Сумгаит, архивные кадры

[u-2]

“Ни в какие истории не вмешиваться. Не хватало нам еще конфликтов с местными”

“НВ” публикует много статей, воспоминаний, дневников о событиях в Сумгаите, Баку, Карабахе, о том уже давно прошедшем времени, когда начала разваливаться советская страна. Мы отдаем предпочтение авторам-неармянам, чтобы избежать пристрастного взгляда на события недавней истории, чтобы избежать неадекватных трактовок и комментариев. Конечно же, в большинстве своем авторы русские, поскольку именно они составляли основу воинских подразделений, изначально дислоцировавшихся в Закавказье или перебрасываемых по необходимости в “горячие точки”.

Именно они стояли между двумя противоборствующими сторонами, они смогли предотвратить еще большие ужасы, чем те, которые произошли. Бесхитростные свидетельства очевидцев всегда интересны своей непосредственностью. Люди описывали то, что видели, что ощущали. Как правило, авторы оказывались перед фактом, перед какой-то немыслимой в то время действительностью. В самом деле, трудно представить состояние военнослужащего — независимо от звания, — которого вдруг перебрасывали через тысячи километров в совершенно незнакомый край, да еще раздираемый конфликтом. Еще вчера он служил в армии могучего, беспроблемного СССР, и в одночасье оказывался в эпицентре всевозможных проблем. Полная растерянность высшего военного руководства часто еще более усугубляла ситуацию. Тонкая материя конфликтов рвалась от полного непонимания. Так случилось и в Сумгаите, и в Баку, и, конечно, в Карабахе. Изумление, непонимание, в итоге странные, конвульсивные, неверные действия усложнили ход событий. Это ощущается все прошедшие годы. И шлейф тогдашних “киксов” тянется бесконечно.

Сегодня мы предлагаем читателям oчередные воспоминания-эпизоды участников упомянутых событий.

Об авторах.

Майор полиции Алексей ПЛУГОВ (на правом крайнем снимке справа) был в числе тех, кто первым прилетел в Баку, а потом в Карабах в качестве курсанта Алма-Атинской школы МВД. В 1988-90 гг. он сопровождал колонны беженцев, нес службу на блокпостах, патрулировал и охранял от мародеров опустевшие армянские села. Его очерки недавно были опубликованы в журнале “Искусство войны”.

* * *

Военврач Александр ЛУПООКОВ служил во многих советских гарнизонах, пока его не перебросили в Сумгаит и Баку. Его эссе напечатаны в российском журнале “ArtOfWar”.

Алексей ПЛУГОВ

СОБРАНИЕ

(Шемаха, март 1989-го,

база 1-й роты АССШМ)

...Слово предоставляется секретарю бюро ВЛКСМ, сержанту Пак, произнес секретарь собрания Габрих.

— Я вот что скажу, — начал маленький, шустрый Пак — типичный представитель своей национальности. — Командир роты коммунист Амиров абсолютно прав. Лейхнеру и Шилову не место в рядах Ленинского Комсомола! Они не имеют права носить гордое звание курсанта нашей Школы! Они нарушили боевой приказ! Они подвели всех нас, своих товарищей комсомольцев. Это удар ножом в спину! Это подножка нашему общему делу, товарищи! Это самое настоящее предательство, заслуживающее сурового наказания в условиях боевой обстановки, товарищи! Как секретарь бюро, ставлю на голосование один вопрос. Кто за то, чтобы исключить курсантов Лейхнера и Шилова из рядов ВЛКСМ? Прошу голосовать.

Лейхнера и Шилова не любили, потому что они были “чмошниками”. Нелюдимые. Жили сами по себе и себе на уме. Не принимали участия в жизни курса. Могли в увольнении, прямо на ходу в форме лопать мороженое. Были слишком нежными и не вписывались в общий фон.

