. Там мама моя и родилась, а потом уже они переехали в Баку. В те времена все состоятельные армяне переезжали в Баку, обустраивали его, открывали свой бизнес, предприятия. Город был интернациональный, там жили евреи, русские, армяне. Но с годами мы стали чувствовать дискриминацию – армян, которые занимали высокие должности, стали потихоньку оттеснять на вторые роли. Я все время говорила своему мужу, что надо уезжать в Армению. Он был музыкантом, играл на кяманче и препо- давал по классу кяманчи. Но мы продолжали жить в Баку. У меня четверо сыновей.

Когда случилась эта страшная трагедия в Сумгаите, мы готовились отметить день рождения моих сыновей-близнецов. Я стол накрыла, но никто почему-то не приходил. Звоню маме, а она говорит: «Ты что, не знаешь, что случилось? В Сумгаите геноцид армян начался». Она так и сказала: «Геноцид армян начался». Я говорю: «Мама, что ты такое говоришь?» Она повторила и рассказала, что ходят по улицам группами по 40–50 человек, врываются к армянам, убивают всех. Я побежала к соседке Магде, го- ворю, чего вы не приходите, я вас жду, стол накрыт. Она мне то же самое отвечает, де-

96

скать, ты разве не знаешь, что случилось. И рассказала, как сосед сверху на мусорной машине вывез свою семью, они в Сумгаите жили. В общем, в этот день к нам в гости пришли только соседи.

Я тогда работала в Железнодорожной больнице. Главврачом был азербайджанец, очень хороший человек. Коллектив у нас был тоже хороший. После сумгаитских собы- тий муж получил инфаркт, на него это очень сильно подействовало, и попал в больни- цу. Я подошла, объяснила главврачу, что у меня четверо детей, муж не работает, денег не хватает. И попросила дополнительные часы. Он сказал, пожалуйста. Сам тоже пере- живал, как такое могло случиться.

Ситуация становилась все более напряженной, особенно в нашем Арменикенде, где армяне проживали компактно. Мужчины организовали дежурства на улице, что- бы в случае чего защитить семьи. У меня постоянно топор лежал рядом с кроватью. Мужа я к тому времени отправила в Армению, боялась за его здоровье. Он мне рабо- тать не давал, каждый час звонил в ужасе, рассказывал о проходящих за окном демон- страциях. Не выдерживал всего этого, и я его отправила. Он там на работу устроился, и я собиралась поехать к нему. Тем не менее, после сумгаитских событий мы оставались в Баку еще десять месяцев.

Чтобы закончить тему «сумгаита», отмечу еще один факт. Сразу после этих страш- ных событий по больницам ходила комиссия, по всем отделениям, к нам тоже при- шли. Интересовались, работают ли врачи-армяне. То есть они пока еще боялись, что снова может что-то произойти, боялись наказания из центра за содеянное. Какой-то страх был в Азербайджане сразу после «сумгаита» из-за того, что такое произошло. Они стали выискивать, где работают армяне – по больницам, по учреждениям. Но ког- да стало ясно, что никто никого не собирается наказывать, это окрылило их. И пошли митинги устраивать...

Я продолжала работать в больнице. У нас охранник был армянин. И вот он как-то говорит мне: «Джуля, сегодня «Звартноц» будут показывать по телевизору». То есть события в ереванском аэропорту в июле 88-го. Стоим мы в проходной, смотрим те- левизор, и вдруг туда врываются милиционеры. Спрашивают, кто мы по националь- ности. Я им в ответ: «Я армянка. А вы кто такие?» Он говорит: «Если бы ты не была в

97

белом халате, я бы тебя сейчас прибил за то, что армянка. Не смей говорить про свою нацию. Армян всех надо уничтожать!»

Я прибежала домой и сказала детям, что мы не можем больше тут оставаться. Одного сына я уже отправила в Сочи с тем, чтобы он там устроился. И вот в послед- нее свое дежурство, это было 19 ноября, выхожу из больницы, смотрю – кошмарная картина: трамваи, автобусы валяются на улицах перевернутые, колесами вверх, идет какая-то демонстрация, не меньше тысячи человек, с красными повязками на лбу – как бы намек на то, что должна пролиться армянская кровь. Стоит дикий ор, крики «Смерть армянам!».

Я шла пешком через железнодорожный вокзал. И вдруг слышу сзади крики: «Эр- мени!» Я подумала, что больные меня узнали и демонстранты собираются напасть. Начала даже мысленно прощаться с детьми. Но они мимо пробежали, а я не могу по- вернуть голову и посмотреть, на кого же они напали. Потом остановилась, незаметно обернулась, смотрю, одного мужчину превратили в... не знаю даже как сказать, били его руками, ногами, чем попало, там огромная лужа крови была. Там прямо и забили до смерти, фактически у меня на глазах. Это был первый случай, потом я много чего еще видела. Как они костры разжигали в центре города и армянских девушек, женщин в них кидали.

В тот день я пришла домой и детям говорю, что все, я больше на работу не пойду, надо убегать отсюда. Я решила, что ничего им не оставлю. За два дня мы с сыновьями буквально весь дом сложили в коробки, день и ночь собирали вещи. На следующий день я, как дуреха, погасила все свои кредиты, заплатила за год за квартиру, за теле- фон в надежде, что может быть, все еще наладится и мы вернемся. Это ведь не шутка была, переезд... Четверо детей, муж больной, жили на одну зарплату. Денег нет, куда мы едем, что будет с нами?

За контейнером надо было на станцию Кишлы ехать. Тетя мне помогла, поехали, договорились. Рабочие сказали, что привезут контейнер, но гарантий никаких дать не могут, потому что азербайджанцы видят, что армяне убегают, подходят и поджигают его. Надо было все делать очень быстро. Как мы грузили этот контейнер... Но куда вез- ти вещи? Муж в это время уже переехал в Кировакан, работал там, сказал, посылайте

98

сюда. Отправила. Теперь надо было заниматься билетами. Достать невозможно – ни на самолет, ни на поезд. В конце концов старший сын купил втридорога у спекулянтов плацкартный билет, вместо 9 рублей заплатил 25. Но я решила не ехать прямым поез- дом Баку – Ереван, потому что уже ходили слухи о нападениях на эти поезда, провер- ках паспортов и расправах с армянами. Мы поехали через Минводы. В Армавире тво- рился настоящий кошмар – туда со всех районов Азербайджана армян эвакуировали на самолетах, на вертолетах. Очень трудно было достать билеты в Армению, мы трое суток добирались до Кировакана. Выехали из Баку 24-го, а 28-го только добрались. Нас встретили очень хорошо, поселили в каком-то доме. Потом перевезли в санаторий в лесу. У нас шикарные условия были – три комнаты дали. Мы там прожили десять дней, а 7 декабря случилось землетрясение... В это время муж был на репетиции, дети в школе. Даже спустя столько лет не хочу вспоминать этот ужас. Всего в пансионате было больше 100 беженцев. Помню, в ночь перед землетрясением я практически не спала, потому что в лесу выли то ли собаки, то ли волки. Очень плохо себя чувствовала. Утром позже всех спустилась на кухню, где-то без двадцати двенадцать. И в это вре- мя началось... Наше здание все перекосило, мы выбежали на улицу, детей нет, мужа нет, я в ужасе, думаю, из Баку выбрались, ничего с нами не случилось, а здесь такое... 11 декабря нас эвакуировали в Ереван, я там устроилась работать заведующей мед- пунктом на Электротехническом заводе. Обещала сама себе, что первую зарплату полностью отправлю в Карабах. Так я и сделала.

Между тем мои тетя и бабушка оставались в Баку. Маме удалось обменять квар- тиру, она уже в Ереване была. При отъезде я предложила бабушке поехать с нами. Она отказалась. И со слезами сказала: «Я родилась – турки нас убивали, теперь мне умирать пора – нас опять турки убивают». Она же все видела, когда жила с дедушкой в Шуши. Но все равно – ни в какую не хотела уезжать из Баку.

В августе 1989-го мне позвонили и сказали, что бабушка скончалась. И я поехала туда, я должна была похоронить ее, она меня вырастила. Меня никто не встретил в Баку, все боялись. И там я узнала о трагедии моей бабушки. Тетя моя была на работе, в квартиру ворвались азербайджанцы и избили 83-летнюю женщину... В ту же ночь она умерла от побоев. Мы похоронили ее на армянском кладбище в Монтино. Это

99

кладбище недавно сровняли с землей. Там и дедушка лежал, и бабушка, и дядя мой молодой, в 40 лет скончался...

Потом мне еще раз пришлось ехать в Баку – надо было взять паспорта детей, им 16 исполнилось. Приехала домой – смотрю, там уже азербайджанцы живут. В моей квар- тире... Очень больно стало. Этот дом строил дедушка моего мужа, еще до революции. Я позвонила подруге Эмме, она приехала, и мы их выгнали. Но толку от этого не было, потому что они все равно захватили квартиру после моего отъезда. И прожили там беспечно целый год – ведь все было уплачено, и за телефон, и за воду, и квартплата.

В Америку мы приехали в 1991 году, нас здесь прекрасно приняли. Я люблю эту страну. Здесь спасли моего мужа, одну операцию он перенес на сердце, вторую сдела- ли два года назад – у него рак желудка был, в Бостоне оперировали. Дети мои работа- ют, у меня внуки, внучки. Эта страна дала нам вторую жизнь. Конечно, всегда следили и следим за всем, что происходит в Карабахе, очень и очень переживаем. Мы живем Арменией, живем Карабахом...

Провиденс, штат Род-Айленд, США. 4.04.2016 г.

100

ДАНИЭЛ АЙРИЯН Проживал в Баку по адресу: 4-я Завокзальная, д. 13, кв. 16.

Родился и вырос я в Баку. В конце XIX века мой прапрадед Давид переехал туда из карабахского села Доланлар. Он был архитектором, много чего построил в Баку. В царские времена взял ссуду и построил дом, где мы жили до 1988 года. Это был се- мейный дом – 24 квартиры, наша семья проживала в квартире номер 16. Мой прадед был грамотным, образованным человеком, разбирался в скульптуре, родственникам своим помогал учиться, они все в Баку в этом дворе жили. В 1918 году, когда турки вошли в город, каким-то образом ему удалось откупиться, чтобы не вырезали семью и родственников.

История, к сожалению, доказывает, что события – вековой давности, недавнего времени, то, что происходит сегодня в Нагорном Карабахе, – периодически повторя- ются. Это непрекращающаяся война. Сначала в 1988 году случился «сумгаит», потом бакинские события. Когда все это произошло в Сумгаите, мне было 16 лет. Мой стар- ший брат, который начал изучать армянскую историю и культуру, постоянно говорил: «Наш народ много страдал и много терпел. Мы должны готовиться к тому, чтобы во- евать». То есть мы, конечно, не знали, чего именно ждать, но ожидание было. И это случилось. А в трудный момент внутренняя готовность пригодилась. В отдельных слу- чаях нам пришлось обороняться и выстоять в те страшные времена. Помню, как мой средний брат вытащил ножи и топоры и сказал: «Если к нам ворвутся, мы погибнем, но хоть за собой мы утащим несколько насильников».

Мы покинули Баку в 1988 году. Уехали в Армению, учились там. Во время декабрь- ского землетрясения участвовали в спасении людей в Кировакане (ныне Ванадзор. – Ред.). А в 1991 году приехали в Америку в статусе беженцев. Не знали языка, прак-

101

тически не имели друзей и знакомых, но нас было четыре брата, а это большая опора. Естественно, первое, что мы узнали, – где находится армянская церковь. Пошли туда, познакомились с прекрасными людьми, которые и сегодня рядом с нами. Они очень помогли нам в первое время. Помню, я все думал, что мне делать. Английского не знал, но у меня был музыкальный инструмент: когда-то отец дал мне трубу и сказал, что я буду служить в Солянских казармах в Баку – в музыкальном оркестре или в морф- лоте.

Я взял эту трубу и пошел пешком в центр города. Это неблизко, но на автобус сесть не мог. Во-первых, денег не было, а во-вторых, не смог бы объяснить, куда мне надо. Встал в людном месте и начал играть на трубе. Вдруг ко мне черный подходит – ока- зывается, это его «точка» была, он там на саксофоне играл. И я пошел в другое место, возле библиотеки, стал играть. Первый доллар мне подал беспризорник... Я подумал, что, наверное, нормально играю, если даже беспризорник ко мне подошел, и мы начали петь вместе какую-то песню Луи Армстронга. Вот с этого началась моя жизнь в Америке. И я подбадривал себя тем, если уж мы в Баку выжили, то ничего более страшного нам не может грозить.

У меня три сына. Мы всегда знали, кто мы есть, и прививаем своим детям уважение к родителям, уважение к своей нации, к своей культуре. Необходимость сохранить то, что в нас закладывали наши предки. В нашем маленьком штате есть три армянские церкви. В 2010 году, к 95-летию Геноцида армян я по просьбе общины снял докумен- тальный фильм. Начал работать, изучать, поднимать архивы, документы о том, что происходило в 1915 году, и понял, что то же самое спустя 75 лет произошло с нами в Баку. Никакой разницы. И до сих пор продолжается.

Провиденс, штат Род-Айленд, США. 4.04.2016 г.

102

ГАРРИ ОВАКИМЯН Проживал в Баку по адресу: Шестая Перевальная, д. 21, кв. 7.

Мой дед по отцовской линии из Тавушского района Армении. Там находится мо- гила его отца и деда. Младший брат моего деда скончался в прошлом году, не дожив всего 27 дней до своего столетия. Его звали Геворг Сарибекович Овакимян, он был телохранителем и оруженосцем Андраника и прошел с ним до Трапезунда. За это его в сталинские времена осудили, несколько лет он провел в тюрьме, а потом переехал в Баку, где благодаря нефтяному буму создавались рабочие места. Со стороны бабушки мои корни из Арцаха, из села Дзор Гадрутского района. К сожалению, там сегодня жи- вет всего несколько семей, а от дома моих предков после Карабахской войны осталась лишь одна стена.

Мой прапрадед, Авак, был помещиком в этой деревне, ему принадлежало все – виноградники, сады, коровники... Он был высокого роста – под два метра, и очень добрым человеком. Связанная с ним симпатичная история передается в нашей семье из поколения в поколение. У одного бедного крестьянина бык сломал ногу, наткнув- шись на большой камень. А это для семьи большое несчастье – пахать не на чем, се- мья останется голодной. И тогда Авак попросил нескольких сельчан водрузить этого быка ему на плечи, донес его к себе домой, зарезал и устроил пир на всю деревню. С каждого гостя попросил за обед 25 копеек, а собранные деньги отдал несчастному сельчанину, чтобы тот купил себе нового быка. Эта история заставляет меня гордиться своими корнями.

Мои дедушки и бабушки поселились в Баку, в Арменикенде, в двадцатых годах прошлого века. Семья, как и все вокруг, бедствовала, голодала во время войны, дед работал грузчиком. Всех детей воспитали, подняли на ноги, дали среднее образова-

103

ние – в те времена трудно было получить высшее. Отец мой родился в Баку, и я тоже. В 1988 году я учился на втором курсе консерватории по классу скрипки и работал в ресторане гостиницы «Москва». Мне было тогда всего 20 лет. Работа заканчивалась поздно ночью, и я обычно возвращался на такси или попутной машине. И вот в конце февраля, в те дни, когда в Сумгаите шли погромы (кажется, 29-го), примерно в 2 часа ночи я спустился до центральной улицы, чтобы попытаться остановить машину. С од- ной стороны – ЦУМ, с другой – здание МВД. Стою на углу, в руках скрипка, останав- ливаю проезжающие автомобили. Подъехало такси. Я приоткрыл переднюю дверь и по-азербайджански сказал водителю, что меня нужно ехать в Арменикенд. И тут прои- зошло нечто странное: глаза его налились кровью, как у быка перед тореадором, и он, брызгая слюной, заорал: «Что это за Арменикенд?» Руки у него дрожат, весь трясется, и вдруг включает скорость задней передачи, чтобы подать назад и, развернувшись, вдавить меня в стену. Только чудом мне удалось ускользнуть, я через арку пробежал, вскарабкался по ступеням здания МВД и начал тарабанить в дверь. А этот таксист остановился, вылез из машины и наблюдает за мной. Через несколько минут дверь открылась, выходит дежурный – майор с заспанным лицом – и недовольно спраши- вает: «Что случилось, чего стучите?» Я объясняю, что вот этот таксист только что хотел меня задавить, хотел убить только за то, что мне надо ехать в Арменикенд. И тут он мне говорит, что армяне сами виноваты в том, что происходит. А я не могу понять, в чем дело, про Сумгаит мы еще ничего не знали. Все происходило, как в дурном сне... Таксист с майором с пониманием посмотрели друг на друга, дверь закрылась, я стою

и не знаю, что мне делать.
С тех пор, останавливая такси, я не упоминал Арменикенд – просто называл улицу

или мединститут, который был рядом с нашим домом. При этом, правда, приходилось выслушивать, как таксисты высказывались в адрес сидящих на скамейках армян. А ар- мяне в те дни слушали радио, потом выходили во двор и обменивались новостями о том, кого избили, ограбили или убили, кто уехал навсегда, кому что сказали и чем угрожали.

Еще один примечательный и незабываемый факт. С того страшного 1988 года, ког- да жизнь каждого из бакинских армян висела на волоске, потому что в любой момент

104

толпа этих, как мы их называли, чушек, могла нас избить, убить или искалечить, мно- гие начали постоянно носить с собой какое-то оружие. У меня, например, всегда был при себе огромный охотничий нож, завернутый в газету. Думал, если Господу Богу будет угодно забрать мою жизнь, то я за компанию заберу с собой одного или двоих убийц. Хотелось хоть как-то себя защитить, чтобы не выглядеть бычком на заклание. С тех пор эта дурная привычка у меня так и не прошла – всегда ношу с собой перо- чинный ножик в кармане. Даже здесь, в Америке. Если вдруг забуду, мне становится плохо, словно чего-то не хватает.

Уехал я из Баку летом 1988 года. Поехал на Северный Кавказ, в город Пятигорск, где меня с радостью взяли на работу в ресторан. Родители оставались в Баку до страшного января 1990 года. Папа сделал моему младшему брату – ему всего пятнадцать было тогда – фальшивое удостоверение на имя горского еврея, чтобы показывать, когда останавливали. Мама сидела дома, бабушка была при смерти и скоро умерла, только папа выходил из дому и приносил продукты. И когда в городе уже стало совсем плохо, наши друзья-азербайджанцы помогли маме с папой и братом выехать и вывезти хоть какие-то вещи. Потом наш дом обокрали, все унесли, но мы больше всего жалеем о фотографиях и альбомах. Этого уже никогда не вернуть. Еще жалко нашу библиотеку – папа собрал очень много книг, в том числе по истории Армении. Проживая в Баку, я, тем не менее, с шестнадцати лет умел читать и писать по-армянски, меня дядя научил. Мы жили в двух кварталах от бывшей армянской школы, и дядя рассказывал, что ког- да-то там за одной партой чуть ли не четыре человека сидело. А потом в каждом клас- се осталось по пять-шесть учеников, и за нецелесообразностью ее решили закрыть.

К счастью, моим родителям и всем родным удалось вырваться, они живут сей- час здесь, в Америке. 24 апреля 1991 года мы переехали в США всей семьей. Сначала я жил в Пенсильвании, потом переехал в Мичиган. Здесь у нас четыре армян- ские церкви – Эчмиадзинской и Киликийской епархий, протестантская и католическая. Все между собой прекрасно ладят, активно общаются, на всех мероприятиях священ- ники сидят рядом друг с другом, нет никаких разногласий, споров – все мы армяне, и этим все сказано. Каждое лето мы проводим армянский фестиваль, дети устраивают концерт, поют и танцуют в национальных одеждах – очень красочное шоу получается.

105

Памятник, который мы здесь установили в память жертвам погромов в Сумгаите и Баку, первый в США, в Сан-Франциско поставили после нас. Я был одним из иници- аторов этой идеи, нас было несколько человек, в том числе священник Тер Карапет. Создали оргкомитет, начали собирать деньги. Участие в этом деле приняли все – и богатые, и не очень, и даже пенсионеры, пусть даже двадцать долларов, но давали, причем несколько раз. Мы установили этот монумент и очень горды тем, что сделали это первыми за пределами Армении. В Мичигане армянская община вообще очень большая и активная. Бакинских армян здесь примерно около двух тысяч. Иногда в церкви, рассчитанной на тысячу человек, нет места даже стоять.

Хотя наша семья смогла благополучно выбраться из Баку, все же не обошлось без жертв и у нас. Моя бабушка с материнской стороны (мама с ней практически не обща- лась в силу определенных семейных причин) была второй раз замужем за лезгином. Ее убили: толпа избила и выбросила 73-летнюю женщину со второго этажа. Об этом рассказала моя тетя: кто-то донес, что в этой квартире живет армянка, толпа ворва- лась к ним, избила и выбросила. Я даже не знаю, кто ее хоронил, муж был уже старый. Ее звали Сатеник Арутюнова, родом из Мартунинского района Нагорного Карабаха, проживала в поселке Монтино.

Недавно в Бостоне скончался мой дядя. В те дни в Баку его тоже избили очень сильно, причем били по голове. Полтора года назад он внезапно перестал чувствовать свои руки и ноги, появилась мышечная дистрофия. Когда врач узнал об этом, он ска- зал, что болезнь вполне может быть связана с последствиями побоев, хотя прошло с тех пор 25 лет...

Детройт, штат Мичиган, США. 7.04.2016 г.

106

ДЖУЛЬЕТТА ИШХАНЯН Проживала в Баку по адресу: ул. Дагестана, 25.

Я родилась в Баку, а мои предки из Карабаха. Родители – выходцы из одной де- ревни, там и поженились, а в 20–30-х годах переехали в Баку. Потом папа всех своих знакомых, односельчан перевез, устроил, помогал им. У меня четыре брата было, а вот девочки в нашей семье умирали, у мамы с папой их тоже четверо было. Поэтому, когда я родилась, папа сказал: «Когда ей семь лет исполнится, сделаю матах1». Но он не дожил до этого дня. Погиб на фронте. Брату моему было тогда 18 лет, он уже же- нат был и ребенка имел. Добровольцем пошел воевать и вернулся инвалидом первой группы.

