Рассказы о войне...

[Grig]

Бегларян А.Э.

"Орел"

Война была в самом разгаре. Каждый день с фронта приходили вести о погибших и раненых. Особую категорию жертв составляли пленные - тоже непременный атрибут всякой войны. Многие солдаты предпочитали плену смерть, потому что плен ассоциировался с той же смертью, но позорной и мучительной, растянутой во времени. И все же попавшие в плен верили в чудо, продолжая надеяться, что на родине сделают все, чтобы выцарапать их у Смерти.

С карабахской стороны пленными занимался майор Костанян. Тяжелая и крайне сложная работа, которую он выполнял уже третий военный год, укладывалась во внешне нехитрую схему: нужно было на основе официальных и неофициальных данных установить местонахождение пленного, выйти на контакт с лицами, занимающимися аналогичной работой с противоположной стороны, договориться с ними об обмене, обговорить условия последнего... Кто мог догадаться, что после каждого обмена живого человека или трупа у Костаняна на голове прибавлялось седых волос, появлялось какое-то непонятное чувство опустошенности, от которого не сразу приходил в себя?

Костанян родился и вырос в Баку, имел по ту сторону баррикады множество знакомых, а потому искал пленных как по официальным, так и личным каналам. Он выходил на контакты с людьми самого различного склада ума и характера, социального и общественного положения. Звонил, просил, убеждал. Многие обещали помочь и помогали. Любопытно, что несмотря на продолжающуюся войну, поддерживали связь и бывшие пленные, добровольно предлагая свои услуги по поиску без вести пропавших. Костанян даже не задавался вопросом, почему все эти люди должны помогать ему - ведь встреться на узкой тропе войны их сын или брат с карабахским солдатом, оба, не колеблясь, поспешили бы первым спустить курки...

Костанян вел свой старенький "Москвич" по улицам полупустынного военного города, мимо поврежденных от авианалетов и артобстрелов зданий, зияющих то здесь, то там пустыми глазницами окон. Его мысли были заняты Назилей. Она была взята в плен во время боев в Физулинском направлении. Девушка растерялась в общей суматохе, отстала от убегающих в панике родных. Солдаты нашли ее в хлеву в полуобморочном состоянии.

Впрочем, называть Назилю "пленницей" было бы несправедливо. Ее, как и многих других азербайджанских женщин, стариков и детей, оставленных своими на произвол судьбы, карабахские солдаты практически вывели из зоны боев, спасли им жизнь. С ведома властей девушка-азербайджанка содержалась дома у одного из командиров - тот рассчитывал обменять ее на своего солдата, пропавшего без вести. Она была как член семьи, кушала с домочадцами за одним столом, вместе со всеми спасалась в подвале от артобстрелов и бомбежек, которыми почти каждый день потчевали город ее земляки. Костанян помог Назиле наладить переписку с родственниками в Баку. Недели две назад он сам позвонил им, попросил поискать человека для обмена.

Несмотря на войну, почти ежечасные обстрелы и бомбежки, несущие смерть и разрушение, жизнь в городе продолжалась. Оплакивая потери, люди не забывали и о праздниках - они были отдушиной, позволяли хотя бы на миг забыть о нависшей над городом опасности.

Майор Костанян делал вид, что слушает тост, но на самом деле мысли его были далеко, по ту сторону линии фронта. Сосед по столу - военный фельдшер Борис - то и дело толкал его локтем, когда поспевало время чокаться. "Дорогая Нана, сегодня тебе исполнилось 16! Теперь ты уже взрослая девушка..." - в который уже раз в качестве своеобразной увертюры повторял эту или похожую фразу кто-то из опьяневших гостей, чтобы затем не без театральности попытаться сказать что-то свое. Костанян вдруг подумал, что и Назиле совсем недавно исполнилось 16. Он представил, как в день рождения ее родня, вместо того, чтобы радоваться, поздравлять и дарить подарки, обливалась горькими слезами...

Когда вставали из-за стола, Костанян, заметив, что Бориса качнуло, решил подвезти его домой. Тот в свою очередь настоял на том, чтобы подняться к нему на чай.

- Только мне надо будет срочно позвонить. Телефон работает?

- Конечно. Звони, сколько душе угодно.

Поднимаясь на четвертый этаж, Костанян шутливо упрекал повисшего у него на плече Бориса в том, что тот поселился столь высоко.

- Орлы любят высоту! - парировал Борис.

Пока хозяйка готовила чай, Костанян снял трубку и набрал номер.

- Карен, здорово! Как там наша гостья?.. Можно с ней переговорить.

После небольшой паузы Костанян заговорил на азербайджанском:

- Салам! Бакидан не хабар?..

Он справлялся у Назили о здоровье, спрашивал, не получала ли она нового письма от родных, нет ли вестей относительно кандидатуры для обмена. Костанян не сразу заметил, что хозяин дома стал мрачнее тучи. Когда он положил трубку, Борис снял очки, аж запотевшие от злости, протер их нервным движением и негодующе произнес:

- Слушай, какое ты имел право говорить из моего дома на азербайджанском?

Костанян, которому в его 36 лет не раз приходилось попадать в самые деликатные ситуации и выпутываться из них, на этот раз казался растерянным:

- Ты же знаешь, чем я занимаюсь... Я же не просто так позвонил. Мы поддерживаем связь с азербайджанцами, чтобы обменивать людей.

-Это меня не волнует. Ты осквернил мой дом!

-Мы же пытаемся обменять эту девушку на нашего солдата!

- В любом случае ты не имел права говорить в моем доме на языке врага. Я патриот и не потерплю этого!

- Вот не ожидал от тебя... Ты же медик, где твой гуманизм?

- Ладно, хватит философствовать! Я знаю одно - эти люди, на языке которых ты только что говорил, убивают наших парней.

- Но ведь завтра и ты ко мне придешь, если, не дай Бог, с родными что-нибудь случится... Вот тогда посмотрим, кто из нас философ.

- К тебе уж точно не приду... Не дождешься!

Костанян вышел, не заметил, как спустился с четвертого этажа, завел мотор и погнал машину по улицам военного города. Потрепанный "Москвич" сильно раскачивало на многочисленных колдобинах, образовавшихся в результате артобстрелов. Машина ревела, скрежетала и лязгала старым железом, будто жаловалась на хозяина. Однако, не обращая на это внимания, Костанян жал на газ, словно хотел как можно скорее удалиться от дома, где минуту назад столкнулся с откровенным невежеством.

Прошел месяц. Однажды январским морозным утром к Костаняну в кабинет пришла заплаканная женщина. Не сразу он узнал в ней родную сестру Бориса - она как-то осунулась, будто разом постарела. На фронте пропал их племянник...

Майор снял трубку и стал набирать номер...

Война продолжалась и в наступившем 1994 году. С фронта шли вести о новых раненых и убитых. Были, конечно, и пленные. Костанян по-прежнему занимался их судьбой.

А однажды во время очередного обмена с азербайджанской стороны к нему подошел смуглый усатый мужчина. Он обнял Костаняна и поцеловал три раза.

- Это за Самаю! Это - за Роксану! А это - за Назилю! - после каждого поцелуя он называл новое имя.

- Ты помог моим сестрам заново родиться!..

[Grig]

Бегларян А.Э.

Дед Мороз

(исповедь в канун Нового года)

- Папа, расскажи, как ты был солдатом, - буквально за час до наступления Нового года просит, точнее, требует рассказать на сон грядущий трёхгодовалый сынишка.