На самом деле, страшного Вася и Юра, так их звали, ничего не совершили. Просто попали в небольшой косяк, который стал поводом и достаточно веским для исключения. А исключение из комсомола автоматом вело к откомандированию в Алма-Ату и отчислению из Школы.

За двое суток до собрания произошло следующее.

— Становись! Ровняйсь! Смирно! Приказываю! Заступить на охрану общественного порядка в городе Шемаха Азербайджанской ССР. Задача. Соблюдение жителями города комендантского часа с 21.00 до 07.00 часов. При несении службы в общении с гражданами соблюдать социалистическую законность! — чеканил командир роты майор Амиров. И еще, уже не громко: — Армянских беженцев мы всех вывезли. Вы заметили, что в городе стало совсем спокойно. Потому ни в какие истории не вмешиваться. Не хватало нам еще конфликтов с местными. Десять пеших патрулей по двое без оружия. Только ПР-73 (дубинка — авт.) и рация. Пять мобильных групп по трое с оружием на уазиках. Маршруты вы все знаете. В городе нами восстановлена советская власть и порядок. Еще раз повторяю. Вас касается только улица. Если в домах гуляют, ничего страшного. Если что другое, то есть рация. Все. К несению службы приступить!

Небольшой уютный городок Шемаха до войны населяло сорок тысяч армян и азербайджанцев. Каждая семья мирно жила в большом богатом каменном доме. Имела хозяйство и обязательно жигуленок или москвичонок последней модели. Все поголовно занимались выращиванием винограда, торговлей и виноделием. Кроме исполкома, милиции и рынка, в городе было несколько приличных ресторанов и бар, в котором продавались импортные напитки и крутили видео про великого Брюса Ли. На каждом углу располагалась чайхана. Высокие каменные заборы дворов имели большие железные ворота и узкие калитки-проходы, построенные в виде арки. Дверь в калитке не была предусмотрена. То есть двор всегда был открыт для путника или гостей.

Примерно в 23.30 Вася Лейхнер и Юра Шилов мирно патрулировали пустынную, тихую, мощеную улочку Шемахи, которая вела к шахматной школе, построенной Гари Каспаровым. Вдруг услышали душераздирающий женский крик на русском языке.

— Помогите! А...а! Он убьет! — кричала женщина и вопила.

— Ах ты, сука! Замочу! Мразь! — громко кричал мужской голос тоже на русском языке и без акцента. Гремели переворачиваемые ведра, и звенело битое стекло.

Вот он этот двор, рядом. Не раздумывая ни минуты, Вася и Юра бросились на помощь и забежали в узкую калитку-арочку.

— В чем дело! Стоять! — крикнул Шилов, увидев во дворе мужчину и сидевшую на земле женщину.

Гражданин Мамедов три дня назад вернулся из мест заключения. Двенадцать лет в морозном Восточном Казахстане он мечтал, как вернется в родную Шемаху к своей любимой жене. И что больше никогда не увидит эти русские ментовские рожи. Двое суток беспробудного пьянства и прозрачные намеки гостей сделали свое дело, и началось естественное выяснение отношений.

Мамедов обернулся на окрик. Ни фига себе, менты! Да еще и русские! Откуда? Вася и Юра одновременно увидели в руках уголовника огромный тесак.

— Мочи ментов! — заорал Мамедов и бросился на Васю с Юрой. Лейхнер и Шилов, пытаясь пулей одновременно покинуть двор, застряли в узкой калитке. Пока протискивались, Мамедов успел до них добежать, и Юра получил ножевое ранение в пятую точку. Удар пришелся на момент выскакивания курсантов из калитки, поэтому рана была не глубокой.

Удирая от разъяренного Мамедова по ночной Шемахе, Вася по рации умудрился вызвать подмогу. Подоспевшая мобильная группа сломала Мамедову руку и нос. — Та...к, — протянул Пак, обводя взглядом голосующих, — принято единогласно. Шилов, Лейхнер, прошу сдать комсомольские билеты! На этом комсомольское собрание окончено.