В Баку я жила с мамой и братьями, а потом вышла замуж. Проблем особых не было. Я на заводе Шмидта работала и плохого отношения к себе не чувствовала, пока эти события не начались. Причем начались на нашем заводе.

Приехал к нам из района молодой азербайджанец и стал исподтишка гадить. К примеру, поджигали шкафы армян, где одежда лежала. Сотрудники начали нам го- ворить, что, мол, вам скоро конец. Я отвечала, что здесь родилась и это моя Родина. Главным бухгалтером завода была русская женщина, муж у нее армянин был. И вот она как-то зашла в цех и говорит: «Девочки, кто армяне, потихоньку собирайтесь, оде- вайтесь и уходите». Видимо, директор поручил ей. Мы в тот день ушли, потом все написали заявления об уходе. Я принесла бухгалтеру заявление, а она говорит, что не подпишет, что не может меня отпустить. Я говорю, вы хотите, чтобы меня убили?

1 Матах (арм. Մատաղ) — обрядовая традиция в Армянской Апостольской Церкви. Дословно «матах» означает «вознести соль». Главный смысл — дар Богу через сотворение милостыни бедным, пожертвования. Совершается либо в виде благотворительной трапезы, либо раздачи мяса жертвенного животного.

107

Спустя какое-то время ее отправили в командировку, а на семью напали. У них двое детей было, мальчик и девочка. Мальчик увидел, что отца убивают, детский пи- столет достал и напугал их. Они отца оставили, а ребенка, Бореньку, с собой забрали. Мать приехала, чуть с ума не сошла, пока его вернули. Знаю, что ребенка мучили, но как и когда вернули – не спрашивала. Они сейчас в Москве живут.

Жить в Баку становилось все сложнее и опаснее. Надо было уезжать, но как? У меня муж был нездоров, дочки замужем, имели детей, но мы боялись выпускать муж- чин на улицу. Надо было доставать билеты, отправлять вещи... Мои зятья несколько раз, рискуя жизнью, ходили в кассу брать билеты, но не смогли. Пришлось нам с му- жем с ними пойти. Мы в третьем микрорайоне жили. Спустились с хутора, выходим на проспект Ленина, останавливаем такси. Муж открыл дверь, держит ее и говорит водителю, что нам надо в аэропорт. Шофер, как услышал про аэропорт, тут же рванул машину с места, с открытой дверью, представляете? А муж больной, после операции. Поехали автобусом, сидели молча, пикнуть боялись.

Приехали в аэропорт – что там творилось! Толпы людей на улице, двери закрыты, стоят омоновцы с дубинами. Как быть? В какой-то момент дверь открылась и мне уда- лось прошмыгнуть в здание аэропорта. Но там объявили, что всем надо выходить. И тут одному старичку рядом со мной плохо стало, я достала валерьянку из сумки, дала ему. Солдаты всех выгоняют, меня спросили – это кто, отец ваш? Я ответила, что нет, но меня все равно оставили с ним. Так мне повезло. В этот момент объявили, что в Ар- мению прямого рейса нет, только с пересадкой через Минводы. Я подбежала к кассе, говорю: «Умоляю вас, моей внучке год и два месяца, внуку и двух месяцев нет, дайте хоть какие-то билеты на ближайший рейс». Взяла билеты и вышла. Так мы приехали в Ереван, это был 1988 год.

У моего брата-инвалида жена была русская, Шура. У нее своя квартира имелась, помимо той, в которой они вместе жили. Когда мы уехали, она осталась, чтобы попы- таться хотя бы свою квартиру продать. У них соседка была еврейка, Рива. Шура прихо- дила к ней, чтобы узнать новости о нас. И в один из дней нашу Шуру убили... Знали, что она жена армянина. Она пришла к Риве, а в здании уже еразы жили, они ее избили и выбросили со второго этажа. Ей было за шестьдесят. Мы не знали об этом, потом сосе-

108

ди рассказали. Старые соседи, азербайджанцы, они и похоронили Шуру. Она носила нашу фамилию – Александра Дадаян.

Другой мой брат, Володя Дадаян, отправил в Москву сына, невестку и внука, а сам с женой остался. Они уже на пенсии были, и жена пошла работать уборщицей в школу, он ей помогал. Как-то закончили уборку, вышли, и тут целая орава, словно саранча, на- летела на брата, начали топтать, бить его со всех сторон сразу. Жена кричала, звала на помощь, никто не подходил. Они после этого оставили все и тоже уехали, брат остался жив, но у него скоро обнаружили рак мочевого пузыря.

Мы ведь все думали, что с нами ничего не случится. Когда я старшему брату Зарми- ку твердила «уезжай», он отвечал, мол, о чем ты говоришь... Говорил, что воевал, мир приближал, кто же его тронет... Ночью ворвались к нему, нож приставили к горлу и сказали, что должен все оставить и убираться. Даже часы с руки сняли и выставили его из собственного дома. Ночью. Без копейки в кармане хотя бы на то, чтобы позвонить по телефону-автомату.

Помню еще такой случай. У мамы соседка была, азербайджанка, постоянно у них дома пропадала, за столом сидела, всем пользовалась, только спать к себе уходила. Муж у нее в тюрьме сидел. Брата жена, уже после бегства из Баку, позвонила ей из Москвы и попросила с оказией хотя бы баллон топленого масла прислать. Нам тогда очень трудно жилось, в Лужниках торговали, перепродажей занимались. Она присла- ла... Открывают банку, а там вода вместо масла. Тварь, которую мы столько лет корми- ли-поили, а потом она и нашу квартиру присвоила со всем имуществом!

В 1988 году у меня должен был родиться внук. Мы боялись в больницу идти. Я по- звонила знакомому врачу Рафиге-ханум, попросила помочь. Она успокоила, мол, все будет хорошо, не волнуйся. В больнице сказала, что мы ей родня. Сорок дней было внуку, когда мы бежали из Баку. Сейчас он в Техасе, бизнесом занимается, очень боль- шая умница.

Детройт, штат Мичиган, США. 08.04.2016 г.

109

РОЗА КАСЬЯН

Мои родители родом из Армении, из села Цахкунк, это рядом с Севаном. Оба в юном возрасте оказались в Баку, там встретились, поженились и остались жить.

Я родилась в Баку, была поздним ребенком у родителей. Папа ушел на войну, по- пал в плен и провел у немцев три года. Он мне рассказывал, что, когда их освобожда- ли, спросили, куда они хотят поехать – в Америку или вернуться в Союз? Папа решил вернулся и был сослан в Сибирь, в город Чита. Прожил там восемь лет, пока Сталин не умер. Женился, создал новую семью. Но при первой же возможности вернулся в Баку, к маме. Это было в 1954 году, я родилась в 1955-м, когда маме было уже за 40.

Работала я на киностудии «Азербайджанфильм» гримером, а муж мой был там же киноинженером, он закончил институт в Ленинграде. В 1984 году у нас родилась дочь, все вроде было нормально. Но как-то мы пришли на работу, а там шушукаются, шум такой стоит, и все повторяют: «Сумгаит, Сумгаит...» И говорят, что там что-то страшное произошло. Уже группу сформировали в документальном отделе, которая должна была поехать снимать.

Через несколько дней они привезли отснятые в Сумгаите кадры. Но сказали, что это для закрытого просмотра, только для азербайджанцев. Моя комната была связана с дубляжной студией, однако я могла только слышать звуки, изображения не видела. Слышала разговор операторов, которые снимали. Они не в состоянии были говорить о том, что видели, такой это был кошмар. Дубляжную закрыли, и никто не мог видеть эти кадры. Но азербайджанцы сами жутко переживали, просто были в шоке, не ожи- дали, что вот такое могло произойти.

Мы, конечно, сильно испугались. Муж очень похож на русского, мама у него рус-

110

ская, меня почему-то все принимали за еврейку, поэтому нас как-то мало трогали. Но я знаю, что к армянам подходили и просили уезжать из Баку. И я все время своему мужу говорила, давай уедем, смотри, что творится. Наступил день, когда к нам прямо на киностудии «Азербайджанфильм» подошли несколько человек и сказали, что мы должны уехать. Это были не сценаристы, не режиссеры, не актеры – они все попрята- лись, боялись за себя. В основном в травле армян принимали участие сторожа, пиро- техники, рабочие. Они били себя в грудь, выкрикивали всякие лозунги. В гримерной я дружила с одной девушкой, которая теперь бросала мне в лицо: «Ты должна уби- раться отсюда!», хотя раньше ела и пила со мной, приходила ко мне в гости... А теперь орала: «Если ты не уедешь завтра, мы будем вас резать, как турки резали в 1915 году!»

Это было уже осенью 1988-го, в ноябре. Обстановка так накалилась, что мы все, с родителями и родственниками уехали в Москву. В первый раз, когда уезжали, было нормально, никого не было в аэропорту. Нам помогли знакомые с «Мосфильма» – поселили в гостинице «Белые столбы» при киностудии. Мы там прожили полтора месяца, а потом нам начали присылать телеграммы, мол, возвращайтесь, в Баку все хорошо, все нормально.

Я, честно говоря, возвращаться не хотела, но вынуждена была, чтобы не остаться одной с дочкой в Москве. На бакинской киностудии все встретили нас доброжела- тельно, говорили, дескать, как хорошо, что вернулись. Вели себя так, будто ничего никогда не было. Но страх у нас внутри остался... Как-то незаметно для себя самого ты оборачивался, оглядывался, боялся... Прошло несколько месяцев – и все началось по новой, но уже не скрыто и исподтишка, как раньше, а массово и открыто. Это была уже совершенно другая обстановка.

У каждого в жизни есть моменты, которые западают в память, и ты сама понима- ешь, что обязана это помнить. Одно из таких воспоминаний для меня – площадь у Дома правительства, где собрались армяне, чтобы высказать свое возмущение. Там было, наверное, человек пятьсот-шестьсот. И там я впервые в жизни увидела, как пла- чут мужчины. Меня это поразило, я была просто в шоке. Поняла, что все настолько серьезно, что обратной дороги нет и не будет. Видеть взрослых, по 50–60 лет, мужчин, которые плача рассказывают о том, что с ними делали, как избивали, издевались, как

111

сжигали их машины...Это было очень тяжело и страшно.
Я вернулась домой и сказала мужу, что надо уезжать. А он ответил, что, мол, все

нормально, чего паникуешь? Но второй звоночек прозвенел очень скоро. Ехала я как- то в маршрутке, а все остальные пассажиры были мужчины, человек десять. К этому времени демонстранты уже ходили по улицам и орали. Сижу, повернувшись к окну. И видимо, по тому, как я сидела, они поняли, что я боюсь. И тот, кто рядом сидел, спра- шивает: «Эрмени?» Я не знала, что делать, повернулась лицом к нему, чтобы сказать нет, и вдруг за мной мужчина, тоже азербайджанец, ему говорит: «Что ты хочешь? Не армянка она, что тебе надо от нее?» И тот сразу заткнулся. Я приехала домой, и все это мужу рассказала, потом побежала за дочкой в детсад, привела ее домой. Вдруг в дверь постучали. Я открываю, на пороге стоит воспитательница дочери, она недале- ко от нас жила, лезгинка. И говорит: «Роза, сегодня я была свидетельницей того, как собирали списки у директора детсада, она дала им списки армянских детей». Муж у воспитательницы был милиционер, она сказала, что поговорила с ним и он велел ей забрать нас к себе, потому что сегодня ночью будут ходить по квартирам.

Это был июнь 1989 года. Я, естественно, все мужу своему рассказала, давай, гово- рю, пойдем к ним. Он опять отказался. Я говорю, а вдруг придут ночью. Он топор при- нес, положил около двери. Остались. Муж скоро уснул, а я сижу. Дочь моя тоже, она весь разговор наш слышала. Я думаю, надо что-то делать. Разбудить мужа не могу. Не знаю, где у него инструменты лежат. Нашла какой-то нож... Говорят, в экстремаль- ной ситуации у человека появляются силы, и он способен сделать такое, чего потом никогда не сумеет повторить. И даже не сможет понять, как он это сделал. Вот такое произошло со мной. Я дождалась полуночи, взяла нож, еще какую-то железку, табу- ретку, и пошла вниз. А у нас в подъездах такие щиты висели с фамилиями жильцов, с массивными набалдашниками. Я встала на табуретку и начала выковыривать эти набалдашники, на которых держалась доска с фамилиями. И каким-то невероятным образом за час я выковыряла их. Руки были в крови, грязные, израненные... Взяла этот железный щит, на котором была моя фамилия Касьян, и пошла наверх. Дома положи- ла его на балконе между досками, чтобы вообще не было видно. У меня было такое чувство облегчения, что никто меня не увидел, что доски с фамилиями нет, и они не

112

смогут нас найти. Потом ночью я слышала, как ходили внизу, шум был, но никто не поднялся наверх.

Я так и проспала эту ночь на стуле, сидя. И вдруг дочка утром просыпается с кри- ком: «Ой, мама, нас азербайджанцы не убили!» Представляете? Ей было тогда четыре года. Я про себя думаю: это все. И говорю мужу, ты как хочешь, а я уезжаю. Быстро покупаем билеты и – прочь отсюда... Он согласился. Но какие там билеты! Обстановка такая, что к кассе подойти невозможно, даже просто выйти из дома страшно. Ничего абсолютно с собой из дома не взяли – только одну сумочку, дверь закрыли и ушли. Поехали к его родителям. Потом Слава позвонил своим друзьям-азербайджанцам, ко- торые достали нам билеты на самолет. А аэропорт был уже перекрыт, всех по дороге останавливали, убивали или избивали. Тогда нам достали билеты на поезд. Ехать из Азербайджана до Дагестана долго, часов шесть. Сидим в купе затаившись и вдруг слы- шим: «Армяне у вас здесь есть?»

А наш проводник и сам не знал, что мы армяне, поэтому ответил, что нет. А эти все упорно хотели посмотреть сами. Уже вечер, темно. Никто, кроме меня, не восприни- мал, насколько это серьезно. Может потому, что у меня дочь была. Всем казалось, что не могут людей просто так взять и убить. Я встала и начала держать ручку. Снаружи дергают, пытаются открыть, а проводник все твердит, что там нет армян, только рус- ские. Они не смогли открыть и прошли дальше. И вдруг мы слышим душераздираю- щий крик. Орут «Армяне, армяне!», и начинают вытаскивать из купе семью. Мы слы- шали детские голоса – девочки, потом и мальчика. И женщина кричала: «Помогите, убивают...»

Муж хотел выйти. А я держу ручку и говорю, ты что, с ума сошел? А он все хочет меня оттолкнуть и выйти помочь этим несчастным. Откуда у меня столько сил взя- лось – не знаю, но я его так толкнула, что он отлетел к стене. Я сказала: «Ты пойдешь туда, они придут сюда. Ты ничем не сможешь помочь. Их там много, подумай о нашей дочери, подумай, что они могут сделать с ней на наших глазах!» Я потом просила у Господа прощенья за то, что не разрешила своему мужу пойти на помощь, но с другой стороны думала, что он ничего не смог бы сделать. Потом мы узнали, что этих людей выставили из поезда и оставили там, на остановке, в Азербайджане... Что с ними ста-

113

ло, остались ли они живы или убили их – не знаю.
Вот в таком состоянии мы ехали остальной путь, и только когда пересекли границу

с Дагестаном, вздохнули спокойно. И я знала тогда, что больше никогда в жизни не вернусь и никогда в жизни не вспомню добрым словом Баку, потому что предатель- ство города и людей никогда не простится. Я ругаю своих родителей за то, что они остались в этом городе жить, что не уехали обратно на свою родину. Какой интернаци- онализм, о чем вы говорите? Мне было пять-шесть лет, когда вдогонку уже кричали: «Эрменигызы (армянская девочка. – Ред.)». Они никогда не забывали, что мы армяне, а мы не могли забыть, что они азербайджанцы. Это было в Баку всегда, что бы кто ни говорил.

Мы приехали в Москву, прожили там два года, потом уехали в Америку. Когда на собеседовании я рассказывала историю про детский садик, сотрудница посольства, американка, заплакала...

Лансинг, штат Мичиган, США. 09.04.2016 г.

114

БЕТСИ КУЗНЕЦОВА (МАРТИРОСОВА)
Проживала в Баку по адресу: ул. Хагани, 18.

Моя фамилия Кузнецова, но я из семьи Мартиросовых. Отчим моего отца был рус- ский, отсюда такая фамилия. Коренная бакинка. Мои бабушка и дедушка родом из Турции, из Карса, бежали оттуда в 1915 году, спасаясь от Геноцида. Бабушка часто рас- сказывала об этом. Во время бегства семья попала под поезд, прабабушке оторвало ступню, а маминой тете – ногу по колено. Так всю жизнь она и прожила с протезом. Бежали они сначала в Феодосию, потом оказались в Тбилиси, оттуда уже приехали в Баку. Моя мама только в 1942 году получила гражданство СССР, до этого была турец- кая подданная.

Я родилась и всю жизнь, до приезда в Америку, прожила в Баку. В 1988 году, когда все это началось, мне было 50 лет. Работала начальником инспекции по делам несо- вершеннолетних, муж, Эдуард Багдасарян, – в профилактории. Муж мамы, мой отчим, был первым заместителем прокурора Азербайджана. Она армянка, он украинец. И мама многим армянам смогла помочь благодаря мужу. Они жили в центре города, недалеко от Дома правительства. В январе 1990 года, когда начались погромы, мама стала свидетельницей того, как во дворе развели костер, а армян с балконов живыми бросали туда, в огонь. Она видела это своими глазами, это был шок, стресс, ужас! Я тогда была уже в Москве, а мама оставалась в Баку. Она еще рассказывала, что у них в доме убили лифтершу-армянку. Наш зять, русский, пошел за хлебом, а когда возвра- щался, увидел ее, убитую, в подъезде.

В 1989 году чуть не убили моего мужа. Окружили его трое с ножами, но случайно в это время мимо проходил патруль, и бандиты убежали. Он был очень напуган и в тот же вечер улетел в Москву. После этого заболел – диабет, язва желудка... У меня была

115

русская фамилия, поэтому я могла оставаться в Баку до 1990 года. Поехала в Москву на новогодние праздники, но мама позвонила и сказала, чтобы я не возвращалась. Потом она и сама уехала. Все это время, до отъезда, я не выходила на улицу, боялась.

Мы оставили в Баку все свое имущество, квартиру... Сначала надеялись, что все наладится и мы вернемся, поэтому продать не пытались. К тому же отчим у меня был высокопоставленным чиновником. Мы уехали из Баку, а он еще оставался. Но потом и за ним начали охотиться, потому что жена армянка. Заставляли развестись. Он после этого тоже в Москву перебрался.

Нью-Йорк, США. 3.04.2016 г.

116

ПЕТР ЛЕВИТИН
Проживал в Баку в районе Кубинка

Я – еврей по национальности, родился в Баку. Родители переехали сюда с Украины еще будучи детьми. Это была общая тенденция того периода: быстро развивающийся индустриальный город притягивал людей, в их числе оказались и мои дедушки и ба- бушки с обеих сторон.

До определенного момента никакой дискриминации на этнической почве я не ощущал. Баку, как известно, был своего рода образцом интернационализма. И это не пустые слова: понятия национальности, особенно среди близких друзей, не существо- вало. Моими ближайшими друзьями были в основном армяне, азербайджанцы, рус- ские, меньше всего среди них было евреев. То же самое касается друзей моего отца и подруг моей матери. Маминой самой близкой подругой была армянка, друзья отца – тоже, его младший брат был женат на армянке. И в таком вот интернациональном «соусе» я и рос. Как в таком благополучном городе могли произойти подобные собы- тия – очень трудно понять.

К середине 1988 года Баку стали наводнять азербайджанцы, приехавшие из рай- онов Армении. Их число постепенно увеличивалось и приблизилось к критической точке. Азербайджанское руководство практически ничего не делало, чтобы решить их проблемы. Наиболее дальновидные армяне уехали сразу, но для этого нужно было иметь средства, возможности, место куда ехать. Большинство не думали, что все мо- жет перерасти в такой кошмар. Но постоянное нагнетание межнациональных про- блем продолжалось.

На центральной площади города был сооружен митинговый лагерь. Невесть отку- да взявшиеся «патриоты» призывали к свержению руководства республики, решению

117

вопроса беженцев. Звучали лозунги типа «Армяне, вон из Азербайджана!». Особенно мне запомнился один, который полностью изменил мое восприятие ситуации: «Без евреев и армян расцветет Азербайджан!». То есть это было такое антирусское, анти- еврейское, антиармянское движение, но основной мишенью, конечно, были армяне. Власти разными методами смогли замять «сумгаит», хотя там пострадало невероят- ное количество людей.

К концу 1989 года в Баку еще была более-менее спокойная ситуация. То там, то здесь вспыхивали столкновения, но кровь еще не лилась рекой, случались лишь от- дельные инциденты. Поразил такой случай. В декабре 1989 года мы отмечали мой день рождения в ресторане. Присутствовали мои родственники, друзья, в том числе – друг-армянин с женой. И сразу после этого он вдруг пропал. Я знал, что семью он отправил в Пятигорск, но сам вернулся в Баку, потому что продолжал работать, да и квартира была очень хорошая и надо было попытаться с ней что-то сделать, как и с машиной. И вот он исчез. В это сложно поверить, но я нашел его уже здесь, в Детройте. Он рассказал, что благодаря родственнику жены, который работал в органах, успел на пароме в Красноводск перебраться. Мать и сестра к тому времени были в Пятигорске, а супруга у него была не армянка и ей было легче...