- Когда на нас напали... - я хочу сказать 'турки' (так мы почему-то называем азербайджанцев), но останавливаюсь, - я взял автомат и пошёл защищать нашу землю. Вот так я и стал солдатом...

- А зачем ты пошёл защищать нашу землю?

- Чтобы ты родился, сынок, - говорю я после некоторой паузы.

Ребёнок слушает, затаив дыхание. Постепенно, входя в роль, я уже как сказку начинаю рассказывать ему про боевые действия: как мы стреляли в 'них', а они - в 'нас'... и вдруг чувствую какой-то стыд. Попробуй объясни ребёнку, что мы стреляли друг в друга для того, чтобы... убивать. Убивать, чтобы... родился и жил он... Такие, как он, которым жизнь пока рисуется интересной, безобидной сказкой со счастливым финалом. Я замолчал.

- Папа...

- ...

- Папа, почему ты 'теряешься'?

- ...

Я не оспариваю справедливость этих слов малыша: 'папа часто теряется'. Ведь малыш, наверное, хочет сказать, что отец порой так отдаётся своим думам, 'уходит в себя', и, случается, прямо посреди оживлённой улицы, что 'не достучишься' до него никак, словно спит на ходу. И, если честно, есть папе отчего призадуматься, что вспомнить. Он один из немногих бойцов отряда, который, участвуя с первых дней войны в самых тяжёлых боевых операциях, остался жив. Рядом, сражённые, падали, гибли товарищи...

Вот ни на минуту не выпускавший из рук пулемёт и даже отдыхавший с ним в обнимку в сырых окопах Аркадий - гроза вражеской пехоты. Пуля прошила ему живот, он держал руку на кровавой ране и... улыбался. Между пальцев текла багровая кровь, а он так и умер с улыбкой на лице...

Вот Юра, фаготчик. Перед тем, как навсегда покинуть ребят, он успел подбить три вражеских танка и две БМП. Однажды, когда по рации сообщили о наступлении бронетехники противника, он невозмутимо справился об их количестве.

- Два танка, - ответили ему.

- Так мало?! - произнёс он с неподдельной досадой.

Борик в агонии звал маму и просил простить его. Он был единственной опорой пожилой матери и жены с двумя малолетками.

А это - Амаяк, друг детства... с расколотым черепом. В кармане у него нашли клочок пожелтевшей бумаги. В ней, к изумлению товарищей, оказались стихи, поразительное четверостишие:

Молись за меня, дорогая!

Молись за того, кого нет.

Кто, голову низко склоняя,

Пошлёт из могилы привет.

Чуть ниже:

Мой Бог, молю во мгле ночи,

Не погаси моей свечи...

Вереницей проходили перед его мысленным взором ребята, погасшие как свечи в ночи. Под огнём противника он выносил с поля боя раненых и убитых, и было тогда не до слёз - слёз и не хватило бы оплакивать их...

Впрочем, противник нёс гораздо большие потери. После одного из боёв во вражеском окопе нашли груду неподвижных тел. Трупы лежали штабелями. Почти у всех в карманах находились студенческие билеты. Некоторые же были убиты выстрелом сзади - они не сдали роковой экзамен. В открытых, устремлённых в небо глазах юнцов были одновременно ужас и удивление... По-человечески было жалко и их...

- Папа, а почему ты тоже не стал камнем? - прерывает мои воспоминания малыш (пару дней назад я водил его на мемориальный комплекс и показал памятники на могилах моих боевых товарищей. Тогда он молчал и не задавал вопросов. Лишь когда я положил на могилу цветы, он спросил: 'А разве у них есть руки, чтобы взять цветы?').

- Я вышел из камня и пришёл к тебе.

-А другие почему не пришли?

- ...

Малыш не даёт паузе развиться.

- А тебя не ругали за это?

-...

Лишь потом, уже после войны, я ужаснулся - как-то тихо, незаметно ушли друзья-товарищи, не попрощавшись, словно и не жили на этом свете никогда. Я был ошеломлён этим открытием... Неужели и я мог оказаться на их месте? Не верится... Живому трудно представить себя мёртвым, как, наверное, весело журчащему ручейку трудно представить себя льдом. А впрочем, что я говорю?! Ведь родники рождаются из, казалось, мёртвого и холодного льда, как, впрочем, и герои рождаются... из смерти, героической своей гибели, а точнее, возрождаются.

Да, война непонятным, а вернее, понятным только ей образом сберегла меня в самых сложных ситуациях, хотя я был достаточно крупной, открытой, можно сказать, неуклюжей мишенью. Впрочем пуля - дура: однажды лёжа на сопке, в безопасном, недосягаемом вроде бы месте, вдруг почувствовал в ботинке горячую боль - очередь, сразу три пули, раздробили стопу... 'Кажется, задело', - буркнул я себе под нос. И когда из ботинка, словно из фонтана, в три струи хлынула кровь, понял, что теперь настала очередь ребят пособить мне.

- Папа, а почему тебя 'выгнали' на войне? - видно, не понимая до конца значения слова, спрашивает малыш.

- 'Выгнали'? - пытаюсь уточнить я, с трудом отрываясь от своих мыслей и возвращаясь к действительности.

- Да, выгнали, - твёрдо и настойчиво повторяет он.

И мне приходится выдумывать легенду про то, как меня 'выгнали на войне'... Видать, он хотел сказать, почему тебя 'выгнали на войну' или 'выгнали с войны'? Я начинаю бормотать что-то, не совсем понятное мне самому. Мой ответ, как и следовало ожидать, не убедил его, и он спрашивает:

-Папа, а почему ты стал солдатом, а не Дедом Морозом?

- ...

- Ведь Дед Мороз не стреляет, а раздает подарки.

- Ну, из подарков мне достался автомат, - пытаюсь выкрутиться я.

- Война - это плохо, папа, ты знаешь?

- Да, сынок.

- А почему взрослые играют в войну, если это плохо?

-...

- Война - это когда ножом ударяют в глаз. Если ты будешь воевать, то из ноги твоей будет идти кровь.

- У меня из ноги уже текла кровь... - говорю я, чтобы сказать что-то.

- Ничего, заживёт, - успокаивает малыш.

Но я вдруг чувствую себя исполосованным, растерзанным, ослеплённым... Словно война всей своей тяжестью, жестокостью, бесчеловечностью разом обрушилась на меня, одного только меня... Я, беспомощный, лежу на сопке, стрекочет пулемёт противника, автоматные очереди с обеих сторон решетят сумерки. Наши тихо матерятся, пытаются засечь пулемётчика.

- Попал! - кричит кто-то.

Мне же всё это кажется сном.

Сынишка больше не спрашивает.

- Ты спишь, сынок?

- Я думаю, - неожиданно отвечает он. - Вот вырасту и пойду на войну, буду стрелять в этих плохих, поубиваю всех... Папа будет далеко... Плохие солдаты захотят убить меня, но я всех поубиваю, вернусь домой и буду рассказывать...

Теперь молчу и думаю я.

- Папа, а что подарит мне Дед Мороз?

Ночью я положил ему под подушку плюшевое солнышко - это армяне из далёкой Франции прислали защитникам Карабаха вместе с сухим супом из чего-то непонятного, подозрительно напоминавшего лягушачьи ляжки. Давишь пальцем солнышко в животик, а оно весело говорит: 'Я люблю тебя!' На французском, правда, но какая, по большому счёту, разница?

Пусть Дед Мороз подарит ребёнку мирное небо... Чтобы дети, повзрослев, не стали фидаи, чтобы они лишь играли в войну - отцы вдоволь пролили крови за них...