Все поднялись и стали расходиться по кубрикам. Вася и Юра молча стали собирать свои вещи, выслушивая в свой адрес нелестные напутствия некоторых сослуживцев. В это время к командиру роты Амирову вбежал дневальный.

— Товарищ майор! Шилова и Лейхнера срочно в комендатуру.

— Кто вызывает?

— Комендант, наверное. Сказали, бегом.

— Ну-ка, ко мне обоих! Через минуту Вася и Юра стояли в кабинете Амирова. — Предупреждаю! Я не знаю, что с вами сделаю, если вы, негодяи, трепанете чего-нибудь лишнего. Одни проблемы от вас! Завтра утром с колонной в Кировабад и в Алма-Ату. Ясно!

— Ясно, — ответили бывшие комсомольцы и поехали в комендатуру. В 14.00 часов объявили построение на обед. Личный состав, не торопясь, построился в ожидании пожелания приятного аппетита. Все, стоявшие в строю, обратили внимание, как в открытые часовым ворота на базу въехали две черные двадцать четвертые Волги. Дверцы автомобилей открылись и на свет появились: комендант особой зоны, пара азербайджанских подполковников, капитан и... Вася с Юрой. На груди наших “уничтоженных” бывших товарищей блестели новенькие медали “За отличие в охране общественного порядка”. В то время боевая и самая желанная награда для сотрудника органов внутренних дел.

Один из старших офицеров зачитал перед строем приказ министра внутренних дел Азербайджана о награждении героев за самоотверженность и бесстрашие, проявленные при задержании особо опасного преступника в момент совершения им покушения на убийство.

Лейхнер и Шилов стояли перед строем в шеренге уполномоченных офицеров и с трудом начинали верить в свое спасение.

— Кто желает что-нибудь сказать? — поинтересовался подполковник, закончив оглашение приказа министра.

Мы стояли в недоумении. Что говорить-то. Три часа назад все все сказали. Тишину нарушил командир Амиров. — Товарищи! Высокие награды на груди курсантов нашей школы здесь, на азербайджанской земле — это доказательство высокой выучки, моральной и политической готовности каждого из нас в любой момент встать на защиту социалистических интересов нашей Родины. Я всегда ставил в пример курсантов Лейхнера и Шилова! И они своим поступком доказали, что руководство Школы в них не ошиблось! Поздравляю! — переобулся Амиров и пожал пацанам руки. Василия Лейхнера и Юрия Шилова, больше в горячие точки не посылали. Это была их первая и последняя командировка. А в 1990 -ом году они, успешно закончив обучение, в звании лейтенантов приступили к милицейской службе. Один в Москве, другой в Воркуте.

ЖАЖДА

(Карабах, лето 1990-го)

Лето девяностого года в Карабахе выдалось жарким. Виноград созревал прямо на глазах. Пятьдесят седьмой блокпост был оборудован в Гадрутском районе на дороге Джебраил — Лачин среди бескрайних виноградников. Перекрытая тремя бетонными ригелями дорога, вкопанный в землю вагончик, несколько окопов, БТР и двенадцать алма-атинских курсантов. Эх! Как хорошо! Солнышко! Просто кайф! На глазах новенькие очки “капельки”, приобретенные на рынке в Джебраиле.

В 1990-м на рынках Карабаха, тогда еще азербайджанского, можно было танк купить. А изобилие мелких дефицитных товаров просто поражало. Продукты виноделия и изысканные блюда типа шашлыка из индюшки или барашка относились к категории подножного корма. Время было обеденное и весь личный состав блокпоста, в форме номер два, уютно устроившись в винограднике, принимал пищу. А те, кто срубал свою порцию наваристого солдатского кулеша, ложился на бочок и досматривал сны.

А меня одолевала жажда. Была теплая вода и полусухое вино. Но ни того, ни другого пить не хотелось. Потому я решил дождаться чая, воду для которого установили завариваться в цинке.