Сам я в те дни не был свидетелем сцен убийства. Но видел, например, как к оце- пленному зданию авиакасс приезжали армяне с детьми, с пожитками, чтобы купить билеты на самолет, а какое-то зверье кидало в них камни, палки. Если бы не кольцо солдат по всему периметру здания, не знаю, что бы с ними стало. Я тоже хотел жену с ребенком отправить из города, чувствовал, что назревает что-то нехорошее. К тому времени я уже ушел с работы. Какое-то безвременье наступило – никто не знал что, как, почему... Я работал в структуре центрального статуправления, где одним из за- местителей начальника был армянин. Это была такая давняя бакинская традиция – в министерствах, ведомствах вторым лицом был, как правило, армянин. Кроме того, в аппарате этого управления работало очень много армян – начальники отделов, веду- щие специалисты... И как-то раз, когда я туда пришел, увидел толпу – это была какая-то черная масса, которая скандировала и требовала, чтобы все армяне были выведены из здания. В тот момент я понял, что не хочу работать в системе, которая вот-вот разру-

118

шится. Потом один мой друг предложил поработать с ним, в частном бизнесе. Я согла- сился, к тому же там был гибкий график, который нужен был мне, чтобы заниматься вопросами отъезда.

О том, что творилось в городе, мы узнавали, как и все остальные, из телефонных звонков, разговоров во дворе, из слухов. Ворвались в дом одной нашей подруги, из- били, забрали все вещи. Избили другого знакомого – еле жив остался. Моего отца остановила на улице какая-то шпана и потребовала показать паспорт. Если бы у него с собой не было паспорта, не знаю, что бы с ним сделали. Большое количество моих друзей-армян, к счастью, успели уехать. С моей точки зрения, кошмар ситуации был в том, что, когда действительно убивали людей, центральная власть палец о палец не ударила. И только когда возникла угроза непосредственно советской власти, были введены войска. Помню, 19 января 1990 года я проснулся от выстрелов. Выглянул в окно и увидел идущую огромную толпу, в основном женщин. Достаточно мрачное было зрелище – они шли молча, с непокрытыми головами, и несли плакаты на рус- ском языке: «Горбачев – убийца! Прекрати огонь!».

Конечно, все это носило организованный характер. Экспромтом невозможно было, например, иметь на руках детальные списки квартир, где проживали армяне. Все го- товилось заранее, и этой черной массой, безусловно, манипулировали. Небольшой процент сотрудников правоохранительных органов и просто порядочных людей по- могали своим близким, друзьям и товарищам армянской национальности, тому есть примеры. Но в целом правоохранительные структуры, я думаю, были заодно с по- громщиками. К тому же создалась ситуация, когда обнажаются все звериные инстин- кты людей. У меня в этой ситуации были еще и личные моменты. Как я уже говорил, мой родной дядя был женат на армянке, это была моя любимая тетя. Она скончалась всего два года назад. Все эти годы – почти четверть века, прошедшие после событий, – тетя прожила в Баку и не выходила из дома. Пришлось поменять квартиру, уехать из того района, где ее знали. По-моему, она вышла из дому только раз – во время переезда. Две ее дочери были замужем за азербайджанцами, они смогли прикрыть ее. Дядя скончался до событий, а ей тогда предложили уехать. Но куда? Родственники были какие-то в Карабахе и в Ереване, но дочери, носившие азербайджанские фами-

119

лии мужей, не захотели уезжать. И тетя решила остаться со своими детьми. Она 25 лет просидела дома, ни разу не выйдя на улицу. Это такая боль для меня, которая не скоро забудется.

Из моих знакомых армян почти все уехали. Но о некоторых у меня нет информации до сих пор. Один общий товарищ мне сказал, что нашего друга Валерия Петросяна, по неподтвержденным данным, в Баку убили. Мы с ним вместе работали и дружили.

Из Баку в те годы уехало невероятное количество людей. Если мне не изменяет память, к концу 1980-х годов население города составляло где-то миллион шестьсот тысяч. Армян проживало, согласно официальной статистике, более 300 тысяч. Евреев, думаю, тысяч 200. По сегодняшним данным, армян практически нет, евреев, говорят, осталось тысяч пять. Тенденция не просто очевидна, она налицо. Более того, когда я ровно через десять лет после отъезда в первый и последний раз попал в Баку (надо было тещу забирать), то оказался в совершенно другом городе. Раньше ты выходил на улицу и, гуляя в центре, каждые две минуты здоровался – с друзьями, знакомыми. Я пробыл там пять-шесть дней, ходил по городу и... это была катастрофа. Не просто не встретил ни одного знакомого – это был вообще другой этнический тип людей, понимаете?

Детройт, штат Мичиган, США. 7.04.2016 г.

120

МАРГАРИТА ГАЙСИНСКАЯ Проживала в Баку по адресу: ул. Каверочкина (бывшая 9-я Свердловская), д. 36, кв. 12.

Я родилась в семье военных врачей. Папа еврей, мама армянка – Анна Марти- росовна Ниязян. Папа очень хотел, чтобы мама взяла его фамилию, но она сказала: «Сначала Ниязян, потом – тире Гайсинская». У обоих была куча орденов и медалей.

Мамина семья жила раньше в Ленинакане (ныне Гюмри. – Ред.), она там закончи- ла школу. Бабушка родом из Ленинакана, а дедушка – армянин из Шамахи, из очень богатых шемахинских армян Кароглаловых, была такая известная фамилия. Бабушка моя была красавицей, ее семья была очень просвещенной, отец священник, дети обу- чались грамоте. Их третью сестру, Наргиз, в 16 лет угнали турки, и они больше ничего о ней не слышали. Это то, что мне рассказывала бабушка. Она читала до последнего своего дня, я ее снабжала литературой на армянском языке, из библиотеки приносила книги. А вот дедушку не застала, он рано умер. После его смерти семья перебралась в Баку, где жил брат деда – Анушаван, который взял на себя заботу о племянниках. И мама вынуждена была вернуться из Москвы и перейти из МГУ в Бакинский мединсти- тут, чтобы работать и помогать бабушке.

Папа мой учился в харьковском мединституте. Когда в 1941 году началась война, мама, которая в тот год заканчивала институт, пошла на фронт. Там они и встретились с отцом, оба были красивые и интересные. Полюбили друг друга, прошли всю войну. Мой дядя Степан, ее брат, тоже пошел на фронт, стал подводником, а младший их брат погиб незадолго до окончания войны, буквально в последние недели. Бабушка получила известие о том, что он пропал без вести, а извещение о смерти пришло че- рез много лет. Но она сразу поняла, что его больше нет, и я никогда не видела свою бабушку в одежде другого цвета – только в черном. Она одела траурное платье в день,

121

когда получила известие, и всю жизнь после этого носила только черное. Никогда не ходила ни на один праздник, ни на один день рождения, просто не выходила из дома. Устроила себе такой вот монастырь. Я была ее обожаемой внучкой, она меня выра- стила, у нас с ней была глубинная связь, мы чувствовали друг друга на расстоянии. Но даже на мою свадьбу бабушка не пришла. Я помню, мы приехали и поднялись к ней, она в Арменикенде жила. И только после этого поехали на свадьбу.

К 1988 году, когда все началось, в нашей семье было четыре врача: мама с папой, я – терапевт-кардиолог и мой муж. После «сумгаита» в Азербайджане создали так назы- ваемый Народный фронт, и вот эти нелюди толпами ходили по улицам. Если встреча- ли человека, похожего на армянина или армянку, могли избить, убить, сделать с ним все, что хотели. И хотя потом наступило какое-то затишье, умные люди все сразу поня- ли и покинули Баку. Например, я помню, как один из моих знакомых врачей работал в Сумгаите врачом скорой помощи – еврей по национальности, а жена азербайджанка. Когда он, уже полуобезумевший, привез энного убитого армянина в морг, то заявил жене, что покидает Баку и вообще хочет уехать из Союза. Полетел в Москву, пошел в американское посольство. Им сразу дали статус беженцев, и они улетели.

Как раз в период затишья я заболела острейшей формой болезни Боткина. Желте- ла на глазах, дома все врачи и понимали, что у меня предкоматозное состояние. Но не могли отвезти в мою больницу, потому что там знали, что у меня мама армянка, хотя я всегда писалась еврейкой. Папа, которого знали во всех госпиталях, повез меня в военно-морской госпиталь в поселке Баилово. То есть, проработав в своей больнице к тому времени уже лет 17, я не могла лечиться там. Меня не отказывались принять – я сама не поехала, потому что это было опасно. И пролежала месяц в Баилове. Были дни, когда папа и мама не могли прийти меня проведать, потому что Народный фронт ходил по городу и громил все на улице.

Папа мой, наивнейший человек, работая в Доме правительства среди практиче- ски одних азербайджанцев, верил их уговорам о том, что все наладится и будет хоро- шо. Поэтому уже в конце 1989 года я согласилась поехать на четырехмесячные курсы усовершенствования врачей в Харьков. Оттуда трудно было понять, что происходит в Баку. Слышала, что люди уезжают, родственники многие уехали... Закончила кур-

122

сы, прилетаю в Баку и... вижу, что почти никого нет – ни соседей, ни друзей, ни род- ственников. Соседка, русская, которая отправила мужа-армянина с детьми на пароме, встретила меня и говорит: «Ваши родители что, с луны свалились? Они не видят, что творится?» И сообщает, что последний паром с армянами ушел неделю назад – это был уже январь 1990 года.

Должна сказать, что моя мама проработала участковым врачом в поселке Кирово 45 лет. Это был интернациональный поселок, но там было очень много азербайджан- цев, и мама свободно говорила на азербайджанском языке. Оказалось, что, когда я была еще на курсах, к ней подошел один из больных и сказал: «Очень прошу, больше не приходите, потому что мы вас защитить не сумеем. Убьют и вас, и тех, кто будет вас защищать». Мама ушла, это был последний ее день на работе, она с того дня не получала пенсию. Когда папа пошел получать за нее деньги, спросили фамилию. А там было написано: Ниязян-Гайсинская... И ему посоветовали уйти по-хорошему.

И вот я приехала из Харькова и увидела эту обстановку. Говорю родителям: «Я у вас оставила двоих моих детей (одной дочке 12 с половиной было, другой 18). А вы что делаете? Вы мне ничего даже не говорили!» Они ответили, что ждали моего возвра- щения. Мы с моим супругом тогда еще не были официально разведены и он жил у нас дома, потому что в его квартире оставаться было опасно. А у нас все-таки папа еврей, все остальные просто нигде не показывались, папа сам ходил на базар, в магазины... то, чего никогда раньше не делал. И все думали, что никого нет в доме, кроме него.

У меня сохранилась справка, выданная моему отцу – подполковнику Гайсинскому Зиновию Исаковичу, в которой говорится, что он, его жена Анна Мартиросовна Ния- зян-Гайсинская, внучки Анна, София, дочь и родная сестра жены Сара покинули Баку с угрозой для жизни. Этот уникальный документ папа получил от коменданта Баку полковника Нечипоренко. Позвонил ему, представился, потом поехал, и полковник дал эту бумагу, сильно поругав при этом отца.

Мы не знали, что делать, как уехать. Самолетом было нельзя, потому что прове- ряли паспорта. Поездом тоже – добивали прямо на месте. Паромы уже не ходили. Я все упрекала папу с мамой, говорила, вы вообще понимаете, что сделали? Они и сами были в ужасе, растерялись. Нас было шесть человек: родители, мамина сестра Сара, я

123

и двое моих детей. Комендант дал два дня на сборы и велел позвонить, когда будем готовы. Что взять с собой? Документы, ценности и белье на первое время. Мы собрали несколько чемоданов, папа позвонил Нечипоренко и тот прислал бронетранспортер.

Сколько буду жить, эту картину не забуду... Мы выходим из своего дома под ох- раной двух автоматчиков. Кое-кто из наших соседей-азербайджанцев смотрел на нас со слезами на глазах. Не все ведь были скоты – среди них и нормальные люди были, например, некоторые из моих коллег, соседи – из тех, которые пользовались услугами моей семьи. К нам как к врачам обращались в любое время суток, и мы никогда нико- му не отказывали в помощи. Эти люди стояли и плакали, но ничего не могли сделать. Мы кивком попрощались с ними и сели в бронетранспортер. Хотели сперва ехать на станцию Насосная, на военный аэродром, папа когда-то там служил. Но водитель от- казался. Он связался с этим Нечипоренко, и тот сказал, что единственное место, куда мы можем поехать, – Солянские казармы. Весь город был окружен, везде проверяли документы, и два автоматчика, конечно же, защитить нас не смогли бы. Через час по- сле нашего проезда дорога к казармам тоже была перекрыта. Вот туда на бронетранс- портере мы и приехали.

Папа вообще-то должен был вернуться, потому что он на работе не рассчитался, кроме того, ну хоть какие-то деньги он должен был получать, чтобы содержать нас. Собирался еще какое-то время поработать, думал, оставит нас в казармах, сам пое- дет домой, возьмет еду и вернется. Пошел к воротам, чтобы выйти за пределы части, и вдруг вернулся бледный, как стена. Оказывается, не только ворота закрыты, но и сотни, тысячи людей и машины плотным кольцом окружили эти Солянские казармы. Скорее всего, они знали, что там армяне. Это было после 20 января, и казармы были последним оплотом для остававшихся в городе армян. Нас было примерно 250 че- ловек, мы приехали, наверное, последними. Там был огромный зал – Музей боевой славы, вместе с нами находились солдаты, военные, которые служили в этой части и жили в близлежащих домах. Нам выделили маты – для детей и стариков. Остальные спали сидя. И мы оставались там дней 8–9, насколько помню, до 30 января.

Естественно, после этого никакого разговора о том, что папа может выйти, уже не было. Все забыли о еде. Думали, будем голодать, лишь бы вода была. Солдаты при-

124

несли нам макароны и вермишель из своего НЗ. Мы кипятком заливали большой та- кой чан, все это превращалось в липкую массу, и мы ее ели. Хорошо хоть, соль была. А еще они нам давали из своего пайка по сахарку – делились. Какие-то сухарики пом- ню... Это была вся наша еда в течение восьми дней.

Там были не только армяне, но и смешанные семьи – азербайджано-армянские, еврейско-армянские, русско-армянские. Все готовились к худшему. Помню, сидел у двери азербайджанец с винтовкой, он служил в этой военной части. Папа спросил его, мол, что ты сидишь с винтовкой?». А за спиной у него жена и двое детей. И парень го- ворит: «Я своих знаю лучше, чем вы. Лучше я застрелю свою жену, детей и застрелюсь сам, чем допущу, чтобы ее насиловали на моих глазах».

День прошел, второй, третий... Мы были полностью оторваны от мира. Единствен- ное, о чем все время думали, – почему Москва не принимает меры? Солдаты какое-то время могли держать оборону, но это двадцать, тридцать, пятьдесят человек... А тех – сотни. На наших глазах у женщины помутился рассудок. Она попала в казармы с доч- кой, у которой были переломаны обе ноги. Ее на носилках привезли. Они прыгали с балкона, спасаясь от толпы, а потом азербайджанцы-соседи каким-то образом сумели посадить их в машину и увезти. Дочке было лет двадцать с лишним. Мать прыгнула удачно, а она сломала ноги. Хорошо хоть, у нас обезболивающие были, мы давали девочке. А отец не успел прыгнуть. Им все время говорили, что он приедет, что он где- то, у кого-то... Но потом кто-то сказал, что его убили. И когда жена это услышала, у нее случился острый психоз. Она открыла двери и выбежала на улицу...

А нас постоянно обстреливали снайперы с крыш, мы бегали в туалет под пулями. Каждый раз это была своего рода рулетка: вернешься – не вернешься. Женщина выбе- жала и встала там как живая мишень: мол, убивайте, не хочу жить. Ее силой втащили обратно. Не знаю, что потом с ней стало, но она уже была не вполне вменяемая.

И вдруг однажды мы слышим рокот вертолетов. И видим, что прямо во двор с вер- толета опускаются танки, бронетранспортеры. Такая была радость! Хоть кто-то, хоть что-то, хоть будет какая-то помощь. Мой папа тут же подбежал к командиру. Предста- вился, сказал, что здесь 250 человек гражданского населения, которые просто спаса- ются и ждут помощи. А тот говорит: «Какие 250 человек? Мы прибыли сюда спасать

125

советскую власть в Азербайджане». Оказалось, это была «Альфа» под командованием Лебедя. И я всегда молюсь о том, чтобы на небесах ему было хорошо, потому что, если бы не он, нас бы давно не было на свете.

Этот полковник сказал папе: «Я не могу понять, почему нас высадили сюда не не- делей раньше, а только сейчас, мы вообще понятия не имели обо всем этом». И до- бавил, что нет никакой гарантии, что они смогут помочь всем 250 людям, потому что в первую очередь будут вывозить членов семей военнослужащих и самих военных. Только после этого, если будет возможность, вывезут остальных. Увидев папино лицо после этих слов, полковник велел ему быстро собрать семью и через 10 минут быть возле грузовика. Мы схватили чемоданы, которые так и не открыли, и побежали. У грузовика уже было полно людей. Мы каким-то образом втиснулись в него. Сидеть не было никакой возможности, все стояли. Сзади закрывался брезент и там сидели два автоматчика. Кроме грузовика, было примерно шесть-восемь бронетранспортеров. Полковник поднялся через открытый люк, рядом стояли автоматчики. Он в рупор об- ратился к окружавшей казармы толпе. Говорил около получаса, уговаривал их: «Пожа- луйста, разойдитесь, мы приехали не убивать, не будем никого трогать. Расходитесь по домам». И вдруг из толпы выстрелили в него. Попали в одного из автоматчиков, мы так и не узнали, убили его или только ранили. И тут по приказу полковника все пры- гнули внутрь, и бронетранспортеры двинулись вперед – через ворота, через машины, через людей, которые не успели разбежаться. Солдаты по пути стреляли, и шальные пули попадали на балконы, убивали тех, кто продолжал стоять там, несмотря на уго- воры военных.

Наша колонна двигалась к станции Насосная. Когда мы проезжали мимо какого-то пригорка, нас обстреляли азербайджанские стрелки, ранив водителя. Грузовик оста- новился... и мы опять стали прощаться с жизнью, потому что мы уже не надеялись ни на что. Бронетранспортеры один за другим проезжали мимо нас, не останавливаясь, хотя оттуда видели, что водитель ранен, он сразу потерял сознание. Потом один из БТР-ов все же остановился, вышел военный, сел за руль, и мы быстро поехали вперед.

Так мы добрались до Насосной, где стояли военные самолеты. Шел проливной дождь, ничего не видно. Людей было много. Нам показали на два самолета – беги-

126

те, мол, и поднимайтесь. И предупредили: самолеты военные, сидений нет, будете стоять. Направление тоже назвали – либо в Ростов, либо в Минводы. Мы погрузились в этот самолет и стояли, как селедки в банке. Маме стало плохо, она потеряла созна- ние... Так мы долетели до Ростова, где нас поселили в общежитие для солдат. А через два дня начали отправлять кто куда хочет – в Ереван, Минводы. Мы уехали в Минво- ды, потому что там у папы была двоюродная сестра. Шесть месяцев жили у родствен- ников, так и не смогли снять квартиру, еще месяц жили в гостинице, а потом улетели в Ленинград. Вскоре получили приглашение в американское посольство, я была в это время в Москве. Они увидели наши документы и сказали, что статус беженцев нам обеспечен, надо только подождать официальный ответ из Вашингтона.

Это был еще 1990 год. Но попали мы в США только через шесть лет, потому что еще раньше папа отправил наши документы в Израиль. Но это уже другая история...

Бостон, штат Массачусетс, США. 7.04.2016 г.

127

СТЕПАН МЕЛКУМЯН Проживал в Баку по адресу: ул. 28 Апреля, 10, кв. 9.

Отец мой родом из Нахиджевана, из села Парага, это недалеко от Агулиса. Мама из Сисианского района, родилась в селе Салвард. Родители познакомились в Баку, у обоих это был второй брак, я родился в 1950 году.

Из Нахиджевана отец выехал, когда ему было лет 18–19... О том, что там происходи- ло, мне в основном дядя рассказывал, он был старше отца на десять лет. Говорил, что турки постоянно пытались напасть на них, но генерал Андраник помог, приехал в село и оставил им оружие, чтобы могли защищаться. У них был свой отряд самообороны, ко- торый в любой момент был готов встать на защиту сельчан. Я два раза был в отцовском селе, оно расположено на горе таким образом, что оборона вполне возможна. Так они и выжили в событиях начала прошлого века.

Уже при советской власти дядя приехал в Баку, устроился на работу, потом вызвал отца. В этом городе мы постоянно чувствовали дискриминацию, это ни для кого не се- крет, нас всегда отличали от титульной нации и соответственно относились. Но мы при- спосабливались как могли и уже не обращали ни на что внимания. Конечно, было не особо комфортно, но в советское время как-то это все сглаживалось. Пока не наступил 1988 год. Я работал тогда по специальности – инженером-механиком. Вместе с колле- гами меня послали в командировку в Нагорный Карабах, где мы занимались монтажом и наладкой. И в Степанакерте я стал свидетелем того, как проходила знаменитая сессия облсовета 20 февраля. Мы остановились в гостинице, а как раз рядом было здание об- ластного совета и площадь, на которой народ собрался, требуя исправить историческую ошибку Сталина и присоединить Нагорный Карабах к Армении. Сейчас уже всем извест- но, чем ответили на это требование азербайджанцы – «сумгаитом». О том, что проис-

128

ходило в этом городе в конце февраля 88-го, мы в Баку не сразу узнали, все держалось в секрете. Люди узнавали о событиях из слухов, из рассказов очевидцев. Трудно было поверить, что в Советском Союзе возможно такое. К тому времени у меня была семья, трое детей. Я давно хотел переехать в Армению, но не получалось с обменом квартиры. И чем дальше, тем было труднее – они уже требовали дополнительной платы за об- мен. Мы даже поехали в Джермук, хотели там найти жилье, и встретились с беженцами из Сумгаита, которые рассказали нам всю правду. Самое удивительное было то, что в Джермуке мы видели азербайджанцев, которые готовы были уехать. То есть у них уже была информация о том, что произойдет в дальнейшем. И они уезжали. А мы как-то не думали о том, что может случиться. Проблема бакинских армян была еще и в том, что они не верили в плохое, никто нас ни о чем не информировал, не советовал уезжать из Азербайджана, пока не поздно. Хотя мы уже и сами должны были понять, к чему все идет. Ситуация в нашей семье резко изменилась, когда меня послали в командировку в Москву. Звоню домой, а жена говорит: «Степа, приезжай, очень плохо здесь». А я еще не представлял, насколько плохо. Купил билет, приехал (это уже октябрь 1988 года). Се- стра жены жила в Ереване, у нее однокомнатная квартира была. Я решил послать туда жену с детьми, а самому остаться, поработать, закончить кое-какие дела. В Баку тогда был объявлен комендантский час. Мы взяли самое необходимое и вышли. Транспорт не работал. До авиакасс недалеко, а оттуда на автобусе надо было ехать в аэропорт. Выхо- дим впятером – мы с женой и трое детей. И вот эти митингующие толпы идут мимо нас, они собирались на площади Ленина. Представьте себе, с каким чувством мы должны были проходить мимо них... Короче говоря, я отправил их, а сам остался на неделю или чуть больше. Взял билеты в Ереван на 5 декабря.