[Grig]

Бегларян А.Э.

Мать

Кругом все полыхало. Жадное трескучее пламя, пожирая густые сумерки, безудержно стремилось ввысь. Кровавое зарево царственно нависло над мертвым городом... Да, город казался необитаемым: люди не выходили из подвалов и укрытий, опасаясь возобновления чудовищного артобстрела. В пучину войны невольно оказалось вовлеченным и мирное население. Но несмотря на прямую угрозу своей жизни, люди еще больше переживали за тех, кто в это время находился на передовой...

В одном из полуразрушенных домов на окраине города не спала пожилая женщина, думая о единственном теперь уже сыне. Мужа и дочь, когда еще только-только обозначались симптомы войны, вражеские солдаты подожгли в машине на проселке - они ехали в деревню на сорокадневку одного из родственников. А спустя два года, когда война уже полыхала вовсю, в бою погиб старший сын, и мать осталась одна с Андреем.

Бои за высокогорный Омарский перевал не стихали вторую неделю. Победа имела стратегическое значение для обеих сторон... Целыми сутками мать не смыкала глаз.

Она, кажется, давно должна была привыкнуть к редким приездам сына - два раза в месяц, где-то в середине и в конце. И все же, словно надеясь на чудо, мать непрестанно прислушивалась к шагам на лестничной площадке. Андрей заметил, что нередко картошка, которую она обычно подавала на стол, была еще вчерашнего дня. Он догадывался, что, словно надеясь ускорить приезд сына, мать заранее готовила ужин и не притрагивалась к нему в одиночку... А он так часто опаздывал...

Сын приезжал наконец. Усталый и грязный, он тщательно мылся, чтобы, наспех поужинав, зарыться с головой в постель. Мать, которая в воображении своем часами беседовала с ним, не решалась заговорить - в такие минуты от сына трудно было добиться слова. "Ничего, в следующий раз буду внимательнее", - обещал себе Андрей, уходя ни свет ни заря.

Наутро Андрею предстоял очередной бой. Однако ближе к вечеру, когда на позициях вовсю шли приготовления к отражению атаки противника, что-то вдруг больно шевельнулось в груди. "Перед боем надо обязательно повидать мать!.." - эта мысль пришла как-то сама собой.

Всю дорогу Андрей думал о ней. С гибелью мужа и дочери надломилась она, осунулась, похудела, стала мало говорить, шамкая беззубым ртом. Смерть старшего сына добила ее - одна тень осталась. Сядет в углу у печки, уставится невидящим взором перед собой, думая о чем-то, и не сразу очнется, когда окликнешь.

Только сейчас Андрей по-настоящему осознал и прочувствовал ее положение и сильно, по-сыновьи, пожалел. Ведь единственное, что теперь связывало мать с миром, был он...

Мать была на седьмом небе от счастья, но этого по ней видно не было - казалось, у нее не осталось и сил, чтобы выказывать радость. Сутулясь, она накрывала на стол. Ужинали, как обычно, молча. Мать почти не ела - все потчевала сына...

Едва забрезжил рассвет, Андрей встал, стараясь не шуметь, чтобы не разбудить мать. Но та уже была на ногах. Согнувшись над печкой, она раздувала огонь. Знакомое чувство болезненной жалости кольнуло грудь, когда в зыбком свете керосиновой лампы он увидел распущенные редкие волосы матери, исхудалую, словно надломленную шею...

С неожиданной настойчивостью она стала просить сына повременить с отъездом. Андрей прекрасно понимал, как ждут его на передовой. Но внутренний голос подсказывал, что нельзя ослушаться матери, которая давно ни о чем не просила. Уже совсем рассвело, а они все еще сидели за столом. Никогда раньше сын не был так откровенен и нежен с матерью.

"Посиди еще, не уходи..." - шептала она сыну.

Андрей жал до отказа педаль акселератора своего грузовичка - каждая минута на передовой была на счету. Доехав же наконец, не сразу понял слов старшины, который как-то виновато-исподлобья сказал, что загружаться не надо - ребята сами как-нибудь управятся...

Андрей долго не мог прийти в себя, когда наконец дошло до него, что пока он мчался по ухабистым проселкам к позициям, там, дома, не стало его матери...

[Grig]

Бегларян А.Э.

Изгой

Роман как-то не вписался в небольшое солдатское общежитие, сложившееся в ходе боевого дежурства резервистов в горах. Ребята на посту были опытные, наторелые в военном деле. Многие из них имели по несколько ранений на фронтах длительной войны, которая еще пару лет назад полыхала вовсю. Они гордились своими шрамами и часто рассказывали о собственных подвигах. Рассказывали хладнокровно, будто не придавая своим геройствам особого значения. Роман же всю войну находился в России, а вернувшись месяц назад на родину, был призван вместе с другими военнообязанными на трехмесячные сборы. И суровый солдатский быт с тысячами своих неписаных законов оказался явно не для него.

Роман совсем растерялся: ему претили вяжущая на вкус, однообразная солдатская похлебка, сырость блиндажа и дымящая печка. Нещадно кололись грубые, сколоченные из наспех очищенных стволов молодых деревьев и ветвей нары, обложенные сухой листвой, кусали насекомые. Но главным неудобством был тяжелый ручной пулемет, который, вместо автомата, как у других, почему-то поручили именно ему. Он не только не знал как с ним обращаться, но и как поступить - таскать ли все время с собой или спрятать где-нибудь? "А вдруг потеряется..." - Романа пробирал ужас от этой мысли. То и дело натыкался он на осуждающие взгляды сослуживцев и слышал за собой обидные слова, лучшими из которых были - маменький сынок.

Чтобы получить досрочное освобождение от сборов, Роман пошел на хитрость - решил не снимать ботинок и не мыть ноги до тех пор, пока они не покроются чиреями. Однако, вопреки ожиданиям, искусственные грибки не произвели впечатления на видавших виды сослуживцев и не вызвали у них жалости. Наоборот, Романа совсем "зачморили", загрузили всяческой работой, переложив каждый часть своих обязанностей на него. Он должен был в день три-четыре раза таскать воду из родника, находящегося глубоко в ущелье, убирать блиндаж и территорию вокруг него, вырезывать квадратиками дерн саперной лопатой для укрепления земляной крыши блиндажа, вычерпывать золу из печки, убирать со стола и мыть посуду... В общем, выполнять самую непочетную, черную, но необходимую в солдатском быту работу. За это сослуживцы прозвали его Мамой, и это святое для каждого в отдельности слово звучало в отношении Романа кощунственно, некрасиво, с нескрываемой издевкой.

Перед отбоем Роман садился дежурить у печки. Он должен был поддерживать огонь, периодически бросая в железное зево впрок расколотые им же дрова, и рассказывать засыпающим сослуживцам анекдоты до тех пор, пока они не затихнут на грубых нарах, заснув тяжелым солдатским сном.

Роман давно уже исчерпал запас анекдотов и, чтобы не повторяться, каждый раз выдумывал что-то от себя. Тайно надеясь возвыситься в глазах сослуживцев, рассказывал небылицы о своих похождениях в России, в которых он выступал крутым и дошлым парнем. Он кормил ребят мнимыми своими авантюрами на "гражданке" в отместку за их геройства на войне, рассказы о которых Роман всегда слушал со скрытой завистью. Бывалые товарищи относились к байкам Романа, особенно к его успехам у слабого пола, весьма иронично, но слушали от нечего делать, изредка грубо прерывая, когда тот особенно зарывался в своих фантазиях.