С самой ночи не было ни одной машины, а людей тем более. И вдруг на дороге появился КамАЗ с прицепом — рефрижератором. Минуты через три подъехал к посту и остановился около первого ригеля, перед большим белым плакатом, на котором красными буквами было написано: “Водитель, заглуши двигатель! Предъяви пропуск, документы и машину для досмотра!” А внизу кто-то дописал “Феликс Дзержинский”.

— Салам, гардаш! — приветствовал меня подошедший водитель в коричневом пиджаке и серой фуражке.

— Салам, — ответил я на приветствие. Куда едем?

— В Лачин.

— Что везем?

— Груз, — ответил водитель через непонятную паузу.

— Вижу, что не пустой. Какой груз? — продолжал спрашивать я.

— Коробки, — продолжал увиливать водитель.

— В коробках что? — очень спокойно поинтересовался я, так как торопиться мне было абсолютно некуда.

Водила молча смотрел на меня и хлопал глазами. Привычным движением я перевел автомат на длинном ремне из-за спины себе на колени. — Пиво там, — почти шепотом заговорил водитель.

— Какое пиво? Откуда?

— Чешское.

— Сколько?

— Восемь тысяч бутылок. От этих слов я просто офонарел. Теперь паузы начались у меня. Как? Каким образом здесь? Пиво? Холодное. В такую жару. — Куда везешь? — опять спросил я.

— В Лачин.

— Какой Лачин? Кому? Документы есть?

— Нет документов, — минут через пять ответил водила.

— Тогда разгружай! — приказал я и сделал вид, что потерял к нему всякий интерес. Водила не двигался с места. В Лачине велись боевые действия, даже с участием артиллерии. И двести процентов, что пиво предназначалось азербайджанским ополченцам. — Ладно, гардаш. Поставь на броню одну коробку и езжай в свой Лачин.

— Нет. Коробку не дам, — вдруг быстро ответил шофер.

— Тогда иди и разгружай. Откуда я знаю, что кроме пива там ничего больше нет?

— Только пиво. Аллахом клянусь.

— Не знаю ничего. Разгружай. Водила, опустив голову, вернулся к своей машине и сел в тень под переднее левое колесо. — Что-то не чисто. Явно везет что-то.

Минут через двадцать к блокпосту подкатила черная, отполированная двадцать четвертая Волга. Из нее вышел толстый, седой старший лейтенант азербайджанской милиции в заказной форменной фуражке — “аэродроме”. И, не разговаривая с водилой, направился ко мне. Это был местный участковый, которого я несколько раз видел. — Салам, гардаш! Натырсан? — начал он с традиционного приветствия.

— Здравствуйте. Дела у нас нормально. А у вас вот не очень, ответил я.

— Это брат мой. В чем проблема, командир?

— Груз ваш? — спросил я.

— Какой груз, командир? Немножко попить ребятам туда-сюда везем, понимаешь?

— А че, воду твоим ребятам пить западло, что-ли? Или они там на курорте?

— Зачем так плохо говоришь

, командир, вы же наши, вы за нас.

— Послушай. Если мы за вас, вы за нас, то почему одни пьют квас, а другие тухлую воду. И вообще, водила сказал, что везет пиво. Его попросили показать хотя бы один ящик или коробку. Он отказался. Теперь пусть разгружает то, что там на самом деле везет.

— Пиво. Пиво он везет, командир. Просто не его, понимаешь, переживает, меня ждет. Сейчас покажет. Все сейчас покажет. Слушай, может, съездишь с ним в Лачин. С тобой его никто не остановит. А я тебе денег дам, сколько скажешь. А то мне еще много дел здесь решить надо.

— Не. Я не поеду, и никто не поедет, даже за деньги. Служба. Ты же сам понимаешь, — ответил я. Седой старлей подошел к водиле и что-то сказал. Тот мухой метнулся к шаланде, открыл двери, вытащил коробку, принес и поставил на броню. Потом завелся, и машина через минуту испарились.