Погромщики гуляли по городу группами, нападая все вместе на одного-двух армян. 3 декабря я вышел из дома по делам. Сел в автобус. На следующей остановке в автобус заскочили человек десять и начали проверять паспорта. У меня с собой был паспорт с указанием национальности и с билетом в Ереван. Понятно, что я не мог его показать. Встал и говорю, дескать, зачем вам паспорт. Мне надо было встать, потому что они все нависли над моей головой и их надо было «стряхнуть» с себя. Они накинулись на меня. В автобусе было два-три человека, никто не реагировал. Отбиваясь, я дошел до задней

129

двери и стал кричать шоферу, чтобы он открыл дверь. Не открыл. В этот момент меня ударили ногой в лицо, повредили глаз, до сих пор заметно. Автобус не остановился, пока не доехал до следующей остановки. Водитель видел, что происходит, но боялся. Если бы он остановился и открыл дверь – ему бы тоже не поздоровилось.

Я вышел, кровь из глаза течет, иду по улице, а тут еще одна группа идет навстречу, побольше. На мое счастье, подъехала машина, там сидели трое человек в штатском, предложили сесть. Я подумал, лучше уж сидеть с тремя азербайджанцами, чем отби- ваться от пятнадцати-двадцати человек. Видимо, это были кагебешники. Спросили, куда меня отвезти, начали говорить, что, мол, нужно понимать, что из Армении тоже приез- жают раненые, то да се. Они довезли меня до дома родственников, где я заночевал. 5 декабря вылетел в Ереван. Жена настояла на том, чтобы лег в больницу. Но 7 декабря случилось землетрясение, и я со своими проблемами там уже не оставался.

Пока лежал в больнице, пришел следователь, хотел выяснить, что и как произошло в Баку. Они вроде завели дело, но дальше этого не пошло. В Баку я, конечно, ни в какую милицию не ходил, там армянину невозможно было выйти на улицу. Меня знакомые специально вывезли в аэропорт. Ни о какой милиции и говорить не приходилось, я во- обще не видел милиционеров на улице.

В Ереване мы прожили три года, некоторое время пришлось жить в здании учили- ща. Потом, после землетрясения, там разместили семьи из Кировакана, из Ленинакана, Спитака... Я, правда, работал, но с жильем была проблема, поэтому мы решили выехать в Америку. Это был 1991 год. Здесь уже жил двоюродный брат моей матери, они сняли для нас квартиру. Дети мои уже взрослые, имеют свои семьи, старшая дочка живет в Те- хасе, а сын и младшая дочь здесь. По-армянски немного говорят, сын лучше. Младшая дочь училась в школе Алека Манукяна. Они, кстати, все помнят, в памяти у них запечат- лелось. Квартиру и все свое имущество я оставил в Баку. Рядом жила женщина-бакин- ка, я ей сказал, лучше уж ты зайди и живи в нашей квартире. Она потом мне в Ереван отправила контейнер с мебелью. Три гарнитура я ей оставил, она мне один контейнер послала. Но и за это спасибо.

Детройт, штат Мичиган, США. 8.04.2016 г.

130

КАРЕН МИРЗОЯН

Мне 62 года, я родился в Баку. Мои предки карабахские, родились и жили в Шуши. Во время резни дед со стороны отца уехал в Гадрут, женился там. У него было 17 де- тей, мой отец – младший из сыновей. Дед долго жил в Гадруте, а отец в 1953 году переехал в Баку, где я и родился. Он мне рассказывал про резню в Шуши. Дед и его брат бежали в Гадрут именно из-за резни. Дед был жестянщиком, отец по его стопам пошел и в Баку ремонтировал автомобили. Дед со стороны матери тоже шушинский, и тоже бежал, спасаясь от резни.

В Баку, конечно же, была дискриминация по национальному признаку. Невозмож- но было подняться по служебной лестнице, если у тебя фамилия заканчивалась на -ян. Правда, в нашей школе в Арменикенде я особо этого не чувствовал, это была русская школа, азербайджанцев было от силы два-три человека, да и то жившие в Арменикен- де. Потом поступил в институт, работал прорабом в Министерстве пищевой промыш- ленности, у меня были объекты по всему Азербайджану, в том числе два – в Сумгаите.

В конце февраля 88-го я ехал как раз на один из таких объектов, это было на вто- рой день резни, никто еще ничего не знал. По дороге нас развернули автоматчики, не разрешили проехать дальше. Но я видел и разгромленные квартиры, и костры на улицах. Мне сказали, что, если я армянин, надо быстро разворачиваться и уезжать. Объяснил им, что у меня тут объект. Какой, говорят, объект? Все остановлено, ничего не работает.

К тому времени мы с братом организовали свое дело на Монтино – производство детской мебели. И вот как-то едем на работу по 9-й Нагорной. А навстречу толпа идет, несколько тысяч человек. Шли с криками, с лозунгами «Смерть армянам!», перекрыли

131

практически все дороги. Я сидел за рулем старенького отцовского «Москвича», и наша машина буквально застряла в этой толпе, прямо в середине. Они окружили ее со всех сторон, стали стучать по капоту, по крыше. Я вышел, начал ругаться. А брат меня тянет обратно в машину, при этом говорит на отличном азербайджанском. Он меня втащил в машину, мы проехали толпу, и тут брат говорит, давай, мол, разворачивайся, едем домой, надо семьи защищать. Поехали обратно.

Дома поставили топоры, другое холодное оружие у дверей, потом смотрели в окно своего первого этажа, как они проходят мимо нашего дома. Прямо под окнами шли. Тогда брат и решил, что надо уезжать в Ереван. Сначала самолетом отправили мать, потом в тот же старенький «Москвич» загрузили вещи и выехали сами, ночью. Впереди шла машина с мебелью, тоже армяне были. Они впереди ехали, а мы за ними – через весь Азербайджан. Больше мы туда не возвращались.

До этого со мной произошел такой случай. Перед отъездом в Ереван надо было перерегистрировать отцовскую машину на мое имя. Я поехал в ГАИ со свидетельством о смерти и всеми необходимыми документами. Там очередь, много беженцев из Ар- мении. Подбираюсь к кассе, даю документы. Они смотрят с ухмылкой: «Вазгенович?!» Для них тогда это имя звучало, как удар электрошоком (Католикосом Всех Армян в те годы был Вазген I. – Ред.). Пойдем, говорит, проверим твою машину. Подошел и на- чал придираться, дескать, фары надо снять, то, другое, словом, как обычно. Я говорю, надо – сниму, не проблема. Достал из багажника большую самодельную отцовскую отвертку и начал откручивать лишнюю фару. Смотрю, двое за моей спиной встали и начинают зазывать других. Показывают на меня пальцем: «Эрмени, эрмени...» Я пока молчу, но внутри все закипает. А там уже человек двадцать собралось. И все еразы1. Ближе и ближе подходят. Делать было нечего, я повернулся к ним с этой отверткой в руках и говорю: «Да, я Вазгенович, дальше что? Кто из вас хочет первый попробовать отвертки? Давай, подходи!» Они застыли на месте. Я делаю шаг вперед, они три шага назад. Как увидели эту отвертку, так и стали расходиться, струсили. Я открутил фару, переоформил документы и уехал.

1 Еразы – то есть ереванские азербайджанцы. Так в Азербайджане называли соотечественников – выходцев из Армении.

132

Из родственников больше всех пострадала моя двоюродная сестра. У нее муж был украинец, инвалид без ноги, жили они в 3-м микрорайоне. Узнали, что она армянка, хотя у нее фамилия украинская была, по мужу. Ворвались в дом, избили и ее, и мужа. Она потом рассказывала, что его, инвалида, волокли по полу, а ей в лицо плевали... И вот так, в чем были, она в халате, он без протеза, на одной ноге, посадили их на паром и отправили. Это был январь 1990 года. Причем сестра рассказывала, что руководила всем этим кошмаром какая-то женщина.

В Америку я приехал в 1992 году. Нас здесь встретили на удивление хорошо. При- везли в квартиру, каждому по комнате, холодильник полон продуктов – это было уди- вительно, честно говоря, после всего пережитого. Я, конечно, благодарен этой стране. Потому что не знаю, удалось бы выкарабкаться после того, как все потеряно, когда надо заново все начинать. Мать со мной поехала, хотя до последнего не хотела уез- жать. А когда пришло время идти в посольство на интервью, она вдруг заявила, что меня одного не отпустит. В посольстве я объяснил ситуацию, сказал, что мать не хо- чет оставаться одна. Спрашивают, мол, а раньше хотела? Я ответил, что раньше она верила, что Советский Союз поможет, а сейчас потеряла веру, хочет ехать. Просто удивительно, как они моментально вошли в положение. Тут же дали бланк, велели заполнить и через два часа с ней вместе прийти. Фактически они предоставили нам возможность начать новую жизнь здесь, в Америке. Причем записывался я на отъезд один, а потом женился, дочь родилась, и мы выезжали уже вчетвером.

Шарлотт, штат Северная Каролина, США. 10.04.2016 г.

133

Сусанна:

СУСАННА МКРТИЧЯН (ВАРТАЗАРОВА)
Дочь – ОКСАНА МКРТИЧЯН

Мои дедушка и бабушка по папиной линии из Карабаха, из Степанакерта, папа тоже там родился. А я родилась уже в Баку, закончила школу, профтехучилище, вышла замуж, у меня двое детей. Особых национальных проблем до событий у нас не было, хотя, на- пример, при виде группы азербайджанцев на улице нам становилось не по себе, осо- бенно по вечерам. Не скажу, что жили мы там очень хорошо, но нормально – квартира, работа. Мои свекровь и муж работали в морской флотилии. И когда все это началось, мужу запретили ходить на работу. Сказали, лучше оставайся дома, предупредили, что будет плохо. Это было в конце ноября 1988 года, и вот тогда мы поняли, что действи- тельно пришло время уезжать.

Даже после Сумгаита мы не верили, что такое может и в Баку произойти. Думали, введут войска и остановят. Но очень многие начали тогда уезжать. А у меня на работе женщина одна говорила: «Зачем переживаешь, зачем плачешь? Разве допустят, чтобы в Баку такое было?!» Друг друга успокаивали, хотя жизнь, конечно, изменилась – буль- вар опустел, все ходили с оглядкой, в городе была очень напряженная обстановка. Но мы все равно надеялись, что «не допустят». И конечно, не думали, что горе постигнет каждую семью, потому что армян в Баку было очень много. Толпы ходили ночами, кри- чали, орали, невозможно было спать. Мы держали кислоту около дверей на случай на- падения – чтобы защищаться. Но все равно не понимали, как такое вообще может быть.

А когда уже с мужем это случилось, свекровь сказала, что надо что-то делать. Мой заведующий тоже сказал, чтобы я больше не ходила на работу – дали машину, отвезли меня домой, и все, с работой было покончено. Свекровь тоже перестала ходить, дети

134

были маленькие. Мы хотели ехать в Ереван, но не могли сами выйти, найти машину и доехать до вокзала. Соседи достали нам билеты, правда, всего два, с морфлота присла- ли машину, потому что таксисты отказывались везти армян, к тому же это было небезо- пасно – могли бы по башке дать...

Что творилось на вокзале!.. Помню, кто-то забыл старого родственника, и все кри- чали: «Кто забыл дедушку, заберите дедушку!» В поезд сажали всех, даже билеты не проверяли. Доехали до Минвод, там нас высадили и сказали, чтобы ждали дополни- тельный состав. Подогнали вагоны и велели взять побольше еды, потому что неизвест- но, за сколько дней доедем до Еревана – состав был вне расписания. Это было ужас- но... Полно детей, еды нет, ни умыться, ни сварить что-то – смешивали манку с водой и давали детям, они отказывались кушать, плакали, кричали... кошмар, одним словом. Доехали до Спитака. Поезд остановили и сказали, что кто хочет, может сойти здесь, по- тому что в Ереване вас никто встречать не будет. Мы поехали дальше. В Октемберяне нас всех посадили на автобусы и отвезли на окраину, поселили в каком-то недостро- енном общежитии. Даже окон не было, пол цементный, а на дворе зима. Это было за три дня до землетрясения. Потом привезли и раздали нам одеяла, теплую одежду. А в Ереване нас ждала моя золовка, и они сильно переволновались. Потом приехали в Октемберян, нашли нас и увезли к себе. А моя мама с братом остались. Муж и свекровь собирались утром выехать в Сисиан, чтобы попытаться найти жилье.

Оксана:

Именно в этот день в Армении случилось землетрясение... Мы приехали в Ереван 6 декабря, на следующий день утром дядя с тетей пошли на работу, их дети в школу, а мы отсыпались. И вдруг слышим крики, шум... Они жили на втором этаже девятиэтажного здания, мы увидели, как жильцы бегут вниз, во двор, но не понимали, что происходит. Выбежали на улицу вместе со всеми и потом уже узнали, что случилась беда. На следу- ющий день мы поехали в Сисиан, у нас там дедушка жил. Остались у него, а родители поехали искать, где мы можем устроиться.

Сусанна:

135

Бабушка моего мужа была родом из Кафана (ныне Капан. – Ред.) и мечтала туда переехать. Говорила, что там родилась, там и должна умереть. Мы ее послушались и поехали туда – на границу с Азербайджаном. Два года прожили нормально, а потом поняли, что попали в капкан...

Оксана:

В Кафан мы приехали в конце 1988 года. До 1991-го все было спокойно. Армянского мы, правда, не знали, и у нас с братом из-за этого были большие проблемы – в школе, в транспорте. Нам дали квартиру прямо на вокзале, и каждый раз, когда проезжал поезд, у нас дома все тряслось. К тому же условия были очень плохие: зимой не было воды, не работала канализация. Мы даже не знали, что такое уголь, что такое дрова, как печку то- пить. С братом Артуром воду таскали, ходили в лес за дровами, приносили уголь... Папа устроился на работу – цемент разгружал, чтобы было на что жить. Два года мы прожили нормально – трудно, но без войны. А потом началась война: как-то мы шли со школы и увидели в небе вертолеты и самолеты, которые бомбили город.

Сусанна:

Мы убегали куда-то, пытаясь спастись, не понимая, что снаряды везде нас достанут. Это был настоящий кошмар. Ни у кого ни одного целого стекла в доме не осталось, а когда они начали применять «Град», началось что-то страшное. Нам надо было от наше- го дома добежать до девятиэтажного здания и спрятаться там под канализационными трубами. Вот так мы полтора года залезали под канализационные трубы, едва услышав воздушную тревогу. Не успевали выключить чайник, одеть теплую одежду, не успевали ничего – там все горит, здесь все рушится...С едой было очень плохо, люди ходили как тени, худые... Каждый день хоронили кого-то, часто по несколько человек в день – с фронта привозили погибших. Ребят наших, бакинцев, на передовую отправили, в Кара- бах. Муж работал на хлебозаводе, всех мужчин забрали, один он остался, работал но- чью. И когда дети шумели, кричали, родители говорили им: «Тише, пусть дядя Вова по- спит, чтобы утром вам хлеб принес». Вода и хлеб, вода и хлеб... Позади был Каджаран, бежать было некуда. Я вообще не знаю, как мы живы остались, как дети не заболели

136

дизентерией, ведь ничего, кроме земли и цемента не было. По ночам дети выходили, собирали осколки от снарядов, потом друг перед другом хвастались, кто самый боль- шой кусок нашел.

Недалеко от нас была деревня. И вдруг как-то оттуда бабушки спустились и начали кричать, что турки идут. Мы не знали, куда бежать: если в Каджаран – там тупик, оттуда уже никуда не убежишь... Но тут наши ребята пошли в атаку и отбили нападение. Они потом пришли к нам, мы им принесли тазики, теплую воду, чтоб хотя бы ноги помыли.

Так прожили мы там год и месяцев семь. И в один из дней совершенно случайно увидели почтальона у своего дома, с пакетом в руках. Она говорит, уже пятый раз к вам прихожу, застать не могу, не знала, в каком подвале вы прячетесь.

Оксана:

Она пыталась найти нас, потому что поняла, что этот пакет нам очень нужен. Это было всего за три дня до назначенного нам дня собеседования в посольстве. Мы с тру- дом поняли, что написано в письме, увидели имя дяди, прочли, что из Америки. И поня- ли, что нам обязательно надо попасть в Ереван, а оттуда в Москву. Это было опять-таки зимой. Дорога через Горис была заминирована. Но мы все равно поехали, думали, или в пути умрем, или здесь. К этому времени в Кафане оставалось очень мало людей, муки не было, папа из комбикорма для скотины делал нам черный хлеб... До Каджарана шли пешком, оттуда уже нас привезли в Ереван – мама отдала водителю свои золотые укра- шения. В Ереване тоже продали золото и купили билеты в Москву. Это был 1993 год.

Очередь в посольстве, конечно, была огромная. Только через 18–20 часов нас приня- ли. Сказали, что дают статус беженца, но выехать в Америку мы можем только месяцев через десять. А нам некуда идти, негде жить. Мы нашли тетю, которая жила в это время в Харькове, она из тех, кто на пароме спасся.

Сусанна:

Они в Арменикенде жили. В январе 90-го к ним ворвались, дети прыгали со второго этажа, прятались у еврейской семьи в шифоньере. У тети забрали все золото, докумен- ты, изнасиловали – тогда ей было 45 лет. Их на пароме вывезли. А маминого брата из-

137

били в его же квартире. Постучались в дверь, спросили, армяне есть, а он, наивный, ска- зал, что армянин. Избили его до потери сознания. Он такой был бедный, некуда было ему ехать... В целом к январю в Баку оставались главным образом те, кому некуда было ехать и у кого не было денег. Тетя с детьми спаслась, у нее, правда, были повреждены почки, она в одном халате и в тапочках ехала на пароме.

Мы поехали к ним в Харьков, где оставались десять месяцев, пока документы оформ- ляли. А моему мужу там просто покоя не давали.

Оксана:

Папу в Харькове каждый день забирали в тюрьму, потому что он «черный». И нам пришлось его отправить обратно в Ереван, к сестре, он там ждал девять месяцев. Нако- нец, 1 августа 1994 года мы вылетели из Ленинграда в Нью-Йорк, потом попали сюда, в Мичиган. Нас было шесть человек – бабушка, дедушка, мама, папа, Артур и я. Мы приехали в Детройт с одним долларом в руках. У нас был один чемодан на шестерых, и тот потерялся.

Сусанна:

Нас здесь встретил брат со своей семьей... Какие мы радостные были в тот день, какие счастливые!

Лансинг, штат Мичиган, США. 09.04.2016 г.

138

ЖАННА МУСАЕЛЯН

Я родилась и жила в Баку, в Баилово, а после замужества – на 8-м километре. Мама моя родом из Западной Армении. В 1915 году так же, как мы потом из Баку, она бе- жала со своей матерью и двумя братьями из Карса. Мама мне рассказывала, что они пешком дошли до Тбилиси, по дороге потеряв одного из мальчиков. В Тбилиси она по- теряла мать и брата и попала в детский дом. Как-то туда приехали французские армя- не, которые набирали сирот-армян и вывозили их во Францию. Мама расплакалась и попросила не увозить, сказала, что брат обязательно найдет ее. Ей было тогда девять, брат был старше на целых десять лет. Ее оставили в детдоме, и, действительно, он спу- стя какое-то время нашел и забрал сестру, мать их была еще жива. Жили на Авлабаре.

Моя мама не застала события в Баку, умерла в 1987 году. Не знаю, предчувствова- ла ли она что-то, но про свою жизнь часто рассказывала. Я ей говорила, мол, времена тогда были другие, сейчас такое невозможно. А она отвечала: «Не дай Бог, чтобы вы такое пережили...» И я всегда думаю, как хорошо, что она не увидела это снова.

Я проработала на заводе железобетонных изделий 30 лет, была ветераном труда, награждена медалью. У нас на заводе конфликтов не было, я работала до последне- го. Однажды директор меня вызвал и сказал, что не может больше держать меня на работе. Рассказал, что еразы чуть не избили его из-за того, что он не увольняет армян. У нас несколько армян работало, в том числе Александр Адамян, мы его Шуриком звали. Он был отличный сварщик, и директор сильно нуждался в нем. Шурик был еще и очень хороший человек. Его избили, очень жестоко, я помню, как директор привез его, покалеченного, в больницу отправил. Он тогда жив остался, но потом спасся или нет – не знаю.