- Негодяй, у тебя гарем что ли был? Каждый раз новое имя... - уже засыпая, вяло бросил Вардан.

- Да этот новоявленный Дон Жуан наверняка в жизни к женщине не прикасался, - тоном, не допускающим сомнений, возразил Лева. - Ты не выпендривайся, а следи за огнем. Если замерзну - не сдобровать тебе!

Если Роман засыпал невзначай и печка остывала, то на него сыпались не только брань и проклятия - летели ботинки, каска и другая нехитрая солдатская утварь. У него всегда были красные глаза и опухшие от бессонницы, а вернее, от недостатка и жажды сна веки. Он худел день ото дня, постоянно снедаемый чувством голода, хотя, давно уже переборов отвращение, ел больше всех - в обед ему оставляли чуть ли не полкотла овсяной или гороховой похлебки.

- Да у него совсем нет аппетита! - иронизировали ребята, наблюдая как Роман с жадностью поглощает то, что другие едва осиливали с полмиски.

Когда все засыпали, Роман тихо колупал кожуру от черствых хлебных батончиков, выданных блиндажу вперед на целую неделю, ложил их в рот и перед тем как проглотить долго смаковал их. Он старался не чмокать, прекрасно зная, что товарищи не простят ему тайного его чревоугодия.

К утру Роману разрешалось соснуть на два-три часа. Свернувшись калачиком, он засыпал в углу блиндажа, который несмотря на крайнюю тесноту никто не занимал - кто-то брезговал, а кто-то считал ниже своего достоинства ложиться там, где спит изгой. Роман не спал, а вырубался в продолжение этих быстолетящих часов, и ему не снилось ничего: ни дом, ни мать, ни девушка, которая, быть может, была у него. А если нечаянно и приснится что-нибудь - не сон, а что-то непонятное, как будто пролетит большая черная птица, коснувшись своим тяжелым крылом - то все тот же повседневный для него кошмар: натыкающиеся друг на друга в темноте тесного блиндажа солдаты, их злые лица и ругань, дымящая печка и булка вечно не хватающего хлеба. Сон и явь у него слились в одно...

Едва брезжил рассвет, Романа будил часовой, и он, полусонный, привязывал к себе на спину и грудь фляги и термоса, брал в руки два больших бидона и спускался в ущелье к роднику. Шел он босой - ребята запретили ему надевать ботинки, уверяя, что утренняя роса лечит от грибков. Роман возвращался весь в царапинах и ушибах от колючих кустарников и острых камней. Он наполнял котлы водой для приготовления завтрака и чая, разжигал огонь, и если время позволяло, дремал прямо у костра.

Но однажды Роман опоздал. В горах уже рассвело. Обещая жаркий день, летнее солнце все выше поднималось над убогими блиндажами, из которых уже вышел последний солдат. А Мамы все не было... Это грозило отсутствием воды, перед которой все были равны и от которой в равной степени зависел каждый, независимо от заслуг и опыта.

Ребята курили молча, но чувствовалось, что терпению их приходит конец. Наконец напряженную тишину нарушил Гагик, зло процедив сквозь зубы:

- Сволочь, дрыхнет, наверное, где-нибудь под кустом. Вернется, тут же отправлю снова, без завтрака.

И снова зловещее молчание...

- А может в заложники взяли? - пошутил Самвел, желая как-то разрядить ситуацию.

- От такого всего ожидать можно - и сам добровольно к врагу переметнется, - мрачно произнес всегда веселый Левон, и никто не понял, шутит он или говорит серьезно.

Наконец Джон - самый старший в группе - бросил сигарету и, окинув всех одним быстрым взглядом, сказал:

- Надо сходить за ним...

Давид и Гагик молча взяли автоматы - перемирие перемирием, а возможность диверсионных вылазок из вражеского стана не исключалась. Старательно переставляя ноги, чтобы не поскользнуться в росистой траве, они медленно спускались по крутому склону к роднику, осматривая каждый куст и буерак.

- Куда он мог запропаститься, не испарился же?! - не выдержал Давид.

- Сквозь землю что ли провалился?! - в лад ему произнес Гагик.

Наконец в кустах что-то заблестело.

- Дурак, бросил флягу и дал деру, - в невольном восклицании Гагика больше сквозило удивление.

- А может сорвался?.. Он должен быть где-нибудь поблизости, - возразил Давид.

Ребята все больше углублялись в ущелье. Под кустом шиповника они нашли вторую флягу и термос. А откуда-то из ближайшей поросли послышался тяжелый храп.

Ребята приблизились. Роман лежал, распластавшись на росистой траве и широко раскинув руки, словно старался обнять ясное, без единого облачка небо. На его черном от гари лице стояла печать какого-то неземного блаженства.

- Сволочь, кимарит здесь, а там ребята от жажды умирают, - Гагик собирался пнуть спящего Романа, но Давид неожиданно удержал его.

-Пусть поспит, а мы пока покурим...

Гагик нехотя подчинился.

Они сели поодаль и закурили, стараясь не смотреть в сторону Романа, будто там происходило нечто неприличное...

Солнце медленно спускалось в ущелье, наполняя его светом и теплом. Ласковый луч на миг остановился на прокопченном лице Романа, и тот улыбнулся. Что-то необычное снилось ему...

[Grig]

Ся Го

МАЛЕНЬКИЙ ПРИНЦ ВОЙНЫ

Я вышел из казармы и направился в сторону автопарка. Тигօ (Тигран) вышел за мной, и, на ходу поправляя "лифчик" (разгрузочный жилет), чего-то бормотал и матерился вполголоса. Повод на то у него был : он ужасно любил спать, а мы мало спали уже третьи сутки. Расположили нас в Арачадзоре. Чуть выше еще оставался Кичан, там мы ночевали вчера в здании школы, а все что выше и до конца Мартакертского района - под контролем азербайджанских сил. Нашим направлением был Члдран, который уже черт знает сколько раз переходил из рук в руки со значительными потерями с обеих сторон.

Есть тоже особо не успевали, да и Камсар, наш взводный, настойчиво не рекомендовал в боевой обстановке накладываться на жратву. А чтоб мы не загнулись вконец, он нас своим редким пайковым шоколадом подкармливал. Вообще, классный был мужик, хоть и со странностями. Но так как странности на войне - дело наживное и всем нам к тому времени уже не чуждое, то мы его уважали очень, да и нас он любил вроде, пацанов семнадцатилетних. Сам он тоже был из Еревана и , как и мы, добровольцем. Комс не курил, но исправно получал свою законную пайковую пачку сигарет "Космос" с белым фильтром и сразу делил на 3 части. Восемь мне, восемь - Тиге и четыре - про запас. Наших полагающихся плюс "командирской" добавки в целом хватало. Иногда даже попадались трофейные "President" или "Congress", но дерьмо отменное - разве что фильтры поотрывать....

На улице - грязь ужасная. Конец осени уже, ноябрь 92-ого. Да и грязь глинистая какая-то. К тому времени нам уже выдали первые "афганки" армянского производства и ботинки тоже нашенские. Так вот, грязь эта глинистая по-видимому была щелочная очень, потому как формы наши быстро обратились в "камуфляж": соскребешь прилипшую к форме грязь - а под ней форма уже другого цвета. И перелив такой классный - у ботинок форма почти белая, как "выцветшая афганка", выше - уже с примесью "зелени", еще выше - уже светлый хаки и так далее. Забавно очень.