Я сидел на башне. Передо мной стояла коробка чешского пива, моментально покрывшаяся белым инеем. Открыл. В квадратных ячейках аккуратно расположились бутылки из коричневого стекла, наполненные благородным янтарным напитком. Неужели я его попробую, не верилось мне. — Пацаны! Добро пожаловать! Бар работает! Через десять минут закрываемся, — крикнул я. Пиво было настолько холодным, что на бутылке собирался конденсат, струйкой стекал на раскаленную броню и тут же испарялся. Откупорив бутылку, я без остановки делал мелкие глотки, растягивая удовольствие. При этом одним глазом наблюдал, как опустошается коробка. Парни ходили в разные стороны по территории поста и попивали пивко, ставшее приятным сюрпризом и скрасившее, в какой-то степени, серые будни.

Когда я откупорил вторую бутылку, к блокпосту подлетел новенький бежевый уазик с огромными красными звездами на бортах. Из него вылезло “чудо”. Это был армейский капитан в канолевой хэбэшке-афганке. На плече висел Калашников с двумя магазинами. Он набросился на меня с нецензурными выражениями по поводу моего внешнего вида, пива, мамы и т.д. Это был бесстрашный помощник коменданта Гадрутской особой зоны. Слушая его пламенную речь, я начинал догадываться, что он перепутал посты и вообще приехал не туда. Я молча открыл люк бронетранспортера и скрылся в его недрах. Потом повернул башню и взял крикуна на прицел. Пошутил, короче. Вы бы видели, как он заметался. Я его еле догонял, вращая башней.

Капитан убежал к вагончику, а там одиннадцать парней.

— Товарищ, — сказали ребята, — кричать не надо, мы не солдаты, попей, лучше, пивка. А может, вина?

После этого капитан расслабился и залпом выпил последнюю бутылку чешского. Поблагодарил, извинился и исчез так же, как и появился.

Через неделю мы узнали, что КамАЗ с пивом до Лачина не доехал, перевернувшись на горной дороге. Водила выпрыгнул из кабины, а семь тысяч девятьсот восемьдесят бутылок улетели в пропасть. А может, и еще что. Так что пиво попили только мы да капитан.

Александр ЛУПООКОВ

“ПЛОХО! БУДЕТ ПЛОХО!”

Треть моей военной службы прошла в Сумгаите. Этот город напомнил мне мой родной Волжский, спутник Волгограда. Госпиталь стоял на рабочей окраине, а квартиру мы получили в новом микрорайоне через год. На транспорте добираться через весь город, а пешком, сокращая путь, короче, но минут 40-45. С населением сложились хорошие отношения. Нам разрешалось лечить и местных. Но с 1987 г. на фоне развивающихся вокруг Нагорного Карабаха событий наступило похолодание.

На душе было неспокойно. Обстановка в Закавказье накалялась. Я был очень обеспокоен этим, а экзамен должен был быть где-то около 8 марта. Тогда я попросил сдать экзамен досрочно, фактически за месяц. Экзамен успешно сдал и в середине февраля уже был дома. Воздух, казалось, был накален. В Армении и Степанакерте шли митинги за отделение НКАО от Азербайджана. В феврале появились беженцы из Армении. В Сумгаите они строили самодельные домики, т.н. Нахалстрой.

В субботу вечером 27 февраля я был на центральном почтамте, где у меня должен был состояться междугородний телефонный разговор. Когда я вышел наружу, то мне показалось, что недалеко идет футбольный матч, слышался гул стадиона. Но, стоп! Стадион далеко и футбола вроде бы никакого не должно было быть. А гул постепенно нарастал. Я подошел к краю тротуара улицы перед почтамтом и увидел, как слева, со стороны площади перед зданием горкома партии, надвигалась масса людей, беспрерывно что-то скандируя. Как-то стало не по себе. И вот эта толпа уже шествует мимо меня. Я спросил у пожилого азербайджанца: что это значит? Тот как-то недовольно махнул рукой и сказал что-то типа “горлопаны с митинга идут, призывают армян гнать за Карабах”. Толпа, в которой было очень много молодежи, свернула на центральную улицу и двинулась к автовокзалу. Какая-то неосознанная тревога висела в воздухе, но предположить, во что это выльется, я не мог. Не помню как, но домой мы добрались на маршрутке.