139

На следующий день после этого я не вышла на работу. Муж мой работал на том же заводе, но к нему относились нормально, потому что он наполовину украинец, наполовину армянин. Да и внешне не похож на армянина. Это его и спасало: он ходил на базар, в магазин, все приносил. В городе было опасно, ходить по улицам было уже невозможно. Как-то нам с мужем пришлось поехать в Тбилиси на похороны родствен- ника, детей дома оставили – двух дочек, младшей было 16 лет, старшей – 21. Сосед показал погромщикам, что вот, мол, в этом блоке живут армяне. Мы приехали домой, видим – дверь открыта, детей нет. Я позвонила участковому, рассказала все. Через какое-то время он сказал, чтобы мы сидели дома, детей привезут. И правда – вскоре двое мужчин привезли девочек. Один сказал, что их держали в отдельной комнате и никого туда не пускали, чтобы не трогали. Девочки мои не похожи на армянок, боль- ше в отца пошли. Фактически их спасли от толпы вот эти двое мужчин из Народного фронта. И они сказали, что нам надо немедленно уходить из квартиры. Мы сразу ушли – в чем были, в дорожной одежде. Я только сапоги сняла и одела тапочки, думала, что утром приду и возьму обувь.

Какое там утро! Соседка позвонила и сказала, чтобы я не смела даже думать о возвращении, потому что нас караулят. И мы вот так, в чем были, поехали на причал и уплыли на пароме. Муж остался в Баку, он делал ремонт у какого-то адвоката. Это был уже январь 90-го. В течение предыдущих двух лет мы уезжали и возвращались, но не думали, что будет такое. Когда нас везли на автобусе, с обеих сторон была охра- на. Привезли на причал, там уже на паром – и в Красноводск. На пароме много было пожилых, немощных людей, которые не могли сами ходить, их на носилках везли. И избитые были, и раненые, и дети.

В Красноводске нам дали бумагу о том, что мы беженцы. Оттуда мы поехали в Мо- скву, к сыну, а в 1991 году в Америку. Муж в 2012 году скончался, он очень тосковал по дому.

В нашей семье все остались живы. Но многое пришлось повидать. Я видела в окно, как люди бежали, кричали, звали на помощь, а один парень горел заживо... как он кричал! Однажды соседи-армяне поднялись к нам со второго этажа, потому что уже очень страшно было. Мы собрались в одной комнате, двое мужчин остались в коридо-

140

ре охранять. Но, слава Богу, ничего не случилось. Как-то я увидела на улице накрытые тела убитых. Это было в центре города, я своими глазами видела, как они лежали – двое. В каком состоянии были – не знаю, но видно было, что мужчины.

Когда все эти события начались, я, конечно, сразу вспомнила рассказы моей мамы. Как она рассказывала и плакала, а я ей говорила: «Мама, что ты, такого не случится никогда!» Она ведь то же самое пережила, что и мы, то же самое...

Шарлотт, штат Северная Каролина, США. 10.04. 2016 г.

141

РЕГИНА ПАПИЯНЦ Проживала в Баку по адресу: Ереванский проспект, 11, кв. 15.

Мы коренные бакинцы. Недалеко от нас жил Гарик Каспаров, его адрес был Ере- ванский проспект, 3, а наше здание было 11-е. Я с ним в одну школу ходила, просто он моложе меня на четыре года.

Мой папа Грант Мовсесович Папиянц – инженер-строитель, построил в Баку мно- го зданий, фонтанов, ресторан «Жемчужина» на берегу Каспийского моря, памятник «Гермес, побеждающий змею». Но, к сожалению, фамилия не давала ему шансов на продвижение по карьерной лестнице, хотя он был профессионалом высокого класса. А вот как только он выезжал за пределы Азербайджана, у него получались все про- екты. Папе так и не дали в Баку квартиру. Он строил здания, но своего жилья у него не было, говорили, что для этого надо взятку дать. А он не давал. Правда, квартиру все-таки получил, причем не одну, – но в России, на Северном Кавказе. Потом папа уехал из Баку – просто не мог уже продолжать там работать, и ему дали квартиру еще и в Красноводске.

Я иногда ловила себя на мысли, что мне неудобно произносить свою фамилию. Как-то раз предложили выступить на телевидении – я очень хорошо читала музыкаль- ные произведения с листа. Но сказали, что фамилию мою при этом объявить не могут: скажут «Мамедова» или «Кадымова». Я отказалась. А о том, чтобы учиться в аспиран- туре в Азербайджане, не могло быть и речи.

Меня даже в консерваторию приняли с большими проблемами. Я сдала экзамены и из возможных 50 баллов получила 47, то есть практически все на отлично. Но меня не зачислили, сказали, что нельзя поступать на вечернее отделение, не имея стажа по специальности. Мама спросила, почему тогда они вообще приняли мои документы?

142

Дедушка в свое время был зампредседателя Госпрома, много лет работал с Байба- ковым1. Он поговорил с ним и мне выделили дополнительное персональное место в Азербайджанской государственной консерватории. Когда мы пришли туда с этой бумагой, у всех был шок. Они заявили, что мы, дескать, деньги дали. А мама возму- щалась: «Кому я деньги дала? Байбакову?» Потом, в годы учебы, мне все это припо- минали, занижали оценки, причем явно и демонстративно...

Так я поступила на вечернее отделение консерватории. Но мне все равно нужно было предъявить документ о том, что я работаю. Работы не было, связей тоже. Мне предложили должность хористки в капелле. Пропела три года, но очень хотелось сесть за инструмент, потому что я успешно училась в консерватории и пользовалась довольно солидным авторитетом среди педагогов. Однако меня никак не утверждали на должность концертмейстера. Мой педагог – еврейка по фамилии Алиева-Кош, по- дошла к руководителю хора и сказала: «Маэстро, возьмите мою студентку. Она же мо- жет работать концертмейстером». А он говорит: «Что ты мне опять армянку нашла?» Она ответила, что азербайджанки не поедут на гастроли, их мужья не отпустят, а я молодая, семьи нет, никто не запретит ехать.

Скрепя сердце, он оформил меня на эту работу. Но, завидя в коридоре, постоянно подкалывал: «Ну что, написала заявление об уходе?» Каждый раз после этого я пла- кала. И как-то раз, заплаканная, не выдержала и пожаловалась Светлане Семеновне. Она мне сказала: «Знаешь, что ему скажи? Вы что, никак не можете примириться с тем, что у меня армянская фамилия и в афише надо писать армянскую фамилию? Ска- жи так, и ты увидишь, как он замолчит». Мне было тяжело перейти этот рубеж – он все-таки был народный артист Союза, а я студентка. Но она меня уговорила: после его очередного укола я так и сказала, мол, вы, видимо, никак не можете смириться с окончанием моей фамилии. Я не могу описать степень его ярости. Он просто обалдел, вытаращил глаза и говорит: «Как ты смеешь мне, народному артисту СССР, говорить, что я националист?»

Потом он пришел на комсомольское собрание, демонстративно сел рядом со

1 Николай Байбаков – советский государственный деятель, Герой Социалисти- ческого Труда. Лауреат Ленинской премии (1963). Уроженец Баку.

143

мной, а у меня дрожь по телу... я его физически боялась, хотя он был маленького ро- ста, щуплый такой. Позже позвонила его жена, Аджара-ханум, и говорит: «Региночка, мы столько про вас слышали, вы такая хорошая пианистка, не могли бы к нам прихо- дить, заниматься с Джейхуром? Мы были бы вам очень благодарны. Айдын (води- тель) будет привозить и отвозить вас, когда удобно». Я вынуждена была согласиться. Ходила заниматься с этим ребенком, хотя тот не хотел учиться музыке. И эти частные уроки мне не оплачивали. А зарплату подняли только после смерти этого человека, хотя концертмейстеру полагалось платить больше, чем хористке. Его имя – Тагизаде Гаджибеков. После «сумгаита» люди стали очень отчужденными: боялись смотреть друг на друга, разговаривать, задавать вопросы. Страшно было просто выйти на улицу. К примеру, раньше, стоя на остановке в ожидании транспорта, можно было завести разговор, в ходе которого вдруг выяснялось, что кто-то вместе работает, кто-то вместе учился, люди заводили знакомства. Все это ушло, атмосфера накалилась. Каждый раз, когда где-то начинали говорить о Карабахе, у армян возникал страх, что «сумгаит» может повториться. Постоянно шли разговоры о том, что кого-то убили или избили, в автобусах, трамваях проверяли паспорта, если у человека не было при себе паспорта, значит, он армянин. У нас были знакомые евреи, с крупными чертами лица, которых принимали за армян. Они часто бежали домой или посылали детей за паспортом, по- тому что надо показать, что ты не армянин, чтобы не убили. Или такой факт: мы с му- жем никак не могли зарегистрировать свой брак. В загсе отказывались регистрировать только потому, что мы армяне, страшно было даже просто пойти в эту контору. Это был уже 1989 год. И только в Москве, когда мы получили документы как беженцы, оформили, наконец, брак.

Лично со мной ничего плохого не произошло, но у нас были родственники и зна- комые, которых избили. Один из наших сотрудников, азербайджанец, ровесник моих родителей, прекрасно владел родным языком, родился в Ленкорани, но у него была ярко выраженная армянская внешность, а жена была наполовину русской. Его и сына жестоко избили, и они вынуждены были уехать. В нашем городе стало очень страш- но жить, мы потеряли тот Баку, в котором родились и выросли, который обожали. Я всегда возвращалась домой с удовольствием, для меня ни один город мира не мог бы

144

сравниться с Баку. А сейчас я никогда и ни за что не поехала бы туда. Мы потеряли все. Даже наше кладбище сровняли с землей, провели по нему автомагистраль, которую местные жители называют дорогой смерти, потому что там все время что-то странное происходит. Причем последнему захоронению не было еще 25 лет, то есть нарушено правило, согласно которому можно закрыть кладбище. У меня все родные были там похоронены – дедушки, бабушки, прадед... Мой папа перенес прах своего деда из ар- мянского села Мовсес, чтобы было удобнее ухаживать за могилой, похоронил рядом с сыном – своим отцом. И что? Мы все оставили и бежали... в тот момент было не до могил, потому что нужно было спасаться живым. Правда, мы не сразу стали думать о том, что надо уехать, многим хотелось верить, что все наладится, что на государствен- ном уровне что-то предпримут, чтобы люди смогли вернуться к нормальной жизни.

Но этого не случилось, наоборот, ситуация все больше накалялась. Идешь по улице и чувствуешь, что где-то за тобой или рядом толпа... и становилось страшно. С паспор- том или без было ужасно от мысли, что может случиться сейчас – на твоих глазах, с тобой или с твоими близкими. Моя мама как-то ехала в автобусе, зашли и сказали, что будут проверять документы. Все поскорее выскочили, мама тоже вышла, и неизвест- но, что случилось с оставшимися. Толпа из трехсот человек могла забить до смерти одного несчастного человека. Это было жуткое зрелище, после которого нечего было даже хоронить, просто мокрое пятно оставалось. У моих близких родственников жен- щину-русскую убили только за то, что она была женой армянина. Она всего лишь пы- талась продать свою квартиру. Я никогда не поверю, что нормальный человек, какой бы ни был национальности, может зайти и просто так убить кого-то просто потому, что он армянин. Они толпами ходили, это было, конечно же, организовано. Горбачев ввел войска тогда, когда уже всех поубивали, а оставшиеся бежали, бросив все имущество.

Мы тоже хотели продать квартиру, но ничего не получалось. Все резко упало в цене, хотя у нас была прекрасная квартира практически в центре города. Пришлось нам с мужем ехать на железнодорожный вокзал в сопровождении друзей-азербайд- жанцев. У кого-то из них было оружие. Нас посадили в поезд, попрощались тихо-мол- ча. И все – с тех пор мы друг друга не видели. Ехали с ножами под подушками, но боль- ше для самоуспокоения. Паспорта тоже спрятали куда подальше. Приехав в Москву, я

145

не могла ничего найти, настолько глубоко запрятала. Но слава Богу, что благополучно доехали. Потом работали где попало, чтобы прокормиться, выжить... Из наших знако- мых очень многие рано ушли из жизни именно из-за пережитого страшного стресса.

Когда мы убегали, захватив с собой только документы и деньги, в последний мо- мент, уже в дверях, мама завернула в рулон ковер, который висел у нас на стене, это была своего рода семейная реликвия. Сунула его мне и сказала: «Возьми, может, пригодится». Вот так, с ковром подмышкой, мы ушли в эту темноту. Было ужасное ощущение. Понимаете, когда люди эмигрируют по собственной воле, они плачут, им тяжело, они оставляют все, но они это делают по своей воле. А нас насильно выкинули из нашего города, лишили всего, и сегодня мы не можем даже поехать на могилы род- ных. А ведь вложили в этот город свой труд, образование, знание, отдали годы жизни, усердно работали... Но сейчас мы ничто и никто, словно изгои. Как будто никогда там не жили и ничего не оставили.

О том страшном, что случилось вскоре после нашего отъезда, все вокруг давно поговаривали. Азербайджанцы знали, многие пытались предупредить армян. Прямо не говорили, просто намекали, дескать, слышали, что плохо будет, будьте осторож- ны, потихоньку собирайте вещи... Они боялись говорить откровенно, боялись за себя. Мама пыталась продать квартиру, но вскоре к ним нагрянул Народный фронт – че- ловек двести как минимум. И только благодаря соседу, у которого было оружие, они разбежались. Он их напугал, а мама с братом долго прятались в подвале. Сосед боялся их даже кормить, чтобы не узнали. Через какое-то время ее отвезли в аэропорт, это был уже январь 90-го. Повязали платочек на голову, вывели через депутатский вход и посадили в самолет на Ставрополь.

Мама очень тяжело перенесла все это. До сих пор вспоминает, плачет, что не мо- жет даже на кладбище пойти. Там ведь было не только огромное армянское кладби- ще, но и захоронения советских солдат, офицеров, которые служили в Баку. Это тоже все исчезло. У меня есть друзья, у которых там были похоронены русские родители. Их могил тоже нет – все сровняли с землей.

Детройт, штат Мичиган, США. 09.04.2016 г.

146

ТАМАРА ПОПОВА (БАГДАСАРОВА)

Эти события нас, можно сказать, оглушили, потому что Баку всегда был городом интернациональным, в котором не различали – армянин ты, азербайджанец или ев- рей. И произошедшее в те годы стало для всех нас просто шоком.

Муж у меня был русский, у нас две дочки, они тогда маленькие были еще. Мы жили в центре города. Он работал на флоте, и всегда повторял, что никто никогда не перешагнет порог нашего дома, я могу ничего не бояться, нас не тронут. Моей маме муж говорил, чтобы она не выходила из дома, покупал и отвозил ей все, что было нужно. Она жила от нас недалеко, можно было и пешком дойти. И как-то раз, когда он относил ей продукты, по дороге увидел, что происходит в городе, – эти кошма- ры, сожженных, выброшенных с балконов людей, особенно много трупов было около маминого дома, их там складывали. Он пришел домой – на нем лица не было, блед- ный... Это был как раз январь 90-го. Мы все еще оставались в Баку, потому что я носила фамилию мужа – Попова, все вроде знали, что армянка, но семья все же смешанная была. К тому же дедушка наш был близок к власти и нас как-то оберегали, поэтому семью не коснулись погромы, несчастья. Мы даже помогали своим родственникам и друзьям – кому могли. Были у нас и друзья-азербайджанцы, которые, рискуя жизнью, прятали армян. Но в тот день муж пришел и сказал только одно слово: «Собирайся». И я больше ни о чем его не спрашивала.

Мы быстро упаковали самое необходимое, и меня с детьми под конвоем вывели из дома. На улицах стояли танки, солдаты, творилось что-то ужасное. То, что делала эта толпа, нормальный человек делать не может. Из Баку нас вывозили на двух маши- нах, под охраной. Привезли в аэропорт, потому что моя тетя уезжала с нами, а у нее

147

была армянская фамилия. Провели через какую-то запасную дверь. Я детям сказала, если будут спрашивать кто вы, говорите, что русские. Приехали в Москву, в гостини- цу на ВДНХ. Прожили там почти пять лет, потом подали документы на выезд сюда, в Америку.

Как это ни странно, но мои дети помнят все, даже детали, о которых я сама забыла. Старшей дочке 31 год, и она помнит, как мы уезжали, как они в самолете сидели и дрожали, как я учила их отвечать на вопросы. Ничего не стерлось из детской памяти. И хотя отец их был русский, они ощущают себя армянками. Эти погромы как бы сильнее пробудили в нас дух армянства. Я это чувствовала во время погромов... И еще боль от того, что это продолжается в Карабахе, хотя мы думали, что все осталось в далеком прошлом.

Мой сын родился уже здесь. И что интересно – он сейчас хочет фамилию свою по- менять и стать Багдасаряном. Язык не знает, но себя считает армянином. У него внутри очень сильные армянские корни. Я не могу понять, как это произошло... Он хорошо знает историю, внимательно следит и очень сильно переживает за то, что сейчас про- исходит в Карабахе.

Нью-Йорк, США. 3.04.2016 г.

148

СВЕТЛАНА СААКОВА

Мои родители родом из Карабаха – папа из села Джилан Гадрутского района, мама из села Арагюль (Аракел) того же района. Эти села рядышком находятся. Мы как раз в прошлом году побывали там – я, дочка Ира и внучка Эмилия. Я из рода Мелкумянов, мой отец и два его брата ушли на войну и погибли. Потом часть семьи переехала в Сумгаит. Зверски убитая в феврале 1988 года семья Согомона Мелкумяна1 – это мои родственники... Родители переехали в Баку, я там и родилась. Когда папа погиб на фронте, жила с мамой, потом вышла замуж, у меня трое детей.

События в Сумгаите произошли неожиданно для нас. Мы, конечно, чувствовали, что что-то назревает, но никто не думал, что такое может случиться. Нас просто по- ставили перед фактом. Мы с Мелкумянами не очень часто общалась, но я знала, что в Сумгаите у меня живут родственники. Мой племянник работал там в органах, он в этот день пришел и спрашивает меня: «Тетя Света, а где Вадим?» Вадим – мой старший сын, он тогда в Ростове учился. Я говорю, уехал сегодня поездом, хотя обычно летал туда. Смотрю, он занервничал. Спрашиваю, что случилось, он отвечает, что ничего. Оказалось, в тот день все и случилось, но мне не хотели говорить. Когда утром сын позвонил, я в трубку начала рыдать, уже слышала по телевизору про «сумгаит». Он мне потом рассказал, что поезд, в котором он уехал, только чудом не остановили в Сумгаите. Вышел начальник станции и сказал, чтобы не останавливали. Он видел, что толпа погромщиков приближается к перрону, и показал зеленый свет. Поезд промчал-

1 Согомон (Сергей) Мелкумян, его супруга Раиса и трое детей – Эдуард, Игорь и Ирина – были зверски убиты 29 февраля 1988 года в ходе геноцида армян в Сумгаите.

149

ся не останавливаясь. Так мой сын остался жив.
А когда все это началось уже в Баку, главное для нас было спасти детей. У дочки

в сентябре 1988 года была свадьба, а в октябре они уже уехали в Москву, чтобы про- щупать почву и понять, можно ли туда переехать. Месяца через полтора вернулись. Старшего сына отправили в Ростов, а младшему было 10 лет, и он остался в Баку со мной, отцом и моей мамой. Я тогда педагогом работала, преподавала математику. Школа наша была интернациональная, с русским и азербайджанским секторами. В страшный день землетрясения в Армении одна из учительниц начальных классов при- шла на работу в красном платье, вся такая радостная, веселится, поздравляет всех с праздником. А я уже знала о трагедии. Горе такое, столько людей погибло, столько городов разрушено... А она поздравляет с праздником! Меня поразило, что у учите- лей азербайджанского сектора была на это нормальная, спокойная реакция, никто не возмутился, не упрекнул ее...

Когда летом 1989 года родилась моя внучка, мы с сыном поехали к дочке, она к тому времени была опять в Москве. Пожили там, пока у меня отпуск не закончился. Звоню мужу, он говорит приезжай, но ребенка не привози. Мы взяли билеты в Ростов, я там оставила младшего сына со старшим, сама поехала в Баку. Там уже было очень неспокойно. Я, правда, продолжала работать, но скоро поняла, что пора завершать трудовую деятельность, потому что все это могло плохо кончиться. Как-то во втор- ник – это был мой свободный день – звонит одна учительница и говорит, чтобы я ни в коем случае не приходила сегодня в школу. Оказывается, в этот день они устроили расправу над оставшимися несколькими армянами. Одна из педагогов была русской, ее муж-армянин тоже работал в школе, труд преподавал. Они ворвались в кабинет и буквально вышвырнули ее оттуда. А на трудовика набросились с кулаками, он сумел убежать из школы. После этого я, конечно, на работу не ходила.

Мы начали готовиться к отъезду. Муж мой, правда, никак не хотел верить, что в Баку произошло такое. Я ему говорю, что земля под ногами горит, а он: «Что, совет- ской власти нет? В Баку не может быть такого!» В конце концов, я убедила его. И мы стали думать, как быть, куда ехать. Мужу я велела ни в коем случае никому двери не открывать, это было уже очень опасно. Как-то зашла к нам женщина с ребенком – кур-

150

дянка, которая хотела обменять свою квартиру в Ереване на Баку. Мы договорились, оформили обмен, практически купили ее квартиру на улице Эребуни. Это был уже де- кабрь 1989 года. 17 декабря я должна была выехать с мамой, а муж оставался, чтобы довести обмен до конца. Взяли билеты на самолет.

В первый день не удалось вылететь, вернулись домой. Приезжаем в аэропорт на следующий день. И тут мама попросилась в туалет. Я ей велела ни в коем случае на армянском не говорить и повела под руку через весь аэропорт. А мама у меня была ярко выраженная армянка. Мы идем, и вдруг она на армянском начинает со мной говорить – старенькая была, забылась... Я ее шепотом прошу не говорить. И в этот момент понимаю, что мы оказались в окружении каких-то бандитов. Мы идем, а они окружили и идут вместе с нами. Я тихонечко направилась в другую сторону, а мама знает, где туалет, и опять на армянском мне что-то говорит... Но мы уже подошли к нашей машине, я открыла дверь, ее посадила, сама буквально влетела, и мужу гово- рю, быстрее уезжай отсюда. Отъехали немного, остановились в другом месте и стали ждать посадки. С большим трудом сели в самолет и прилетели в Ереван. В Баку в то время родственники еще оставались, но слава Богу, все потом выехали.