Мы, еще толком не проснувшись и докуривая свою утреннюю первую сигарету, молча дошли до точки сбора и отправления. Комс уже стоял у бортика 66-ки и говорил о чем-то с Хориком из второго взвода. Нас он конечно заметил и поприветствовал кивком. Тига достал из пачки вторую сигарету, прикурил от первой, не переставая чего-то подправлять, подтягивать и проверять. Все бойцы были заняты обычным приготовлением перед выходом. Все как всегда. Практически неизменные, отточенные, механические движения. Прям - "День сурка".

Я поднял голову. Небо все того же унылого цвета, плавно переходящее в пейзаж неописуемой красоты. Осень в Карабахе невероятно красивая. Кто бывал -знает. Холмы красновато-зеленовато-желтые, причем каждый цвет с десятком оттенков. Это что-то! Я прошелся взглядом по сопкам, ниже, потом еще ниже , пока не остановился на доме напротив. Вообще большинство жителей прифронтовых деревень, тех, что удалось отстоять в Мартакертском районе, уже эвакуировали. В деревне однако еще оставалось несколько семей (стариков, женщин, детей.... ?... ), и их вывозили в сторону Степанакерта по мере возможности.

Домом строение это, расположенное за тем, что называлось дорогой, можно было назвать с большой натяжкой. Одноэтажное полуразрушенное каменное строение с уцелевшей одной, наверное, комнатой. Крыша, тяп-ляп покрытая маленькими огрызками шифера. Следов от забора не осталось вообще, а то, что некогда было огородом, по всей видимости, разворотило минометными снарядами.. Одним словом, тоже вполне банальная картина. Если бы не.....ребенок, стоявший у порога дома. Видимо, и он нас заметил, потому как спустился по остаткам ступенек и направился в нашу сторону. Уверенным шагом прошел метров 10-15 и остановился прямо на обочине дороги напротив так, что я сумел его детально разглядеть.....Вроде мальчик, на вид лет пяти. С золотисто -пепельными вьющимися волосами и светлыми (голубыми? зелеными?) большими глазами. Я даже взбодрился от увиденного, потому как прямо вылитый Маленький Принц. Конечно, если б не задний план и его внешний вид: в некогда желтых детских колготках со значительным количеством различных пятен и заплаток, на ногах вроде сапожки, с тупыми носками и очень грязные. Вязаный темно-синий жакет, а поверх - полупальтишко нараспашку неописуемого и ранее мне неизвестного цвета и без пуговиц. Руки в карманах. Он тоже внимательно осмотрел меня, потом Тиго, который еще толком не проснувшись, тупо докуривал вторую сигарету....Потом снова посмотрел на меня....Еще раз на Тиго....Снова на меня....

- Дядя....Дядь!...

- Ты мне? - как ужаленный внезапно откликнулся Тиго, наконец-таки заметив пацана и резко вернувшись к ощущению реальности.

- Не....Дядь!

- Мне?- спросил я.

Мальчик кивнул.

- Чего? -добавил я.

- Дядь, иди сюда,- уже на карабахском диалекте ответил он.

Я перешел дорогу, по колено в грязи, и подошел к нему. Теперь я разглядел точно - у него были голубые глаза....

- Чего?

- Дядь, вы куда идете?

- ........

- Вы идете в бой?- добавил он, не дожидаясь моего ответа.

- Ага....

- Дядь, вы идете освободить нашу деревню?

....Значит он не отсюда. Значит из деревень, что остались выше. Наверное, их эвакуировали сюда ранее....Я присел к нему...

- Ага, - кивнув, пробурчал я, стараясь сделать уверенную мину, дабы не разочаровывать пацана.

И тут от моего маловнятного "ага"он преобразился! Он словно впервые увидел слона, словно увидел огромную светящуюся новогодную елку, что ставили на площади Ленина в Ереване до войны, словно увидел праздничный салют на 9-е Мая, которого доселе никогда не видел- так засияли его глаза! Он даже улыбнулся. Так по- детски, искренне...Точь-в-точь как мой младщий брат, по которому я вдруг ужасно заскучал. Они ведь, кажись, ровесники. Между нами почти 12 лет разницы, через полтора месяца ему исполнится 5 лет. Он с родителями в Ереване, где сейчас тоже холодно и темно, но он хоть дома!...и не под обстрелами и непрекращающимеся бомбежками.....Блин....Я до этого и не скучал особо по нему....времени не было об этом думать, да и не расположен я особо к этому чувству. А тут....навеяло вдруг... и все сразу. Я даже не задумывался до этого, увижу ли его еще или нет, каким он будет, когда станет взрослым, как сложится его жизнь и буду ли я рядом, когда ему это будет нужно, или.....или....!.....Я не мог оторвать взгляда с пацана, как будто хочу на него насмотреться, как на брата....И тут я заметил нотки лукавства в его до этого искренней и доброй улыбке. Он прищурил глазки, небрежно посмотрел по сторонам, потом снова взглянул мне в глаза и вынул из правого кармана руку, сжатую в кулачок. Потом посмотрел по сторонам еще раз и разжал кулак.....

- Дядь, раз так, возьми это.......,- на ладошке лежал патрон калибра 5,45... Я сразу понял, почему он обратился именно ко мне, а не к Тигօ. У Тигօ АКМ, у меня АКС-74. То что надо! Так вот почему он так пристально нас рассматривал!! Пацан знал, кому отдать свое сокровище, свою самую сокровенную вещь. Не машинку там, не игрушечный пистолет , даже не мячик или фонарик, а боевой патрон калибра 5,45! Какого хрена это должен был быть патрон, назначение и истинная сущность которого вообще должна быть неведома пятилетнему пацану, не говоря уже о нюансах калибра и прочего! Хреново мне стало.....но я держался, не подавая виду, как сильно меня зацепило....

Я снял с плеча автомат и, сидя на корточках, поставил между ног, чтоб он отчетливо видел, что я делаю. Уже ясно - сечет по полной. Снял с предохранителя, передернул затвор и загнал патрон в патронник, потом перевел предохранитель вверх до упора, снял магазин, взял с его ладошки патрон и заправил 30-ый в обойму.

Наши уже догружались. Я потрепал его по золотисто - пепельной головке и быстрым шагом, не оглядываясь, зашагал к машине. Погрузился я, как всегда, последним. Мы тронулись с места, и машина, завыв унылым тембром, начала подниматься вверх в сторону Кичана.

Он стоял, где стоял, руки деловито в карманах.... Даже не помахал, да и к чему на войне такому, как он, мужику, излишняя сентиментальность. В некогда желтых детских колготках со значительным количеством различных пятен и заплаток, в вязаном темно-синем жакете, поверх - полупальтишко нараспашку неописуемого цвета и без пуговиц....

Вылитый Маленький Принц! ...Войны.

[Grig]

Бегларян А.Э.

Жажда жизни

Очередь ударила в левое предплечье, словно тяжелым молотом отбив его. Боль от первой пули была столь сильной, что двух других ран - чуть выше кисти и под мышкой - он почти не почувствовал. Точнее, не успел почувствовать каждую рану в отдельности: все слилось в один мощный удар, который, как показалось в первый момент, оторвал и унес руку.

Шок прошел быстро, вернее, усилием воли раненый преодолел его. Рука с двумя переломами тотчас вспухла, застыв в неестественном виде - согнутая в локте и с открытой ладонью, направленной вверх. Не выпуская автомата, предплечьем здоровой руки Армен попытался положить кисть левой в раскрытую грудь "афганки". Однако через несколько шагов раненная рука вылезла из-под одежды и, почувствовав свободу, с силой подалась влево до отказа, причинив тупую, жидко-тошнотворную боль, и еще долго успокаивалась, нелепым приветственным жестом махая хозяину прямо перед глазами. Она абсолютно не подчинялась, казалась чем-то самостоятельным и чужеродным.