В воскресенье часов в 9 утра я зачем-то пошел в центр города. Удивительно, улицы были пустынны. Пройдя метров 500, я увидел прямо на тротуаре части разорванной одежды. Еще дальше осколки разбитых оконных стекол. В районе автовокзала опять шумела толпа. Валил черный дым. Горела пожарная машина рядом с памятником Дружбе народов. До меня дошло, что происходит что-то страшное, и я вернулся домой. Часа через полтора зашел водитель нашего санитарного уазика, сказал, что начальник собирает всех вместе с семьями в госпитале, чтобы мы взяли с собой только документы и самое необходимое. По пути мы забрали еще несколько наших. В госпитале довели обстановку: толпа людей после вчерашнего митинга разбилась на банды по 10-20 и более человек, которые ведут в разных частях города погромы армян, а местная власть бездействует, укрывшись в здании горисполкома. Прибывшие подразделения МВД и др. оцепили горисполком, театр и площадь между ними: сначала выстроили по периметру технику, а перед ней солдат со щитами и дубинками. Это был на то время островок советской власти во всем Сумгаите. Командир приказал провести разъяснительную работу с персоналом и больными своих отделений, вооружить их чем-нибудь, выставить посты наблюдения. Прошла информация, что сюда может направиться одна из банд.

Госпиталь мог стать легкой добычей, т.к. никакой охраны выделено не было, большинство коллектива — женщины; офицеров и солдат — человек 20. Здесь можно было поживиться медицинскими наркотиками. Сюда же некоторые наши медсестры армянки привели свои семьи.

Всех армян из сотрудников и их семьи мы укрыли в здании поликлиники. Построив своих немногих больных, я объяснил, что если сюда ворвутся “банды”, то щадить никого не будут (о творимых зверствах на улицах и в квартирах мы уже были осведомлены). В подсобке у меня был кое-какой строительный инвентарь, лопаты. “Вооружив свое подразделение, я выставил двух наблюдателей следить за забором. Мой одноэтажный инфекционный модуль примыкал к стене в углу периметра. На стене была колючая проволока. Уже днем нам стали привозить раненых бойцов. Большинство было из того оцепления, что охраняло “остров” советской власти. По городу шныряли “банды”, творящие уголовный беспредел, а там стенке защитников противостояла стенка “идейных”. Они вымещали свое зло на наших солдатиках, бросая в них камни, бутылки с зажигательной смесью, метая, как дротики, остро заточенные куски арматуры. На патрули, ходившие по городу позже, когда ввели комендантский час, бросали с крыш и балконов цветочные горшки и прочие тяжелые предметы. Поэтому основными повреждениями были черепно-мозговые травмы, проникающие ранения внутренних органов от “дротиков”, множественные ушибы и ожоги. Три хирурга работали в напряг. Ушибленными и обожженными занимались терапевты. Остальные врачи были на сортировке. Ночью никто не спал. В понедельник 29 февраля наших армян военные вывезли на тот “остров”, где в здании театра собирали всех армян с города. Я попрощался со своими двумя медсестрами, зная, что сюда они уже больше не вернутся.

К вечеру у нас наконец-то появилась охрана: какой-то командир, узнав, что никакой охраны и оружия у нас нет, оставил нам одного солдатика. Это был веселый маленький паренек, армянин. Его посадили на КПП. Он шутил: “Я вас буду защищать”. Мы же смеялись: “Да, сила великая: автомат, два рожка и солдат в два вершка!”