Родных с папиной стороны я потеряла в Сумгаите. С маминой стороны тоже были потери: к моему двоюродному брату ворвались и убили прямо в квартире, он жил в Баку на Фабрициуса, 24.

Я часто вспоминаю, как в феврале 1989 года отмечали 80-летие моей мамы. При- гласили всех родственников, еще остававшихся в Баку. Включили музыку, танцевали, пели, веселились. И Лева – мой двоюродный брат, все говорил, что, мол, кто знает, увидимся ли мы еще вот в такой компании. Так оно и случилось – раскидало нас по всему миру.

Еще вот что запомнилось. Когда мы в первый день не вылетели в Ереван и верну- лись домой, поехали на кладбище. За рулем был мой муж. Сначала к его родителям, потом к моим родным. Хоть я не знаю, где папа похоронен, но памятник ему в Баку сделала, и брат там у меня лежит. Имена их высечены на надгробном камне. Но те- перь там все уже сровняли с землей. Одна из моих выпускниц, армянка, в Москве живет, мы общаемся по скайпу. И вот она как-то говорит мне: «Светлана Габриеловна,

151

хотите Баку посмотреть? Включила видео и вдруг я услышала такую фразу: «По костям едем, по костям!» Это было сказано там, где наше кладбище! Мне стало нехорошо...

Как можно вообще такое допустить? Это ужасно. Наша задача – не забыть ничего. Помнить и делать все необходимое, чтобы нашему народу жилось хорошо.

Провиденс, штат Род-Айленд, США. 04.04.2016 г.

152

ЛЮБОВЬ САРДАРОВА

Я родилась в Баку в 1958 году. Жила в разных районах города – сначала в комму- налке в поселке Кирова, потом в 8-м микрорайоне, выйдя замуж, жила на Трамвайной улице, затем – на Мусабекова. Работала тоже в разных местах – продавцом в ЦУМе, в универмаге «Москва», в больнице Шаумяна, парикмахером... Мой муж армянин, Юрий Сардаров. Его отец родом из Нагорного Карабаха, они Сардаряны, но, переехав в Баку, переделали фамилию, чтобы не было проблем.

Когда нашему сыну исполнилось четыре годика, мы отдали его в детсад, где вос- питателями и медсестрами были азербайджанцы. Это был 1985 год. Он походил туда примерно неделю, когда у него неожиданно случился отек Квинке. Врачи сказали, что это следствие передозировки во время прививки. Наш доктор, еврей по национально- сти, сказал, что обычно реакция в таких случаях проявляется примерно через 8 часов. Видно, утром ему сделали укол, к вечеру мальчик начал отекать. Причем именно эту прививку ему уже делали раньше, они ввели повторно. Я его отвезла сначала в боль- ницу Семашко, там был карантин, потом в Караевскую – тоже отказались, и только в Шестой больнице, на Монтино, его приняли. Там врач-еврей и сказал мне, что это явление аллергического характера. Когда я пошла в детский сад и попросила дать мне его медицинскую карту, там была вырвана страница. А ведь с рождения он был совер- шенно здоров. Мы так и не узнали, специально это было сделано или как...

В Баку тогда сказали, что он проживет лет 12–13, в зависимости от ухода. Сын сей- час дома, уже 10 лет прикован к постели. У него три трубки в организме, дыхатель- ный аппарат, питание идет через трубку, но он в сознании, общается. Его состояние – следствие того, что с ним сделали в бакинском детском саду. И в Москву возила, и в

153

Ереван, и в Австрии смотрели... Здесь, в Америке, врачи тоже не могут ничего сделать. Он закончил старшую школу, но в 24 года что-то случилось с сердечной мышцей, и он впал в кому, теперь вот так лежит. Нам предложили положить его в хоспис, но я не согласилась, отвезла домой. И вот десять лет я и муж его выхаживаем.

Кстати, сын пострадал в первый раз еще раньше. Я как-то отвезла его к свекрови, подумала, что в нашем дворе знают, что он армянин, а там безопасно, пусть поиграет. Он пошел гулять, это зимой было. Соседский мальчик подошел к нему и сказал, что он армянин, подбежали другие дети, схватили его, приставили его к гаражу, масляной краской нарисовали крест на куртке и сказали: «Ты Вазген». Дети, лет 10–11... Потому я считаю, что это началось раньше, примерно в 1985 году. Еще один факт. Учитель, обучавший меня парикмахерскому делу, был армянином. И вот как-то сотрудница говорит мне, знаешь, мол, Леву избили, он в больнице. Это было, если я правильно помню, в 1986 году.

Весной 88-го, сразу после «сумгаита», на улицах Баку появились танки. Как-то мама была у нас в гостях, и вечером я хотела отправить ее домой. Мы пошли на остановку, но нам сказали, что автобусов больше не будет, потому что улица перекрыта. А однаж- ды мы с сыном увидели, как из здания выбросили женщину. Это было старое здание, под ним еще авиакасса была. Она выскочила на балкон, кричала «Помогите, помо- гите!», и тут кто-то сзади приподнял ее и выбросил. Это случилось прямо у нас перед глазами. В другой раз мы видели, как в автобус, который ехал в аэропорт, ворвалась группа молодых людей, они вытолкнули на улицу пассажиров, выбросили весь багаж, перевернули сам автобус, а потом начали избивать пассажиров-армян.

1988 год был уже кошмарный. Я тогда работала в парикмахерской, туда часто за- ходили и спрашивали кто, что, зачем... Сотрудники, которые раньше были с нами в нормальных отношениях, стали косо посматривать на армян. Митинги начались очень большие, многолюдные. Мы уехали в 1989 году, сначала снимали квартиру в Москве, но через какое-то время я с сыном поехала в Австрию, к моей сестре. Правда, потом несколько раз была в Баку, ездила за документами и прочим. Это не было опасно, по- скольку я не армянка, у меня был документ о разводе с мужем и австрийский «госте- вой» паспорт. К тому же они думали, что Сардаровы – это азербайджанская фамилия.

154

А вот мой свекор ни в какую не хотел уезжать, он был старый коммунист и не верил, что сосед, друг, с которым он делил хлеб, может вдруг предать его. Говорил, что, если за ним придут, он им в глаза соль плеснет... В конце концов один наш хороший друг вывез свекра в багажнике, мы его очень попросили. Это было уже в январе 1990-го, он последним из нас уехал из Баку. Его отвезли на паром, оттуда – в Астрахань. Свекровь долго его искала, не могла найти. Потом нашла – в Таганроге.

Я несколько раз возвращалась в Баку за бумагами, которые требовало американ- ское посольство. Два года длился этот процесс. Моя мама, русская, жила в 5-м микро- районе. Как-то она стояла в очереди в магазине, зашел один из активистов, оттащил ее за шкирку и хотел избить. Заведующий заступился за нее, сказал, что знает маму много лет и она не армянка. Только так она спаслась, сразу после этого мы ее увезли, она жила в Австрии и умерла там. Людей вытаскивали из транспорта: заходили, оста- навливали, часто даже не спрашивали паспорта, просто смотрели на лица и говорили: «Вот ты, ты и ты выходите». Если не знаешь азербайджанского, если не можешь отве- тить – все...

Расскажу еще об одной страшной сцене, которую видела сама. Рядом с драматиче- ским театром была мечеть, они там собирались часто. Я тогда уже не могла работать в салоне и ходила по домам своих клиентов, стригла, красила. То, что я увидела в тот день, не дай Бог никому: возле мечети, резали, избивали, убивали армян... Люди пытались убежать, спотыкались друг об друга, падали... Они им подножки давали, ло- вили и начинали издеваться.

Прежнего Баку уже, конечно, нет. Мой папа похоронен на христианском кладби- ще, и недавно я узнала, что кладбища больше нет, там все заасфальтировали. Это меня очень больно ударило и не дает покоя до сих пор.

Лансинг, штат Мичиган, США. 9.04.2016 г.

155

Александр:

АЛЕКСАНДР САРКИСЯН Супруга – ОЛЬГА САРКИСЯН Дочь – ДИАНА ДАНИЕЛЯН

Мои родители карабахские, мать из Степанакерта, отец из Мартуни. Дедушка и бабушка – беженцы из Карса. Спасаясь от геноцида, они еще детьми оказались в Кара- бахе. Потом перебрались в Баку. Дед был каменщиком, строил дома, а бабушка рабо- тала в столовой. Когда началась Великая Отечественная война, его забрали на фронт, но через полгода он получил ранение в спину и вернулся инвалидом.

Ольга:

Они стали говорить о событиях начала века только после того, что с ними случилось в Баку. Дедушка совсем старенький был, под 90, его закрыли на балконе, а бабушку сильно побили. После этого она все время говорила: «Какие мы глупые, как можно было после того, что пережили в Карсе, попасть опять к ним?!» И вскоре умерла. Когда семья бежала из Турции, ей было лет 12–13. Рассказывала, как они с матерью прята- лись, когда уже почти никого не осталось, находили какие-то зерна, какую-то железку, разогревали, как в древние времена, растирали эти зерна и пекли хлеб. События вто- рого этапа Геноцида вызвали в ней воспоминания о первом, хотя она никогда раньше об этом не рассказывала, потому что было слишком больно вспоминать.

Сама я русская, родилась в Баку. Девичья фамилия Синельникова. Мои родители родом из России. У нас все было на имя Синельниковой – квартира, машина, все. По- тому и выжили.

156

Александр:

Когда произошли события в Сумгаите, никто в Баку ничего не знал. Я вышел на работу, и меня остановила группа молодых азербайджанцев. Я тогда чисто говорил по-азербайджански. Они сказали, что им нужно в Сумгаит, обещали заплатить двой- ной-тройной тариф, если я повезу всех шестерых. Поехали. Я понятия не имел, зачем они туда едут... Доезжаем до круга за пределами Баку, там пост ГАИ был. Смотрю – во- енные, танки стоят, останавливают машины, всех проверяют. Меня тоже остановили, пассажиров высадили и говорят: «Ты что, дурак? С армянской фамилией везешь бан- дитов в Сумгаит? Там резня идет, погромы...» Так в первый раз мы услышали про все эти события. Я, конечно, тут же повернул обратно и приехал домой.

Ольга:

Я тогда работала заведующей библиотекой в газете «Бакинский рабочий» и у меня была подруга Таня Саакян, которая обычно стенографировала редакционную планер- ку в другой газете – «Вышка». И вдруг в тот день она опоздала на работу. Нет ее и нет... Мы уже переживаем, что такое с Таней случилось? Спустя полчаса прибегает – с такими глазами, что мы все кинулись к ней. Таня села и начала рыдать. Сказала, что мы даже представить не можем, что происходит. Оказалось, что ее родственница из Сумгаита всю ночь бежала по берегу Каспия, добралась до Баку и рассказала о том, что творится в городе... Что людей режут прямо во дворах, кровь по улицам течет. Родные сначала не узнали ее: она была совершенно седая.

Таня тут же пошла к редактору. Я думаю, там уже были в курсе. Тогда редактором «Вышки» был Геннадий Григорьевич Глушков, очень порядочный человек. На второй день вызвали только заведующих отделами, информация не разглашалась. Потом наши журналисты – Эдик Мовсисян, Владимир Агаджанов, спортивный обозреватель Рачик Сароян решили ехать в Сумгаит. Жена Агаджанова Нина работала секретаршей редактора в «Армянском коммунисте» и поехала с ними. В Сумгаит в те дни никого не пропускали, но благодаря журналистским удостоверениям им удалось попасть в город. Когда спустя день ребята пришли на работу, я их тоже не сразу узнала... Они ничего не рассказывали, Рачик все время плакал, а Володя сказал, что уезжает из Баку.

157

Спрашиваем, что он видел. Отвечает: «Я не могу рассказывать об этом, не могу...» Нина сказала, что видели они немного – выбитые стекла, кровь на улицах, обгорев- шие дома. Трупов не видели, их очень быстро убирали. Мужчины пошли в больницу, им удалось поговорить с двумя очевидцами, которые рассказали им о творившихся в городе ужасах. Вова, муж Нины, после возвращения вообще перестал есть, а через неделю они собрались и уехали в Москву, где спустя месяц у Вовы случился инсульт. А ведь ему всего 36 лет было. Рачик Сароян тоже уехал. А Эдика Мовсисяна еще долго таскали по разным инстанциям.

Потом к нам должен был приехать кто-то из Политбюро, кажется, Яковлев. Утром всех предупредили, чтобы никаких там петиций, ничего, просто сидели и слушали его. А до планерки, рано утром, меня позвала к себе Таня Саакян. Закрыла дверь, сказа- ла, что хочет мне что-то показать. Оказывается, три журналиста из газеты «Армянский коммунист» провели независимое расследование. Они поехали без разрешения в Сумгаит, опросили пострадавших, заходили в больницы – куда было возможно. Потом на десяти страницах напечатали письмо на имя Яковлева с тем, чтобы он передал в ЦК КПСС. Таня сама печатала это письмо.

Она дала мне его прочитать... Через две страницы мне стало плохо. В это время кто-то постучался в дверь, она все это спрятала, а я вышла. Могу рассказать о том, что удалось прочесть – два свидетельства. В одном говорилось о том, что ворвались в дом, на глазах у семьи отрезали голову отцу и заставляли детей ногами ее пере- брасывать. Естественно, дети отказывались это делать, и их тут же убивали за это. Во втором свидетельстве говорилось, что на глазах родителей насиловали дочь. Они отворачивались – их били, насильно поворачивали головы. Еще там говорилось о двух изнасилованных девочках, с которыми они встретились в больнице, – у них были от- резаны обе груди. Это все, что я смогла прочесть. Я потом спросила Таню, почему она не сделала копии письма. Она сказала, что ребята запретили.

Началась планерка в зале нашей редакции. Были представители из газет «Вышка», «Армянский коммунист». Яковлев говорил об обстановке в республике, о том, что надо быть корректными, стараться писать сдержанно. Тут эти трое журналистов выш- ли и говорят: «Мы от имени и по поручению армян хотим передать вам вот эту пети-

158

цию. Нам запретили, но мы молчать не будем, мы отдаем вам это письмо с просьбой передать его в ЦК КПСС». Через неделю все они были уволены. А Эдика Мовсисяна, который помогал им составлять письмо, долго еще преследовали.

После «сумгаита» начался ад. Я себя чувствовала загнанной в угол мышью, был дикий страх из-за того, что случайно прочитала это письмо. Боялась за детей, запирала их дома. Правда, были азербайджанцы у меня на работе, которые подходили и изви- нялись за происшедшее. Например, Рафик Садрадинов, наполовину татарин, он жил в Сумгаите и лично прятал армянскую семью. Пришел утром в невменяемом состоянии. Я спрашиваю, что с тобой. Он говорит: «Мне стыдно, что я мусульманин. Я прятал двух армянских девочек, знаешь, что они мне сказали? «Мы хотим быть мышками и спря- таться в какую-нибудь щель, чтобы нас никто не нашел». Родителей убили, а девочек он спрятал. Но чувство вины было только в первые дни после Сумгаита, и то, конечно, не у всех. А потом началось... Стали распространяться слухи о поездах из Армении, якобы набитых людьми с обрезанными ушами, носами... И у нас начались проблемы, все ведь знали, что муж мой армянин.

Кстати, к нам заходили участковые и уточняли данные. В это время дома была моя свекровь с детьми. Я ей все время твердила, что ни в коем случае нельзя говорить, кто здесь живет.

Диана:

Помню, милиционер постучался, я подумала, что пришел папа и открыла дверь. Он сразу зашел в дом и спросил бабулю: «Здесь армяне живут?» Бабушка внешне была явная армянка, но ответила, что нет, она только смотрит за детьми, а живут тут рус- ские.

Ольга:

Этот участковый потом во второй раз приходил, и свекровь уже дверь не открыла. Снова спрашивал, кто здесь живет. Она ответила, что ее невестка, русская, и себя рус- ской назвала, благо, у нее чистейший русский язык был. Он потребовал открыть дверь, она отказалась, сказала, что вышла из ванны. Он упорно пытался зайти, но она не от-

159

крыла. Я категорически запретила ей это делать. А потом начались мучения, потому что на нас стали показывать пальцами и кричать: «Эрмени!»

Александр:

Я дома сидел, никуда не выходил, даже к окнам близко не подходил. Жена не раз- решала. Не работал, конечно. Как-то вышел на работу, подъезжаю на своей машине к таксомоторному парку, тут выбежали двое ребят, азербайджанцы, с которыми мы вместе росли, хлеб делили. Они сели в машину и велели мне ехать обратно домой. По дороге рассказали, что в парке убили двух армян, одного забили насмерть, а второго избили и бросили в яму, где машины чинят. Они фактически спасли меня, и после это- го я на работу не ходил.

Ольга:

Это был уже 1989 год. Мы жили в страхе. Мои друзья – евреи и даже азербайджан- цы – предлагали переехать к ним. Я отказывалась, потому что у меня были русские родственники, и мы прятались у них. Правда, они сильно рисковали, ведь бандиты по домам ходили, искали армян. Брат мой был военный, майор, у него дома мы и прятались.

Диана:

Мы с братом были как-то на 8-м километре, у маминого брата, там в основном рус- ские жили. Как-то вместе с двумя девочками я вышла на балкон. И мы такое увидели... Напротив была остановка, подъехал автобус и оттуда выбежал старичок, маленький такой, весь в крови. А за ним толпа ринулась. Они его под колеса автобуса положили и кричат водителю, чтобы переехал. Водитель не смог. Окровавленный старик встал, перебежал дорогу и прыгнул во встречный автобус. Мы стали звонить в милицию, кричим, что здесь человека убивают. А они трубку бросили... Это было в первый раз, когда я видела такое.

Ольга:

160

В следующий раз я с работы за девочками заехала, а они опять кричат, мол, мама иди, посмотри, что творится. Там на улице женщину камнями забивали. Человек двад- цать подростков с булыжниками. Она уже еле идет, а они ее добивают. Я детей ото- гнала от окна, звоню в милицию, начинаю рассказывать. А дежурный мне по-азер- байджански говорит: «Не понимаю, что ты говоришь, говори по-азербайджански». Я ему сказала, что в «Бакрабочем» работаю, позвоню сейчас куда надо, и его уволят. Он спросил адрес и сказал, что, дескать, никого в отделении нет, как будут, пришлет.

Дети потом еще кое-что видели. Мы с Дианой пошли на железнодорожный вокзал купить билеты. Там сидел человек с разбитой головой. Видно, бутылкой били – рядом осколки стекла валялись. И никто к нему не подходил. Только тыкали пальцем и гово- рили: «Эрмени».

Александр:

У них такой негласный уговор между собой был, что каждый должен убить одного или двоих армян. И друзья подшучивали надо мной, мол, интересно, на чью долю ты попадешь. От этой шутки кровь стыла в жилах...

Ольга:

Мы понимали, что в любой момент может что-то случиться. Дежурили у окон по ночам. Соседка у нас была русская, Ира, дай Бог ей здоровья. Я с ней договорилась, что, если кто-то к нам ворвется, я через балкон передам ей детей.

В начале 1989-го вроде бы все стихло. Но потом началось с новой силой. В сентя- бре я пошла в школу, чтобы узнать расписание детей. А там огромное объявление на русском языке висит о том, что, если хоть один армянский ребенок переступит по- рог этой школы, он отсюда не выйдет или его вынесут без головы. Это объявление я видела своими глазами... Школа N245. Все, это было последней каплей. Я побежала на работу. Билетов было уже не достать, в Баку царит паника, никуда не уедешь, в транспорт и такси страшно сесть. Кинулась к коллегам, говорю, ребята, помогите ку- пить билеты, я должна вывезти детей. В итоге с одним нашим журналистом мы нашли какой-то чартерный рейс, и я их отправила. Сама осталась, потому что надо было ре-

161

шать вопросы с работой. До ноября доработала и рассчиталась. Все коллеги, которые раньше убеждали, что ситуация нормализуется и уезжать не стоит, теперь говорили, что лучше уехать. Евреи тоже уезжали.

Диана:

У нас знакомый был, горский еврей. Он был водителем, занимался частным из- возом. К нему подошли, спросили: «Армянин?» Он сказал, что нет. Велели показать паспорт, а там написано «Ульян Ульяев». Они же тупые, не поняли, что это имя. Ре- шили, что раз оканчивается на -ян, значит армянин. И избили. У нас была родственни- ца-армянка, муж еврей. Его тоже дико избили. Били арматурой, лицо превратилось в месиво. А в больницу боялись везти.

Ольга:

Жена его мне звонит, говорит, что делать, боюсь Давида везти в больницу. Могут и добить из-за того, что она армянка. Опять помогла моя редакция, отправили к ней корреспондента, и они вместе отвезли его в больницу. Там журналист показал удо- стоверение, и благодаря этому его начали лечить. У него была сломана переносица, чуть ли не выбиты глаза, и все только потому, что он муж армянки. Его звали Давид Рафаилов.

Александр:

Мы приехали в Ереван. Нас хорошо встретили, предоставили жилье, но это были азербайджанские дома в деревне, прямо на границе с Азербайджаном, Ехегнадзор- ский район. Как они там жили – я не знаю, даже туалетов не было в этих домах. Дерев- ня дикая, заброшенная, и мы с моим отцом начали в горах баранов пасти. Зарплату нам не платили, на неделю давали одного ягненка. В сельпо было яблочное повидло, консервы какие-то, и хлеб – кирпичик черный. Так и жили.

Ольга:

Стоял декабрь, село находилось высоко в горах. Одиннадцать километров до азер-

162

байджанской границы. Повсюду лежал снег. Тетя мужа работала на телефонной стан- ции, она звонила нам в истерике, потому что азербайджанцы звонили и говорили, что как только снег спадет, они нас всех добьют. Это был ужас... Убежали из Баку и прибежали туда, где до азербайджанской границы 11 километров. Мы молились, что- бы снег не растаял. Никакой защиты не было – дверь на простой щеколде. Потом слу- чился январь 1990-го в Баку... Я мужу сказала, что здесь больше жить не могу, нервы не выдерживают. А мы сразу после Сумгаита записались на интервью в американское посольство. И я ему говорю, что сейчас поток беженцев пойдет из Баку в посольство, езжай в Москву, вытащи нас отсюда.