Вдруг до боли стало жалко себя и нелепую руку, но Армен сумел быстро побороть это чувство. "Еще не все кончено, буду идти сколько смогу", - как бы раздваиваясь, внушал раненый своему внутреннему "я" и даже улыбнулся ему, когда догнал товарищей. Те на ходу перевязали ему раны. Бинты моментально набухли от крови, к кислому запаху которой он никак не мог привыкнуть.

Бой, близкий и неравный, продолжался. Противник преследовал вырвавшихся из окружения. Во время одной из стычек группа невольно разделилась. Теперь они остались вчетвером. Армен шел молча, пытаясь переосмыслить случившееся...

Противник, безуспешно штурмовавший стратегически важную высоту над небольшим горным озером, на третьи сутки взял хитростью: зайдя незамеченным с тыла, он окружил полумесяцем небольшой отряд карабахских воинов. Долгое сопротивление грозило пленом - просто не хватило бы боеприпасов. Отступать же было некуда: внизу в холодной зыби сверкали воды озера, и если раньше оно служило серьезным препятствием для противника, то теперь невольно стало продолжением вражеской цепи окружения... Быстро оценив ситуацию, бойцы пошли напролом, на прорыв вражеской линии - к единственному свободному пути, тропинке, поднимающейся в гору с левой стороны.

У подбитого БМП развернулся жаркий бой. Рядом, сраженные, падали товарищи. Кровь одного из них, пораженного снайперской пулей в лоб, залила Армену лицо. Если бы не удалось засечь вражеского пулеметчика, тщательно замаскировавшегося в кустах под венком пожухлых августовских трав и листьев, перебили бы всех до единого. Когда Армен попытался прикрыть огнем отходившего последним товарища, вражеская очередь настигла и его...

В детстве, уже хорошо понимая, что смерть неминуема для всех, он почему-то был уверен в собственном бессмертии. Ему казалось, что смерть обойдет его неким волшебным образом. Вспомнив это сейчас, почти двадцать лет спустя, Армен невольно улыбнулся.

Тем временем жизнь все еще пульсировала в нем, связывая с миром тысячами невидимых нитей - ощущений, чувств, мыслей, воспоминаний. И ему казалось, что только путем неимоверной боли можно будет разом оборвать все это, что лишь нечто сверхъестественное способно прервать это удивительное состояние, даруемое в полной мере только человеку... Но чтобы вот так, безмолвно и тихо, вместе с утекающей кровью ушла жизнь - никак не укладывалось в голове. Он не мог, не решался представить себе это, не верил, что буквально через несколько минут может стать таким же неподвижным и бесчувственным, как лежавший неподалеку пень, вырванный с корнями снарядом. Он не хотел верить и тому, что часть боевых товарищей, с которыми еще недавно разделял пищу, сон и отдых, погибла... И это давало ему силы.

Армена мучала жажда - не пил почти сутки. Всегда аккуратный водовоз вчера почему-то не появился. Подъехал же к позициям только к полудню следующего дня, как раз перед самым началом боя, когда совершенно неожиданно появился дозорный, весь в поту, и срывающимся от волнения голосом сообщил, что противник окружает. Тогда стало уже не до воды... Теперь, приблизительно зная местонахождение родника, они искали его, петляя в горном, горячем от летнего зноя лесу.

Кровотечение, несмотря на все старания, остановить не удалось. Раненый заметно сдавал. Он достал из карманов самодельного бронежилета и передал товарищам гранаты и магазины. Некоторое время спустя, стараясь не причинять раненому новой боли, бойцы разрезали бронежилет, весь пропитанный кровью, и только тут заметили третью рану под мышкой, с досадой упрекнув его за то, что скрывал ее от них...

Вскоре поиски родника увенчались успехом, и неодолимое желание вдоволь напиться овладело им. Однако раненого ожидало великое разочарование - товарищи решительно запретили ему пить: вода, обычная вода, в данном случае означала конец, несла, словно яд, смерть.

Не в силах открыть слепленный застывшей пеной рот, он жестами показал, что собирается лишь смочить губы и попробовал сделать это. Но уже через минуту его, всем телом припавшего к земле и со страстной жадностью, словно саму жизнь, ее свежесть и могущество впитывающего студеную воду, пришлось силой отрывать от жизнерадостно журчащего ручейка.

А еще некоторое время спустя Армен, сделав несколько шагов, внезапно почувствовал невыносимую, ноющую тяжесть в ногах и присел, попросив товарищей, которых столь легкомысленно ослушался, оставить его, пообещав, что с наступлением сумерек сам доберется до постов. Но когда позвали, и он с трудом разомкнул отяжелевшие веки, то понял, что силы окончательно покидают его, и жизнь, быть может, уже наполовину вышла из него.

- Уходите, - механически настаивал он, впрочем, сам не веря своим словам. - Ночью сам доберусь!

Вдруг как-то стремительно закружились в глазах кроны гигантских деревьев, и слабый дневной свет, тоненькой струйкой пробивающийся сквозь пышную листву, исчез.

Как-то смутно и далеко снилась мать, которая скончалась ровно месяц назад... Тут он почувствовал чье-то легкое и заботливое прикосновение. "Мама!" - прошептал раненый и попытался открыть глаза, но не смог. Он уже не слышал, как товарищи звали его.

Раненый впадал в безмятежное состояние, которое бывает, наверное, только тогда, когда вплотную подходишь к последней черте, целиком и безропотно отдаваясь накатившему ощущению полной, страшной свободы. Весь мир, казалось, медленно отворачивался, а ему совершенно не хотелось сопротивляться, даже попытаться удержать его. Он чувствовал себя лишним, отчужденным, стертым. Даже о самых близких, родных людях думать не было сил. Они, и это было ужасно, казались чужими и нереальными... Замолкло и внутреннее "я".

Согнутые и сгорбленные под грузом автоматов - своих и погибших друзей, под тяжестью его тела и набухшей от крови куртки, изнуренные от преодоленных восьми - десяти километров горного ландшафта товарищи тащили раненого... В военно-полевом госпитале врачи обнимали Армена как родного, а медсестры ни разу не отказали в воде, которую он просил чуть ли не каждые пять минут...

Жизнь, лучезарная и радостная, медленно, но властно возвращалась, наполняя собою каждую клетку.

1993 год

[Grig]

Бегларян А.Э.

Блиндаж

Густой туман окутывал гору. И когда мы, еще пару часов назад изнывавшие от июньской жары, наконец, достигли самой вершины Мрава, неожиданно повалил крупный снег.

Здесь была совершенно другая жизнь — обособленная, неприступная и гордая. Внизу плыли облака и летали птицы, и мы, тоже с некоторой гордостью сознавая покорение трудной, четырехкилометровой высоты и свою причастность к сегодняшней судьбе исторического высокогорья, написали на клочке бумаги наши имена — Эдик Едигарян, Феликс Микаелян, Нвер Арутюнян, Камо Погосян... засунули его в бутылку, закопав в глубоком снегу, который не тает здесь даже летом...

В 1930 году на территории гавара Алуэ, расположенного на северных склонах восточной части Мравского хребта и заселенного армянами, был образован Шаумянский сельский район площадью в 600 квадратных метров. Само название гавара Алуэ означает «нежный, приятный, милый».