* * *

Лишь 2 марта, когда город зачистили части МВД, моряки и десантники, мы развезли семьи по домам. Соседи-азербайджанцы в эти три дня группами дежурили у подъездов, чтобы не допустить погромщиков. Со своего окна на 9-м этаже я еще недели две наблюдал, как в школе через дорогу, где расположилась часть МВД, солдатики тренировались: одни строили “черепаху”, другие на них нападали, дубинки грохотали по пластиковым щитам. Но этот грохот не раздражал. Он приносил успокоение. Потом приехавший представитель МВД наградил начальника госпиталя и начальника хирургического отделения какими-то почетными министерскими знаками.

Напряжение несколько спало, но возврата к прежнему уже не могло быть.

* * *

Вскоре меня командировали в Афганистан, после чего вновь направили в распоряжение КЗакВО. Поскольку место мое никто не занял, мне предложили вернуться в Сумгаит. Жизнь продолжалась, но южный солнечный город Сумгаит уже не излучал прежнее человеческое тепло.

* * *

Субботним утром 20.01.90 какофония автомобильных сигналов привлекла наше внимание к окнам. Внизу, по улице (сейчас это проспект Г.Алиева) шли, сигналя, автомобили с черными и национальными флагами. Сосед сказал: “Военные залили кровью Баку. Народ собирают на митинг. Плохо! Будет плохо!” Забрав документы и вещи первой необходимости, мы по окраине города пошли в госпиталь. Никаких чемоданов, чтобы не привлекать внимание: портфель у меня и сына и сумка у жены. Люди на нашем пути практически не попадались. Я, конечно, был по гражданке. Последнее время неприятно было идти на службу в форме: косые взгляды, ощущение, что вот-вот кто-то плюнет тебе в спину или кинет камень. Были случаи, что некоторых военных избивали. Но наших пока не трогали. Мы, единственные в гарнизоне, были в красном цвете. Остальные части: строительные, артиллерийские, связи, локаторщики и прочие технические — носили черные петлицы и околыши. Недалеко, в Насосном, стояли летные части “синих”, но это был уже свой гарнизон. Большинство знало, что красные — это госпиталь, а значит, врачи. А врачей в форме пока еще уважали. Ведь мы оказывали медпомощь местному населению и по разрешению (была определенная квота), и по блату. Особенно уважали хирургов и акушера-гинеколога.

Госпиталь маленький (всего 150 коек), но особенный. В боевой расчет Округа он не входил, т.к. был придан военным строителям, Управление инженерных работ, находившемуся в Баку и подчинявшемуся Москве. До передислокации в Сумгаит госпиталь находился в Куткашене (ныне Габала), где обслуживал и военных строителей, строивших стратегический объект — станцию слежения, и “синих” — тех, кто принимал объект к эксплуатации. Объект в виде гигантской многоэтажной призмы стоял на горе и, примерно на столько же этажей, уходил в землю. Сейчас он используется нашей системой ПВО/ПРО, за что Азербайджану мы отстегиваем приличные деньги. Это его мы предлагали в совместное использование американцам, дабы они не размещали свой аналогичный комплекс то ли в Польше, то ли в Чехии. Этот комплекс просматривает все до Индийского океана, в первую очередь Турцию и Иран. И до Сумгаита мы год с семьей пробыли в Куткашене. ...На полпути я тормознул такси, и мы так же по окраине доехали до госпиталя. Опять, как в 1988 году, семьи собрались вместе. Здесь мы уже узнали, что произошло. В ночь с 19 на 20 января войска стали входить в Баку. Было объявлено Чрезвычайное положение, но т.к. телецентр не работал, то большинство населения узнало об этом на следующий день, когда уже было пролито много крови. Войска начали разблокировывать военные городки. По этому поводу было много написано всякого. Одни утверждают, что расстреливали мирных безоружных граждан, давили танками легковушки вместе с людьми, другие — что “подавлялись огневые точки противника”. Скажу так: имело место и то, и другое. Военное противостояние особенно проявило себя в районе Сальянских казарм и БВОКУ (Бакинское высшее общевойсковое командное училище).