Он уехал, а мы остались ждать. Его отец с ножом около двери спал, у бабули топор рядом лежал, детей спрятали... Дорога из этой деревни проходила через азербайд- жанские села, и мы не знали – доедет он или нет. Муж приехал в Ереван именно в то время, когда туда начали привозить пострадавших в январских событиях бакинских армян.

Александр:

В основном это были старики – немощные, больные, многие на носилках. Я видел их сам, очень много было беженцев. Надо отдать должное Армении: им предостав- ляли бесплатные билеты на всю семью в любую часть Советского Союза, да еще и подъемные давали. По 50 рублей на человека, это немалые деньги были в то время. Я тоже получил на свою семью 250 рублей и бесплатный билет.

Привезли нас в Москву и говорят – выходите. А нам идти некуда. Там же и боль- ные, и старые, и инвалиды были. И мы решили не выходить из самолета. Просидели трое суток, ждали кого-нибудь из правительства, чтобы понять, куда нам деваться. Мы требовали, чтобы нам предоставили какое-то жилье, потому что некуда было идти, мороз на улице... Через три дня приехал Байбаков1. Он выслушал нас и на четвертые сутки утром рано людей на автобусах развезли по пансионатам Подмосковья. Первое время кормили, потом отказались, сказали, что стариков будут кормить, а молодые

1 Советский государственный деятель, занимал ряд высоких постов в прави- тельстве СССР.

163

могут поступить на работу.

Ольга:

А в это время мой 14-летний сын с дедом выходили охранять нас, всю ночь они стояли вместе с другими ополченцами, потому что угрозы из Азербайджана сыпались каждый день. И когда муж вернулся, мы еле-еле добрались до Еревана. Купили биле- ты на поезд и уехали в Москву. А оттуда уже в Америку.

В подмосковном пансионате с нами рядом жили супруги – муж в одном ботинке бежал из Баку, а жена уже при нас лишилась рассудка. В другом пансионате человек повесился. Это ведь все последствия... Я сама, наверное, лет десять спать не могла, мне все снилось, что я детей прячу, куда-то бегу, что должна что-то сделать, чтобы их спасти... Этот кошмар преследует меня до сих пор. Мы стараемся не вспоминать, но когда это возвращается, меня всю трясет. Я уверена, что это все было организованное преступление, четко спланированное и долго готовящееся. Ни минуты в этом не со- мневаюсь.

Шарлотт, штат Северная Каролина, США. 10.04.2016 г.

164

АЛЛА САРУМОВА-ОСИПЯН

Для меня все началось еще в 1987 году. Сын вместе с товарищем пошел в парик- махерскую, чтобы постричься. Это был конец учебного года, и они должны были фо- тографироваться в школе всем классом. Ему было 13 лет. Смотрю – идут двое, один в кепке, а второй Джамиль, товарищ сына. У него мама была армянка, папа азербайд- жанец. Заходят они к нам домой, первый снимает кепку, а у самого слезы на глазах. И тут я вижу, что это мой сын Олег, которого парикмахер обрил наголо... Я хорошо говорила по-азербайджански и сразу побежала в эту парикмахерскую, где в резкой форме высказала мастеру все, что думала по этому поводу, и еще добавила, что ему надо ехать в свою деревню и там баранов стричь. Он ответил, что ребенок, дескать, сам попросил. А Джамиль сказал, что просто не успел отреагировать, когда парикма- хер машинкой прошелся по голове сына.

У нас дом был старый, трехэтажный. Как колодец, квартиры с высокими потолка- ми. Еще до того, как все это началось в феврале, муж мой уехал в Казахстан, у него там брат жил, занимал высокие посты. Во дворе, конечно, все знали, что он в отъезде. Как-то смотрю в окно и вижу, как во двор заходит мужчина и спрашивает по-азер- байджански, есть ли здесь армянская семья. Соседка в это время вешала белье и по- казала рукой на мою дверь. Мужчина постучал, я открыла. Он поздоровался со мной по-армянски и сказал, что хотел бы обменять со мной квартиру на Капан1, дескать, все равно придется уезжать. Я сказала, что не ему решать, что мне делать и куда ехать. Он ушел, и я поднялась к соседям. Жена там недавно из района приехала, а муж был водителем какого-то сотрудника органов. Говорю ему: «Твоя супруга показала мою 1 Город на юге Армении, административный центр области Сюник.

165

квартиру, хотя прекрасно знает, что мужа здесь нет и я одна с детьми. Разве соседи так поступают?» Он мне ответил: «Алла-ханум, извините, это не повторится».

Потом наши знакомые и соседи начали уезжать из Баку. Я вначале думала, что все наладится, что все эти приезжие, которые шли по проспекту Ленина и кричали «Встретим Байрам1 без инакомыслящих!», разъедутся домой и все успокоится. Но получилось иначе. Правда, я спокойно выходила из дома, ходила в магазин, потому что хорошо владела азербайджанским языком. А в декабре 88-го нам все-таки при- шлось уехать. Мы жили рядом с Сабунчинским вокзалом, пошли туда за билетами – я с мамой и детьми. Девочке моей было пять, мальчику тринадцать лет. А там столько народу... И солдаты с автоматами стоят. Если бы не они, думаю, с нами обязательно что-то случилось бы.

Взяли билет на первый попавшийся поезд и поехали в Грозный. Стекла в вагоне были побитые, закрыты одеялами. Оставили там детей, а сами уехали в Ереван. Это было 9 декабря, сразу после землетрясения в Армении, и мы с мужем пока не пред- ставляли масштабы бедствия. Когда увидели, какая тяжелая в республике ситуация, решили вернуться в Грозный. Наняли машину, куда-то доехали, стоим ждем такси или какой-то транспорт. И тут какой-то парень подошел к нам и спросил: «Вы из Баку?» Отвечаем – да. Поехали, говорит. И повез нас к себе домой. Обычная семья – супруги, сын с женой и грудным ребенком. Они нас приютили. Приходили соседи, интересо- вались, откуда мы, как, что... Один из них сказал, что отвезет нас в Наирийский район, где муж может устроиться на завод, а я смогу работать в музыкальной школе. Поеха- ли. Мужа тут же взяли на работу, мне тоже пообещали. Но поселили нас... в бывшую тюрьму. Потом муж поехал и привез детей и маму. Мы остались там жить.

А в январе 1989-го вернулись в Баку. Я пришла в свою школу как ни в чем не быва- ло. Завуч у нас была армянка, Галина Христофоровна. Сотрудники довольно прохлад- но отнеслись к моему возвращению, удивлялись. В Баку ситуация была тяжелая. Осо- бенно опасно было в метро, где на тебя пристально смотрели. Я, правда, была больше похожа на азербайджанку и говорила хорошо на их языке. Это спасало. А муж все повторял, что, если в метро к нему подойдут, мне надо сделать вид, будто я его не

1 Имеется в виду весенний праздник Новруз Байрам.

166

знаю. Кое-как отработала в школе две четверти, и, не дождавшись отпускных, купила билет. Он был уже в Казахстане, и я поехала туда.

Через какое-то время соседка мне позвонила и сказала, что в нашей квартире жи- вут азербайджанцы. Это было летом. А в ноябре я послала мужа в Баку за теплыми ве- щами. Сейчас мне не верится, что я могла такое сделать. Дала ему пустые чемоданы, и он поехал. Вестей долго не было, и я позвонила соседке. Позвали его к телефону, и он сказал, что в нашей квартире живет член Народного фронта. Зашел, говорит, к себе в дом, а там какая-то семья поселилась, дети бегают, на моем инструменте бренчат, с нашего самовара пьют чай... Мужу разрешили только портрет мамы со стенки снять и забрать с собой. И все! Так он и приехал. Это было такое потрясение... Он еще расска- зывал, как платил всем, пока доехал до аэропорта «Бина». Там его допрашивали, мол, зачем приехал, почему уезжает. Рассказал, как зашли в квартиру нашей соседки, тети Нины – поразбивали стекла и вошли. Про дедушку одного рассказывал. Муж его знал, он недалеко жил. Старик шел по подъему, медленно-медленно. Споткнулся и упал. Подошли два мальчика, увидели, что армянин, и начали своими школьными порт- фелями бить старика по голове, по животу. Он по-азербайджански просил не делать этого, но они продолжали. Муж все сокрушался, что не смог даже подойти к нему, по- тому что его тоже избили бы... Он приехал с пустыми чемоданами и абсолютно другим человеком. Больным. Это был конец ноября 1989 года, за месяц до погромов. А мама приехала уже в январе 1990-го. На пароме, вместе с братом и его семьей. Им помог директор мебельной фабрики, где брат работал. Она рассказывала об этом пароме такое, что я не могу вам пересказать.

После возвращения муж стал жаловаться на сердце, хотя ему было всего 45. Мы в Казахстане жили на квартире, своего жилья не было. Нас приняли очень хорошо, помогали во всем. Меня устроили работать в музыкальную школу. А в 1993-м муж ско- ропостижно скончался, прямо на работе. Я осталась одна с детьми и мне тогда очень помог мой деверь. В США мы живем уже восемнадцатый год и очень благодарны этой стране.

Нью-Йорк, США. 03.04.2016 г.

167

СОФИЯ ШАХНАЗАРОВА Проживала в Баку по адресу: ул. Пушкина, 10.

Мои предки с отцовской стороны по происхождению карабахцы: бабушка Варсе- ник родом из Степанакерта, дед – из Шуши. Поженившись, они жили в Шуши, причем довольно зажиточно, у них был большой дом, имели трех дочек и сына – это мой отец. Мне было лет 10–11, когда бабушка рассказывала, каким образом семья оказалась в Баку. В 1915 году в связи с Геноцидом они вынуждены были покинуть Карабах, причем бежали в спешке: детей – на повозку, и в путь. Она говорила, что, если бы не убежали, могли потерять детей и погибнуть сами. Мы с бабушкой были очень близки. Но что для нас тогда был Геноцид? Мы не воспринимали это как что-то реальное, ужасное, страшное...

Правда, национализм в Азербайджане всегда ощущался. Мой старший брат, Сер- гей, учился в институте физкультуры и часто говорил о том, что сразу после окончания института уедет из Баку. Именно из-за атмосферы. И он действительно уехал. Женился в Баку, жена у него была полуармянка–полурусская. Переехали в Пятигорск, он там преподавал в школе. Я поражаюсь, что он, будучи столь молодым, так почувствовал ситуацию. Хотя в нашем институте это тоже ощущалось. Например, в группе были три девочки из Степанакерта, которые себя в обиду не давали. Многим азербайджанцам не нравилось, что они говорили между собой по-армянски, а по-русски с акцентом. Но эти девочки всегда давали отпор своим обидчикам. Мы тогда на это не обращали внимания. А сейчас, уже спустя много лет, понимаем, что это действительно был на- стоящий национализм со стороны азербайджанцев.

В Баку я жила с мамой. Наше здание находилось у Дома Советов, в двух шагах от площади, где проходили все эти демонстрации, митинги. Я к тому времени закончила

168

Педагогический институт, факультет русского языка и литературы, преподавала в шко- ле, потом в институте физкультуры. С нами вместе жила дочь моего брата-близнеца, которую он назвал в честь меня Софией. Сама я замуж так и не вышла.

О событиях в Сумгаите мы узнали сразу – от соседа-армянина, который был там 28 февраля, поехал с группой друзей-азербайджанцев. Когда они возвращались в Баку, их несколько раз останавливали по дороге и спрашивали: «У вас в машине есть армя- не?» Друзья отвечали отрицательно. Сосед подробно рассказал о том, что произошло в Сумгаите, весь этот ужас, говорил, что были даже случаи, когда из роддома выбра- сывали детей. Моя мама была настолько расстроена всем этим, такое тяжелое впе- чатление произвело все это на нее, что буквально через месяц, 28 марта, скончалась. Она была довольно здоровая женщина, очень редко болела. А тут, как услышала, что произошло в Сумгаите – сердце не выдержало...

Да и в Баку ситуация была уже очень тревожная. Как-то прямо перед нашим домом остановился автобус, и женщину-армянку водитель за волосы вытащил и выбросил на улицу. Все это очень подействовало на маму. Она беспокоилась за меня, за внучку... Прямых параллелей с Геноцидом не проводила, но, видимо, чувствовала, что ничем хорошим это не кончится.

В общем, похоронили мы маму, и я осталась с племянницей. Ситуация, конечно, была ужасная. Во-первых, за девочку беспокоилась, не знала, как быть. Но, с другой стороны, не хотела, чтобы мои братья приезжали, опасалась за них. Боялась ходить по городу, потому что в любой момент могли попросить паспорт, а там национальность указана. Школа была закрыта, перед нашим домом стояли танки. Мы надеялись, что эти танки и военные защитят нас, но однажды и перед нашим домом появилась тол- па. Я испугалась, мы побежали к русским соседям на третий этаж и провели у них две ночи. Навсегда запомнила слова подружки моей племянницы, девочка была по- лурусская-полуармянка, она сказала: «Софа, какая ты счастливая, что не похожа на армянку!» Было страшно слышать такое от 12-летней девочки... Я до сих пор все это вспоминаю и думаю, как же были травмированы наши дети, что стеснялись и боялись своей национальности!

Между тем перед нашим домом уже постоянно гремела и ревела толпа. Тысячи

169

людей, в том числе дети, подростки, с красными повязками на лбу, орали всякие ло- зунги, в том числе «Смерть армянам!». Брат велел нам с племянницей немедленно выезжать из Баку. Я оставила ключи от квартиры своей тете, маминой сестре, в на- дежде на то, что что-то сохранится. Мы с Софой уехали в Сибирь – это был еще 1988 год. В сопровождении тех же русских соседей приехали на вокзал, там стояли солда- ты, проверяли документы. Мы решили поехать поездом в Москву, где жил мой дядя. Сели в поезд и пока не проехали Чечню, Дагестан, я все молилась: Господи, помоги, чтобы все было нормально... Из Москвы поехали в Омск.

Через год, в 1989-м, мы с братьями решили поехать в Баку, мамину годовщину отметить. В городе было очень много вооруженных солдат, но все равно нам было страшно. Поехали на кладбище, помянули. Квартира наша пока оставалась невреди- мой. Уезжая, я снова оставила ключи у тети. А в январе 1990-го тетя позвонила и сказа- ла, что квартиру забрали. Она была очень хорошая, прекрасно обставлена, я ничего не взяла – даже драгоценности. Тетя рассказала, что ходила к коменданту и попросила охрану, чтобы хоть кое-что взять оттуда. Когда она пришла вместе с солдатом, вышел азербайджанец и сказал ей, мол, еще раз сюда придешь – отрежем голову. Тетя вы- шла во двор и увидела в мусорном баке все наши семейные альбомы, фотографии... Они взяли все ценное, а остальное просто выбросили. Конечно, мы уже не могли вер- нуться в Баку, и я осталась в Сибири. А в 1993 году приехала в США.

Моя тетя Мария жила в Завокзальном районе, населенном в основном армянами. Она потом рассказывала, что был момент, когда толпа ворвалась к ним во двор. Тетя и еще одна наша родственница Верочка закрылись в квартире, сидели и тряслись от страха. Но сосед-азербайджанец, у которого жена была армянка, вышел на улицу и сказал, что, мол, армяне все уехали. И фактически спас их. А на следующий день они уехали из Баку.

Эти воспоминания сидят внутри, от них никуда не денешься. И я понимаю, что история моих бабушки и дедушки повторилась спустя много лет. Мы жили рядом и работали вместе с этими людьми, но не знали, какую ненависть к нам они носят вну- три. Это все ведь не возникло вдруг, спонтанно. Причем речь идет об образованных, интеллигентных людях. Помню, я как-то спросила одного из коллег-преподавателей:

170

«Как вы можете равнодушно смотреть на события в Сумгаите?» Он ответил: «Закрой рот. Правильно сделали. Нечего было Нагорному Карабаху просить эту землю».

То есть ненависть накапливалась у них внутри, тихо так, спокойно, внешне они про- должали улыбаться нам. И вдруг внезапно все вышло наружу. А мы и мысли не допу- скали, что в один день нам будет нанесен такой удар...

Провиденс, штат Род-Айленд, США. 4.04.2016 г.

171

ЖАННА ШИРАЗЯН

Мои предки родом из Карабаха, жили в Шуши. Дед был владельцем почты. Когда началась резня, семью спас слуга-азербайджанец, он спрятал их всех и потом перевез каким-то образом в Баку. Я не видела ни деда, ни бабушку, это мне мама рассказы- вала. Она еще вспоминала, как со своей младшей сестрой убегала по крышам. Моя мама была очень робкой, тихой и забитой девочкой, а сестра, хотя и младше была, но очень отчаянная. И когда за ними погнались азербайджанцы, тетя залезла наверх, чтобы убежать, и начала с крыши на крышу перепрыгивать. Мама осмелела, и сама тоже прыгнула. Это все, что я знала о ее детстве. И всегда упрекала маму в том, что, пережив резню в начале века, она снова приехала жить в Азербайджан, где все это повторилось спустя много лет.

Я родилась и выросла в Баку. Никаких проблем у нас не было. Муж работал в Ака- демии наук Азербайджана, где был, по-моему, единственным армянином на руко- водящей работе. Просто им очень нужен был специалист по физике и электронике. Азербайджанца не нашли и вынуждены были взять армянина. Шесть лет он был ис- полняющим обязанности, и только потом его утвердили, хотя обычно испытательный срок шесть месяцев. В Баку везде было так: первое лицо – азербайджанец, а его за- местителем или главным инженером уже мог быть армянин, еврей или еще кто-то.

К тому времени, когда начались все эти события, мы получили хорошую квартиру в элитном, специально построенном для правительства доме. Там же получил квар- тиру и мой коллега, у которого свояченица жила в Сумгаите. И вот в феврале 88-го он поехал туда с семьей на три дня и попросил присмотреть за квартирой. А на следу- ющий день неожиданно вернулся, весь такой взбудораженный. На наш вопрос, что

172

случилось, ответил, что ему стыдно говорить о том, что творится в Сумгаите. Потом рассказал, что там начались погромы, магазины поджигают, громят, и вообще что-то ужасное творится. И добавил, что ему стыдно говорить, но громили только армянские магазины. Рассказал, что его сумгаитская родственница внешне не очень похожа на азербайджанку, и они увезли семью на окраину города, чтобы ее не приняли за ар- мянку. Вот так я узнала о том, что произошло в Сумгаите.

Потом, когда события стали быстро развиваться и начали распространяться страш- ные слухи, я заметила, как этому соседу скорую за скорой вызывают. Спросила его, мол, в чем дело, такой молодой, откуда проблемы? А они очень уважали нас. Оказы- вается, он знал, когда будет погром в нашем доме, знал, что есть списки армянских квартир. Он все это знал, но стеснялся мне сказать. И сильно переживал из-за этого. Потом мне соседка говорит, дескать, Жанна, все армяне уезжают, а ты убираешь и наряжаешь квартиру, словно ничего не происходит. Я говорю, семьдесят лет совет- ской власти, неужели завтра придут и за цвет волос или еще за что-то будут резать? Со смехом говорю, с юмором, мол, ерунда все это, пройдет.

Но вскоре после этого произошел случай с моим сыном, и мы уже решили что- то предпринять. Сын с товарищем пошли покупать билет в Москву для другого то- варища, он должен был уезжать. И вот он стоял на троллейбусной остановке и ждал транспорта. В это время уже проходили митинги и войска стояли на улицах, перекрыв весь армянский район. Но толпа ворвалась с другой стороны – со стороны вокзала, и дошла до этой остановки. Сын сел в троллейбус, а следом вошла целая группа этих вот разъяренных азербайджанцев. Водитель закрыл двери и тронулся. Эти бандиты приказали всем пассажирам приготовить паспорта для проверки. Слава Богу, до сына не дошли, он на первой же остановке вышел и пешком добрался домой. И сказал, что в армии много чего случалось, но такого ужаса он не видел. Мы тут же решили уехать. У мужа была возможность брать билеты на любой самолет в первую очередь, и мы сразу же отправили детей в Москву. А сами оставались до лета, пока моя ереванская сестра не настояла на том, чтобы мы с мужем тоже покинули Баку. Взяли пару летних вещей и с маленьким чемоданчиком поехали в Ереван, будто бы в отпуск. Думали, все нормализуется и мы вернемся.

173

Из Еревана я часто говорила по телефону с соседкой, которая рассказывала, что в Баку творится нечто невообразимое. А мне надо было ехать за теплыми вещами, уже холодно стало. И я решилась поехать – одна, муж тогда отправился в Москву насчет работы. Мы договорились, что он оттуда приедет в Баку. Его шофер-азербайджанец встретил меня, подъехал прямо к самолету и отвез домой. Я вошла в свою квартиру, все вроде было нормально. Но потом начались сумасшедшие звонки с угрозами типа: «Ты еще здесь? Мы тебя убьем, мы тебя подожжем, уничтожим...» И так каждые пят- надцать минут, все 8 дней моего пребывания там. Соседи, те самые, приносили мне продукты. А до этого мы провели шнур нашего телефона к ним домой, чтобы они тоже пользовались, потому что у них не было телефона. Они были очень нам благодарны. Когда мне звонили с угрозами, они тоже поднимали трубку и слышали все. И пережи- вали.

А мне еще надо было теплые вещи для тети взять из ее квартиры. Вышла, что- бы пойти туда, и увидела, что творится на улице, увидела эти толпы... Стало страшно. Кое-как, окольными путями добралась до тетиного дома, взяла вещи и по той же до- роге вернулась домой. И решила, что пропади все пропадом, но я больше не выйду. Муж приехал за мной, говорит, давай попробуем вывезти какие-то вещи. У нас был большой богатый дом, у обоих служебные машины, плюс свой автомобиль. Но я ска- зала, что мне ничего не нужно, хочу только уехать из Баку, пусть все это останется «дружественному» Азербайджану. Так и уехали, оставив все там.