В средние века эта обильная розами местность называлась также Вардут (на персид-ском — Гюлистан: цветник, сад роз). По своему этническому составу и культурному наследию гавар Алуэ-Вардут-Гюлистан всегда оставался сугубо армянской территорией, об этом красноречиво свидетельствуют около 200 армянских памятников в селах Бузлух, Гюлистан, Эркедж, Манашид, Карачинар и др. В ходе азербайджано-карабахской войны за эти села шли ожесточенные бои. Многие из них оказались либо на нейтральной территории, либо под оккупацией Азербайджана.

С началом войны Шаумянский район фактически стал северными воротами Арцаха, здесь в немалой степени решалась судьба всего края. Бои за села района были жестокими и кровопролитными. Шаумянцы никогда не забудут образы настоящих героев — Шагена Мегряна, Леонида Азгалдяна, Владимира Балаяна и других подвижников, посеявших семена и взрастивших ростки будущей освободительной армии...

Сегодня на суровом высокогорье Мрава, как и по всему карабахскому фронту, царит относительное спокойствие. Стороны, разделенные минным полем, отстоят друг от друга где на километр, где — на два. Порой раздается автоматная очередь — она, как правило, безопасна: противники проверяют лишь бдительность — как чужую, так и свою. Продолжается «снайперская война». В целом же воевать не хотят ни там, ни здесь...

Третий месяц в блиндаже. И это — наш дом. Здесь готовим, питаемся, отдыхаем. Строить блиндаж следует старательно, со вкусом — это дело капризное, не имеющее, можно сказать, конца. Потому что каждый день обустраиваешь это внешне нехитрое солдатское общежитие, находя в нем новые недостатки. Главное — чтобы крыша не протекала. Решить эту задачу, имея под рукой лишь деревья, землю да траву, — сложно. В горах дождь иногда льет целую неделю непрерывно — тут и суперкрыша бессильна. Был случай, когда накопившаяся за сезон дождей влага трансформировалась во «внутренний дождь», который шел трое суток подряд, хотя кругом все снова изнывало от летней жары.

Чтобы сохранить тепло и уберечься от сырости, в блиндаже почти круглые сутки топится печка. У нас постоянный дежурный — Гагик, который освобожден от несения дежурства на посту. У него вечно красные глаза и опухшие от бессонницы, а вернее, от недосыпания веки. Лишь к рассвету он позволяет себе соснуть на полчаса. Но вскоре его будит часовой, и он, полусонный, привязывает к спине и груди фляги и термосы, берет в руки два больших бидона и спускается в ущелье к роднику. Вернувшись, он наполняет водой котлы для приготовления завтрака и чая, разжигает огонь, и если время позволяет, ложится прямо у костра подремать еще немного.

Человек (и это замечено давно) приспосабливается к любым условиям довольно быстро. Он может спать, упорно не замечая капающего в лицо дождя, преодолевать горные подъемы, которые не осиливает лошадь, добывать себе пропитание там, где, кажется, нет ничего, кроме репейника...

Пятый свой день рождения подряд Тигран Багдасарян отмечает на передовой, в кругу боевых друзей. Кроме него с отцом, мужчин в их большой семье нет. А хозяйство немалое, и дел невпроворот. И таких ребят, как Тигран, вынужденных взяться за оружие для защиты своего края, много.

Ночь. Мы с Тиграном напряженно вслушиваемся в тишину. Фактически мы — на краю света, на краю земли, вернее, на краю своей земли. Впереди — пропасть, как в прямом, так и в переносном смысле. На той стороне стоят такие же вооруженные люди, ставшие по воле судьбы и случая нашими кровными врагами. Ступив на тропу войны, мы готовы без раздумья и предупрежденья стрелять друг в друга. Хотя по большому счету человек человеку, наверное, все-таки не волк, и во всем в данном случае виновата война. Это она разводит людей по разные стороны баррикад, часто не спрашивая их фамилии и национальности. И всякое еще может случиться: хрупкая ленточка перемирия — это далеко еще не пограничные столбы, вкопанные в землю и скрепленные надежным, долговременным договором...

Ночью стреляем без предупреждения: хотя разделительная полоса заминирована и сторонам дана установка «не воевать», возможность диверсионных вылазок не исключается. Впрочем, почти во всех случаях тревога оказывается ложной — на посты забредают животные: косули, дикие козы, реже — медведь. Девственные леса Шаумянского района всегда были богаты разнообразными животными. Правда, систематически раздающиеся выстрелы отпугивают их и заставляют удаляться в более безопасные места. Но, похоже, косолапый потерял бдительность, забрел на посты пониже и стал добычей для часовых...

Ночь на посту — время философское. Не только предельного напряжения — физического и душевного — требует она, но и настраивает на размышления об извечных вопросах: о Боге, о человеке во времени и пространстве, о жизни и смерти... Изучая долгими ночами звездное небо, часто видишь падающую звезду и думаешь, что звезды, как все живущее, не вечны и они, выполнив свою миссию, уступят место другим. Умирая, звезды падают вниз. Люди же возносятся, наверное, чтобы жить дальше, в другом измерении, в другом качестве... И, быть может, это качество для нас конкретно определяется сегодня здесь, на этом горном посту, и зависит от того, насколько мы будем просты и откровенны в отношениях друг с другом, насколько будем преданы своей земле, народу, семье — тем высшим идеалам, ради которых лучшие из нас готовы пожертвовать и жизнью...

Спереди раздался отчетливый треск, разом прервав все мысли. Мы с Тиграном переглянулись и, выждав определенную паузу, открыли огонь — ночью стреляем без предупреждения. Невидимый враг заметался, о чем свидетельствовал беспорядочный шум опавших листьев и веток. Неожиданно он выскочил прямо на нас —...косуля. Она была метрах в пяти-шести. Не хотелось лишать жизни Божью тварь, но товарищи не поняли бы меня, моего бездействия — придется стрелять... Не целясь, нажимаю на курок — осечка!.. Такое случается нечасто. Животное скрывается в темноте ущелья — значит, на то была воля Божья.

В блиндаже нас 10 человек. Все курят, кроме меня. Курят прямо в блиндаже, где, естественно, нет окон. Я шучу:

— Вы курите каждый за себя, а я — за всех вас.

Иногда, впрочем, и я потягиваю сигарету, чтобы не казаться «белой вороной».

10 человек разных характеров, темперамента, воспитания, профессий и возраста. И все в одной яме, которая называется блиндажом. И это — наш дом. Здесь готовим, питаемся, отдыхаем...

Джону Аванесяну 35 лет, спокоен, рассудителен, отличается завидным самообладанием. Карен Даниелян и Армен Мусаелян — наоборот, очень эмоциональны, импульсивны. Вартан Симонян — пример инициативности, внимательности и аккуратности. А 21-летнему Роме Балаяну, несмотря на имеющийся определенный боевой опыт, еще долго учиться в «школе жизни» у своих взрослых товарищей. Помимо прочего, ему не хватает просто... простоты. А на передовой, где фактор внешней опасности диктует совершенно определенные формы поведения, легко чувствуются всякая фальшь и неестественность.

На передовой солдаты живут по известному принципу «один за всех — все за одного», и каждый старается вносить в общий котел то, что может.

Так, Артур Хачатрян взял на себя функции «распорядителя стола», заботясь о вкусном обеде для ребят.

— Только не пиши об этом, — полушутя-полусерьезно просит он. — Жена прочтет, как я потом посмотрю ей в глаза.