Учитывая сложившуюся обстановку, было принято решение эвакуировать семьи военнослужащих за пределы Округа. В этот же день мы прощались с ними. В военном грузовике их повезли в Насосный. Потом мы уже узнали, что один из грузовиков, перевозящих семьи военнослужащих из гарнизона, был обстрелян и боец охраны, сидящий крайним у борта, был убит. Так он своим телом защитил женщин и детей. Бортом Военно-транспортной авиации семьи были эвакуированы. Самолет совершил посадку где-то на Украине. * * *

Мы остались в госпитале, но теперь нам была придана охрана, кажется четыре бойца с автоматами. В госпитале мы провели дней 10. В одну из ночей нас обстреляли. Была выпущена очередь из автомата в сторону освещенного КПП. Среди ночи я услышал треск автоматной очереди и крик. Кричали рядом, за фанерной переборкой, разделявшей модуль на два отделения: мое инфекционное и кожное. Пули чиркнули вдоль стены, но одна пробила двойную фанерную стенку с утеплителем прямо под кушеткой в кабинете начальника отделения, который и почивал на ней в это время. Когда я влетел на крик, то увидел бледного Володю Шулепина, стоявшего в коридоре, который бормотал одну и ту же фразу, что-то вроде: “В меня стреляли!” Пуля прошла по косой аккурат под кушеткой и торчала в полу. Сантиметров на 8-10 выше и она бы прошила большое тело Вовы. На следующий день приезжали какие-то люди, опросили свидетелей. Местные власти посчитали это провокацией с нашей стороны, мол, сами друг в друга стреляли. Была даже заметка в местной газете. Вырезка где-то завалялась.

http://www.nv.am/ind...-26-42&Itemid=9

[Bagirka]

Cейчас на одноклассниках в группе нашей бакинской школы (участники в основном давно живут за пределами Азерб-на) узнала, что парторг нашей школы (48, в Ахмедлы) Ольга Георгиевна Карагедова была убита при бакинских погромах. Ей было меджду 40-45, не больше. Очень умная, интересная и интеллигентная женщина. Жаль, что не сообразила вовремя уехать оттуда, царствие ей небесное.

[VREZH]

Ամերիկահայերը ցույցի են դուրս եկել՝ դատապարտելու Սունգայիթի ու Բաքվի ջարդերը

Սունգայիթում ու Բաքվում 24 տարի առաջ իրականացված ջարդերի եւ վայրագությունների դեմ բողոքի իրենց ձայնն են բարձրացրել ամերիկահայերը: Վաշինգտոնում կայացած ցույցին խոչընդոտ չէին անգամ ցուրտ եղանակն ու անձրեւը:

Հավաքը կազմակերպվել էր "Դաշնակցության" երիտասարդական եւ Սուրբ Մարի հայկական եկեղեցու երիտասարդաց միությունների նախաձեռնությամբ:

Ադրբեջանի դեսպանատան դիմաց ամերիկահայերը` Սուրբ Խաչ հայկական եկեղեցու տեր Սարգիս քահանա Ակտավոկյանի եւ Սուրբ Մարի եկեղեցու տեր Հովսեփ քահանա Կարապետյանի գլխավորությամբ, զոհվածների նկարների առջեւ մոմեր են վառել եւ աղոթել:

Ցուցարարներն ուշադրության հրավիրեցին նաեւ է ադրբեջանական կառավարության կողմից 1300-ամյա պատմություն ունեցող Նախիջեւանում Ջուղայի գերեզմանատան ոչնչացման խնդրի, ինչպես նաեւ՝ Ադրբեջանի վարած ռազմատենչ քաղաքականության վրա:

ссылка