В Москве жили на квартире, работал только муж. С нашей бакинской квартирой ничего не случилось, ее не разгромили, потому что там все было сделано очень кра- сиво. Мы на пятом этаже жили, новые хозяева пригнали пожарную машину с подъем- ным краном, чтобы не повредить ничего, просто сняли стекло на кухне и зашли. Наша квартира досталась какому-то важному чиновнику.

Шарлотт, штат Северная Каролина, США. 10.04.2016 г.

174

ТАТЬЯНА ТИТОВА Проживала в Баку по адресу: ул. Нахиджеванская, кв. 174.

Моя девичья фамилия Туманян, имя – Тагуи, я чистокровная армянка. Титова – фамилия мужа, он армянин по матери. Его отец происходит из очень известной дво- рянской семьи Титовых, которые жили в Адлере. А мой папа в годы Великой Отече- ственной войны четыре года провел в партизанском отряде во Франции. Он родился в России, но его родня с материнской стороны родом из Артвина, из Западной Армении. Меня воспитывала бабушка, его мама. Она умерла в 92 года – за две недели до моего отъезда в Америку. Сказала: если ты уедешь, я умру. Так и случилось. В день, когда я получила разрешение на въезд в Америку, она скончалась. Меня и назвали Тагуи в честь бабушки.

Бабушка много рассказывала о прошлом. Мне было года четыре, когда она нам читала, учила молитвам, и все время рассказывала о жизни в Артвине. Я уже в детстве решила, что, когда вырасту, поеду туда. В 2008 году, а потом и в 2015-м, я действи- тельно побывала в Артвине, пыталась найти те места, где жили мои предки. Многое уже разрушено, было тяжело на это смотреть. У них там была большая собственность, мой прадед был известным архитектором, фамилия Постуньян, его все хорошо знали и уважали. Он строил дома и в Стамбуле, и в других городах Турции. В 1915 году во время резни он отказался бежать, сказал, что не покинет свой дом. Был уверен, что турки его не убьют. У него было шесть детей. Но когда уже в 1920 году пошла вторая волна погромов, дед все-таки решил уехать. Но не успел – у него случился приступ ап- пендицита, и он умер. Похоронили в армянской церкви как известного и уважаемого человека. Жена с детьми на арбе поехали в сторону Батуми. У них была там недвижи- мость, и прабабушка надеялась найти пристанище. Пожили в Батуми какое-то время,

175

потом переехали в Москву, купили там дом.
В 1971 году я вышла замуж за Александра Титова, мы жили в Новокузнецке. А по-

том мужа перевели в Баку, и мы переехали туда в 1974 году. Прожили в Азербайджане пятнадцать лет – до того дня, как нас оттуда выгнали, и мы потеряли все, что имели. К этому времени – в 1988 году – у нас было двое детей.

Муж работал в бакинском филиале Московского института микробиологии и ви- русологии. Там все было достаточно сложно. Продвигаться ему не давали: фамилия вроде русская, но все знали, что наполовину армянин. Мне было проще – работала в русской школе, преподаватели были в основном русские.

26 февраля был день рождения мужа. Из России приехал мой папа – как обыч- но, на машине, со своим шофером. Отметили, 28-го он уехал. И вдруг звонит мне из Минеральных Вод и говорит, что в Сумгаите что-то происходит. Там, говорит, пере- крыты дороги, что-то странное творится. Муж пришел с работы и тоже сказал, что что- то очень нехорошее в Сумгаите творится. Но ничего определенного мы не знали, все скрывалось. Спустя еще несколько дней мой директор, русский, вызвал меня и сказал: «Таня, срочно отправляй детей в Россию к отцу. Назревает плохая ситуация». И когда мы отправляли детей с бабушкой к моему папе, в поезде были в основном дети и женщины – уже тогда многие вывозили свои семьи. Поезд отходил утром и должен был добраться до Минвод к вечеру. На следующее утро папа позвонил и сказал, что поезд не пришел. Мы в панике поехали на вокзал. Естественно, нам там ничего не сказали. Все плачут, кричат, требуют сказать, что случилось... Оказалось, что недалеко от границы с Дагестаном состав остановили азербайджанцы и заставили всех пасса- жиров выйти из поезда, кричали, угрожали. Мама потом рассказывала, как ей было страшно с двумя детьми. Слава Богу, там были русские солдаты, они-то и сдержали эту толпу. Потом людей погрузили в автобус и повезли на какую-то другую платформу, пересадили в другой состав... в общем, они доехали до места на следующий день, в каком-то разгромленном поезде без окон, без дверей. Это было в начале марта 1988 года, сразу после «сумгаита».

Обстановка накалялась, и я тогда тоже хотела уехать. Но меня не отпускали на ра- боте, говорили, что, дескать, моему примеру последуют и остальные сотрудники-ар-

176

мяне. Потом вроде начало понемногу утихать. В июне я уехала на каникулы к папе, а в сентябре вернулась с детьми, потому что директор позвонил и сказал, что все нор- мально. Но уже к декабрю ситуация стала просто ужасной. Муж в это время был в Белоруссии, в командировке, я осталась одна с детьми. Как-то мне позвонили азер- байджанцы, родители учеников, и сказали: «Татьяна Петровна, положение ухудшает- ся. Вам надо уезжать. Вчера был разгромлен поезд, но, если вам надо, мы вас отвезем на железнодорожный вокзал и проводим». Мы взяли билеты на поезд Баку – Кисло- водск. Со мной вместе собирались ехать наши друзья – семья, где жена была армянка, а муж еврей. Он и повез нас всех на вокзал.

В городе творилось что-то ужасное. Около нашего дома стояли танки, хотя это было далеко от центра – восьмой километр. Мужа нет, двое детей, было очень страш- но... Я боялась даже тех азербайджанцев-соседей, которые к нам хорошо относились. Солдаты стояли в ряд, спрашивали: «Армяне?» Железнодорожный вокзал открыт со всех сторон – ни заборов, ни ограждений, пройти на платформу ничего не стоит. Тол- пы азербайджанцев окружили вокзал, орут, кричат, а солдаты стояли кордоном и про- пускали армян на платформу. Мы быстро пробегали сквозь кордон русских солдат, чтобы оказаться на платформе, но и там было опасно. Стоим в открытом месте, поезда нет, мы прижались друг к другу, ждем. У нас еще и собачка была маленькая... Когда подали поезд, началась страшная давка, потому что все пытались поскорее забежать в вагоны. Когда наконец люди расселись и угомонились, солдаты, которые ехали с нами, попросили соблюдать тишину и не включать свет, пока не проедем Сумгаит. Ближе к Дагестану уже можно было. Вот так мы убегали.

Свекровь все это время вспоминала свое прошлое. Постоянно говорила: «Сколько же можно бежать?» И повторяла: «Я их ненавижу, я их ненавижу». Она даже без на- шего ведома поменяла бакинскую квартиру на Москву.

В Баку я вернулась только в сентябре 1989 года, но без детей. Опять директор по- звонил, сказал, что спокойно, но детей лучше не привози. Я выходила только на рабо- ту, все остальное время сидела дома, потому что на улице было опасно. Продукты мне покупала соседка, да мне много и не надо было. На работу в школу тоже боялась хо- дить, меня иногда мои ученики-старшеклассники сопровождали. Нападений на нас не

177

было, а вот у наших соседей и очень близких друзей сожгли и машину, и имущество... Я уехала в конце 1989 года. Папа прислал за мной машину, потому что в аэропортах проверяли документы. Это была большая фура, чтобы хоть какую-то мебель увезти... Вывезли кое-что, еще и соседям помогли. По дороге машину не останавливали, по- тому что на ней были российские номера. Так и получилось, что я три раза бежала из Баку...

На 25 января у нас было назначено собеседование в американском посольстве в Москве. Но муж все еще оставался в Баку, работал, все-таки фамилия русская – Ти- тов, и вообще все всегда думали, что он еврей. Он застал и январские погромы, никак не мог выехать. В те дни мы с ним как-то говорили по телефону, а в трубке канона- да слышна. Спрашиваем, в чем дело, а он говорит, мол, все нормально, ребята его повезут в аэропорт и посадят в самолет. Уже потом он рассказал, как выбирался из го- рода, что там творилось. Поразительно, как он выжил в этой бойне, когда невозможно было пробиться в аэропорт. Конечно, после этого мы уже в Баку не возвращались. Узнали, что соседи разворовали нашу четырехкомнатную квартиру, там были книги шикарные, мебель, великолепные ковры. Нам рассказали, что вроде те самые дру- зья-азербайджанцы, которые провожали мужа, и забрали нашу квартиру.

В 2015 году я вместе с дочерью поехала в Артвин, на машине через Батуми. Нам хотелось почувствовать, как наши предки проходили эту дорогу, мы пытались пред- ставить себе этот путь. Доехали, когда увидели надпись «Артвин», стало очень тяжело. Просто сидели и плакали. Нам все говорили, что туда ехать очень трудно, даже на машине сложно туда подниматься. Вот я и представила, как люди шли оттуда пешком, как спускались... 80 километров! Моей маме сто лет уже было, но она помнила все, каждую мелочь, каждый кирпичик своего дома, какой балкон был у соседей, как они там суджух вешали ... она все до мелочей помнила. И когда я начинала у нее подробно выспрашивать, она не понимала, зачем мне все это. Очень боялась, что я туда поеду. И я поехала. Никто не знал об этом – ни муж, ни мама.

Лансинг, штат Мичиган, США. 9.04.2016 г.

178

ЭРНЕСТ ГРАНТОВИЧ АТАЛЯН Проживал в Баку по адресу: поселок 8-й километр, ул. Нефтепереработчиков, д. 93.

Родители мои из деревни Калага Исмаиллинского района. Там жили выходцы из карабахского села Гиши и большинство их носило фамилию Аталян. Дед рассказы- вал, что их было четыре брата, трое осели в Калаге, а четвертый ушел куда-то. В годы Геноцида, в 1918 году, жителей этого села турки практически полностью вырезали, причем очень жестоко: часть загнали в чей-то дом и сожгли, а остальных по одному подводили к палачу, и он шашкой рубил по шее. У моей прабабушки на всю жизнь остался шрам, потому что в конце палач так устал, что у него рука ослабла и он не смог ее убить, только шею изуродовал. Она притворилась мертвой и выжила. Это дед мне рассказывал.

В нашем селе была большая церковь с крестом из какого-то особого камня, кото- рый на солнце блестел, как золото. Когда турки захватили деревню, они сбили крест, думая, что он золотой. Недавно в Интернете я увидел кадры из этой деревни, там сейчас азербайджанцы живут. И конечно, от церкви следа не осталось – только руи- ны фундамента. А сама церковь названа албанской. Еще дед рассказывал, что в годы Геноцида его семью спас азербайджанец, который специально приехал за ними на арбе, детей накрыл коврами и вывез. Забегая вперед, скажу, что и нас, уже из Баку, во время этих страшных событий, тоже вывез парень-азербайджанец, Рамиз.

Дед с братьями тогда сиротами остались. Бабушка тоже, но у нее вообще всех родных убили во время Геноцида. Они остались в деревне, потом в советское время восстановили ее. Отец мой воевал, был летчиком, имел множество боевых наград. Вернувшись с фронта, стал жить в Баку и работать на заводе. Женился на маме – она

179

тоже родом из этой деревни. Мы с сестрой родились и жили в Баку.
В школе мы понятия не имели о национальностях. У нас в классе были и армяне, и азербайджанцы, и русские. И мы жили нормально. Потом, когда они выдвинули лозунг о национальных кадрах, мы уже поняли, что азербайджанец должен быть на- чальником, а вот его заместителем – кто-то умный, тот, кто работать будет. Я расскажу историю, которая меня шокировала. После института меня направили в армию на два года, офицером служил в танковом полку, в армянском городе Кировакан (ныне Ва- надзор. – Ред.). Там было несколько азербайджанцев, и я относился к ним нормально, считал, что мы земляки, поддерживал их... И вот в конце службы, когда мне оставалось буквально три-четыре месяца, меня вызвал особист и говорит: «Ты знаешь, что прои- зошло в вашем танковом парке? Эти твои земляки выпили и хотели вывести два-три танка, чтобы расстрелять жителей Кировакана». Я говорю, не может быть. Он ответил,

что у них все данные есть. Один из моих «земляков» и заложил дружков.
Я был в шоке. Это 1973 год! Представьте, все тихо, мирно, и несколько азербайд- жанцев договариваются вывести танк из парка и начать стрелять по жителям армян- ского города. У меня в голове не укладывалось: молодые ребята, по 18–20 лет, откуда в них такая ненависть? И я тогда понял, что эта ненависть передается из поколения в

поколение.
К 1988 году у меня уже было два сына. Когда все началось, я был в командиров-

ке в Кузбассе, там работал. Звонил, конечно, домой регулярно. Когда жена стала по телефону рассказывать о том, что творится в Сумгаите, я поразился, как в советское время можно вот так запросто взять и резать людей. Не мог поверить в это. Вернулся из командировки и застал жену в жуткой панике. Она твердила, что надо быстро соби- раться и уезжать, что последствия будут страшными. Я пытался ее успокоить: мол, как такое может повториться в столице Азербайджана? Невозможно было представить, что и в Баку они могли делать все что угодно. Но когда я увидел, как они толпами ходят по центральным улицам, и орут там... Чего только они ни орали... Спать уже невозмож- но было, страшно. Жена, бедная, мучилась, все говорила, что у нас двое детей, зайдут и зарежут, надо уезжать.

Потом на какое-то время все затихло. Я подумал, что наконец навели порядок и

180

продолжения не будет. Но затем все опять пошло-поехало... Жена уже вообще спать не могла, боялась за детей. В нашем институте начали предвзято относиться к армя- нам: азербайджанцы говорили, что мы, дескать, кушаем их хлеб, что это их земля, а нам тут не место, что мы заняли их квартиры и вообще – чтобы мы убирались. Короче говоря, я понял, что все идет к повторению того, о чем мне дед рассказывал. Все по- вторялось...

У нас в институте случай курьезный произошел, мы, армяне, потом между собой смеялись. Директор хранил драгоценности своей семьи на работе, в сейфе. И вот его ограбили. Он вызвал милицию, они начали составлять список краденого. И тут дирек- тор заявил, что это, мол, наследство от бабушки. А семья-то азербайджанская, поэто- му, когда он включил в список золотой крест, украшенный бриллиантами, мы были в шоке. Откуда, спрашивается, у азербайджанца наследство в виде золотого креста? Он сам не сообразил, что ляпнул, а мы вслух не могли ничего сказать. Я-то знал, как реза- ли жителей нашей деревни и все у них отобрали. Там у одного музыканта дудук был, покрытый перламутром, так лет через двадцать его сын увидел у азербайджанца вот этот самый дудук. А отца зарезали. Видимо, таким же образом и у директора нашего института в наследстве оказался золотой крест, покрытый бриллиантами.

Ситуация в городе между тем все ухудшалась. Меня, правда, с работы не увольня- ли, но жену уволили: она занимала хороший пост, а муж был армянин. Я взял отпуск, и мы с ней поехали во Владикавказ, там у меня родственники жили. Это был конец 1988 года, когда уже демонстрации вовсю пошли. Соседи по-разному относились: одни жа- лели, что мы уезжаем, другие радовались. Когда вещи вывозили, пока грузили, часть вещей исчезла. Детям было по 10–11 лет, они в школе учились. В школе инцидентов не было, они маленькие были, а во дворе старшего сына избили, причем сделала это взрослая женщина. По голове била ребенка и повторяла «эрмени, эрмени», прокля- тиями осыпала. Я на работе был, вернулся, жена рассказала. Это послужило толчком к отъезду.

Тетю мою, сестру отца, избили страшно. Как только она жива осталась... На нее женщины-азербайджанки напали в автобусе, за волосы схватили, повалили на пол и стали бить. Били по голове, а потом выбросили из автобуса. Она валялась на улице, к

181

ней никто не подходил. И тетя из-за этого рассудка лишилась потом. Ее сын во Влади- кавказе жил, забрал ее туда, но она уже невменяемая была. Ей было всего лет 55–60. Младшая сестра отца успела с семьей выехать. Родители мои тоже спаслись, за полго- да до январских событий им удалось выехать.

Мы остановились во Владикавказе. Нам, как я уже сказал, помог друг-азербайджа- нец, Рамиз, он привез на железнодорожный вокзал, посадил в вагон. Мы заперлись в купе и боялись выходить, пока не выехали за территорию Азербайджана. А прибыв наконец во Владикавказ, в первые минуты были в шоковом состоянии: разминулись с родственниками, которые приехали встречать нас. Сидим с чемоданами, дети игра- ют, а вокруг тишина такая... Состояние было необъяснимое: напряжение последних месяцев, когда ты жил в страхе, что твою семью убьют, и вдруг – полное спокойствие, и мы сидим расслабленные и радостные, что выехали, спасли детей и спаслись сами.

Во Владикавказе к нам отнеслись очень тепло. Детей нужно было устроить в шко- лу, а у нас не было никаких документов из бакинской школы. Но директриса так нас сердечно встретила! Я, говорит, знаю бакинских армян, у нее видно, знакомые, были. Оформила без всяких документов, дети на следующий день пошли в школу.

Конечно, нам повезло, что вырвались живые – и семья, и родители. Про имущество не думали, это дело наживное, главное – живы. Так закончилась наша эпопея, если так можно сказать, в «родном» Азербайджане, в «родном» Баку. А могилы родных остались там, на Монтинском кладбище, где хоронили не только армян, но и русских. Что осталось от этого кладбища – мы видели на снимках, его просто сровняли с зем- лей. Позвонили в Баку, подруге моей тещи, она татарка, которая и рассказала нам, что на этом кладбище творилось. Там дорогу проложили и дома стали строить – даже кости не убрали, человеческие останки валялись рядом с домами. И когда жильцам предложили вселяться, они боялись, отказывались, говоря, что это проклятое место для азербайджанцев.

Я слежу за всеми событиями, которые происходят там, в регионе. И считаю, что это вековое продолжение идет. Все вспоминаю, как теща моя рассказывала про своего соседа. Как-то приходит она с работы, а он сидит нож точит. Теща между прочим спро- сила, что он делает. А он ответил, что сейчас пойдет армян резать. Это был 1988 год.

182

То есть он дождался момента, когда можно зарезать, убить, награбить. И они заходи- ли, убивали, грабили, растаскивали все из армянских квартир, а потом эти квартиры занимали.

Провиденс, штат Род-Айленд, США. 4.04.2016 г.

183

ГЕНОЦИД ДЛИНОЮ В ВЕК
БАКИНСКАЯ ТРАГЕДИЯ В СВИДЕТЕЛЬСТВАХ ОЧЕВИДЦЕВ Книга вторая

Составитель и ответственный редактор - Марина Григорян Компьютерная верстка и дизайн - Микаэл Яланузян Корректор - Марианна Никогосян

Центр общественных связей и информации аппарата президента РА

Ереван 2017

wallpaper-tekstura-seryi-fon-chernyi-fon-uzor-oboi-tsvety-ve.jpg

 

Ссылка на комментарий
Поделиться на других сайтах

  • Ответы 0
  • Создано
  • Последний ответ

Архивировано

Эта тема находится в архиве и закрыта для дальнейших сообщений.


  • Наш выбор

    • Ани - город 1001 церкви
      Самая красивая, самая роскошная, самая богатая… Такими словами можно характеризовать жемчужину Востока - город АНИ, который долгие годы приковывал к себе внимание, благодаря исключительной красоте и величию. Даже сейчас, когда от города остались только руины, он продолжает вызывать восхищение.
      Город Ани расположен на высоком берегу одного из притоков реки Ахурян.
       

       
       
      • 4 ответа
    • В БЕРЛИНЕ БОЛЬШЕ НЕТ АЗЕРБАЙДЖАНА
      Конец азербайджанской истории в Университете им. Гумбольдта: Совет студентов резко раскритиковал кафедру, финансируемую режимом. Кафедра, финансируемая со стороны, будет ликвидирована.
      • 1 ответ
    • Фильм: "Арцах непокорённый. Дадиванк"  Автор фильма, Виктор Коноплёв
      Фильм: "Арцах непокорённый. Дадиванк"
      Автор фильма Виктор Коноплёв.
        • Like
      • 0 ответов
    • В Риме изберут Патриарха Армянской Католической церкви
      В сентябре в Риме пройдет епископальное собрание, в рамках которого планируется избрание Патриарха Армянской Католической церкви.
       
      Об этом сообщает VaticanNews.
       
      Ранее, 22 июня, попытка избрать патриарха провалилась, поскольку ни один из кандидатов не смог набрать две трети голосов, а это одно из требований, избирательного синодального устава восточных церквей.

       
      Отмечается, что новый патриарх заменит Григора Петроса, который скончался в мае 2021 года. С этой целью в Рим приглашены епископы Армянской Католической церкви, служащие в епархиях различных городов мира.
       
      Епископы соберутся в Лионской духовной семинарии в Риме. Выборы начнутся под руководством кардинала Леонардо Сантри 22 сентября.
       
      • 0 ответов
    • History of Modern Iran
      Решил познакомить вас, с интересными материалами специалиста по истории Ирана.
      Уверен, найдете очень много интересного.
       
      Edward Abrahamian, "History of Modern Iran". 
      "В XIX веке европейцы часто описывали Каджарских шахов как типичных "восточных деспотов". Однако на самом деле их деспотизм существовал лишь в виртуальной реальности. 
      Власть шаха была крайне ограниченной из-за отсутствия государственной бюрократии и регулярной армии. Его реальная власть не простиралась далее столицы. Более того, его авторитет практически ничего не значил на местном уровне, пока не получал поддержку региональных вельмож
      • 4 ответа
  • Сейчас в сети   9 пользователей, 1 анонимный, 384 гостя (Полный список)

  • День рождения сегодня

  • Сейчас в сети

    387 гостей
    1 анонимный
    vardan hov Колючка Анчара Firefly Xenobarbital RDR vanski w i t o lord17
  • Сейчас на странице

    Нет пользователей, просматривающих эту страницу.

  • Сейчас на странице

    • Нет пользователей, просматривающих эту страницу.


×
×
  • Создать...