Эдик Едигарян пережил, пожалуй, самое страшное — плен. В 1991-м в ходе печально известной депортации сел Бердадзора Шушинского района Нагорного Карабаха в числе других плененных азеро-советским ОМОНом оказался и он. Немало пыток, унижений и издевательств пережил Эдик, чудом оставшись в живых. Но не сломался, не ожесточился. Скорее наоборот — стал больше любить и ценить жизнь. И в этой его удивительной жизнерадостности, наверное, заключается один из многочисленных уроков прошедшей войны.

Главными в карабахской войне стали моральный и нравственный факторы, которые в совокупности составляют дух воинского подразделения и каждого воина в отдельности. В основе же этого духа — четкое осознание цели и справедливости этой цели, готовности пожертвовать для ее достижения многим, даже жизнью.

Сегодня родина для карабахцев начинается с окопов и человека с ружьем — Часового Отчизны, для которого зов сердца и совести превыше всего. Но и они мечтают о нормальной человеческой жизни — без боли, ран и смерти. И лишь политическое, а не силовое, решение способно дать людям долгожданные мир и покой...

[СолнЫчка]

О чудесах перевоплощения азербайджанских солдат…. в женщин

Dec. 6th, 2013 at 11:08 PM

Пару лет назад, я взял небольшое интервью у одного из участников карабахского конфликта. Опубликовывать его я почему-то не стал. По-видимому планировал приурочить его к чему-то, но со временем забыл про него. Кроме того, оно мне казалось каким-то пафосным особенно история про азербайджанцев и женские платья. Скажу больше мне в это верилось с трудом. Мне, сухому скептику и реалисту, эта история казалась легендой, коих полно в армии. Однако спустя годы, выслушав множество похожих историй от незнакомых друг с другом людей, я стал думать, что возможно подобные события действительно имели место. Я стал искать подтверждение словам своих собеседников…и нашел их в одном из номеров «Независимой газеты», где на фотографии был изображен азербайджанский солдат переодетый в женское платье. Не берусь утверждать был ли пленен данный солдат группой моего собеседника, но факт того что такие случаи имели место подтвердился…Ниже привожу интервью, которое послужило началом поиска доказательств волшебной трансформации бравых азербайджанских солдат в хрупких азербайджанских девушек.

=====================================================================

Волею судьбы я оказался на одном мероприятии в небольшом российском городке Минеральные-Воды. Само по себе торжество особого интереса для меня не представляло. Будучи обычной общинной посиделкой, мероприятие ничем примечательным не запомнилось, и, вероятно, я забыл бы про него уже через пару дней, если бы не одно примечательное знакомство. Сидя за праздно накрытым столом и слушая тексты, почти дословно повторяемые в каждой армянской общине при аналогичных обстоятельствах, я обратил внимание на человека сидящего напротив. Мужчина по имени Миша, на вскидку лет 50-ти, внешне ничем не выделяющийся из остальной массы присутствующих армян, мог похвастаться разве что отличным чувством юмора. Именно благодаря этой его черте, слово за слово, шутка за шуткой, у нас с ним завязался довольно серьезный разговор. Как оказалось мой собеседник являлся участником карабахской войны, и учитывая мой интерес к данной тематике, я попросил его чуть по подробнее рассказать о себе.

- Расскажите о себе

А что собственно рассказывать? Я родился и вырос в России, куда мои предки переселились из некогда армянского села Азнабюрт (район Нахичевани - прим. мое). Тогда в село стали массово заселяться азербайджанцы, а после резни начала двадцатого века армян в селе больше не осталось. Короче говоря, до начала карабахского конфликта, меня с Арменией связывало только прошлое моего деда.

- Как Вы оказались в Карабахе?

Я узнал, что мой сосед Славик, корни которого из Карабаха, собирается на войну. Именно от него я узнал что некий армянский политик Сейран Багдасарян выступил с призывом ко всем армянам о помощи своим соотечественникам. Во мне проснулся армянин, который спал до того дня…так я рейсом Пятигорск –Ереван оказался в Армении. Тем рейсом нас приехало 8 добровольцев. Я и Славик из Мин-вод, четыре человека из Пятигорска, один из Буденовска и еще один из Черкеска. Добавив к нам 6 парней из Армении и четверых из Карабаха, из нас сформировали группу.

- Где вы воевали?

Везде (смеется). Куда пошлют там и воевали….. в Лачине, Кельбаджаре например.

- Во время Кельбаджарской операции?

Да.

- Расскажите о ней

Нечего особо рассказывать. В конце марта 1993 года, нас перебросили на Кельбаджарское направление. Этот район вклинился между Карабахом и Арменией и его занятие было архиважным для безопасности Карабаха. В случае его занятия значительно сужалась линия фронта, что позволило бы сконцентрировать больше сил на других направлениях. После начала этой операции, мы несколько дней, село за селом, занимали район. А еще раньше был Лачин в котором мы и прославились

- Прославились? Как?

На самом деле это смешная история…во время боев за одно село, в доме засела группа азербайджанцев. Положение их было критическим…думаю они и сами это понимали. Отступать им было некуда….шансов выжить тоже не было. Тогда наш замок Мгер предложил им сдаться...на что те потребовали гарантий сохранения жизни. Мгер, будучи человеком с юмором, ответил, что такие гарантии он может дать лишь в том случае если азербайджанцы выйдут в женском платье ….и что бы ты думал? В назначенное для сдачи время, из дома с поднятыми руками вышли три азербайджанца одетых в женские платья…

- Что серьезно?

Да, если бы не видел своими глазами сам бы не поверил (смеется). В дальнейшем, наша группа часто выдвигала такое условие при сдаче в плен…Это поднимало настроение, и деморализовало врага… Нашему примеру последовали многие….Именно этим мы и прославились.. Самое интересное то, что многочисленные журналисты видевшие азербайджанцев в женском белье не верили своим глазам, и почему-то думали что это мы их переодеваем…

- что становилось с пленными?

Я не знаю, мы их в Степанакерт отправляли…там уже решали, что с ними делать. Наемников обычно расстреливали, тех кому повезет показывали как доказательство использования Азербайджаном наемников.

- много их было?

Кого? Наемников? Прилично…Были например моджахеды. Само (самвел - прим. мое) , тот что из Черкеска. Служил в Афгане, был разведчиком…и соответственно понимал их язык. Мы часто слушали их разговоры…но вот, увидеть живого афганца, как-то не получалось..все больше трупы попадались (смеется). А вообще, каждый раз после захвата очередного укрепления мы, помимо азербайджанских трупов, находили погибших славянской и кавказской национальности…Много наемников было.. много.

- Наемники были хорошими вояками?

Большей частью - да, т.к это были довольно хорошо подготовленные профессионалы. Одни из них воевали за идею, другие за деньги. Мы же за свою землю, за наши семьи и за наших детей… В отличии от них, у нас не было другого выхода кроме победы…

- а азербайджанцы?

По разному. Те, что жили в районах занятыми нашими войсками были неплохими солдатами…Ведь не смотря на то, что это было второе или третье поколение поселившихся здесь азербайджанцев, эту землю они рассматривали как свою родную. Хотя все они прекрасно помнили своих дедов, которые переселились сюда, на армянскую землю…тем не менее сражались они не плохо….В отличии, от «местных», другие азербайджанцы воевать не хотели…их просто как скот пригнали на войну со всего Азербайджана. Для них Карабах был чужим…поэтому и моральный дух у них был на нуле. В рядах их вооруженных сил было очень сильно землячество. .В своем расположении они, в отличии от наших войск, группировались по территориальному признаку…К примеру бакинцы с бакинцами, кировобадцы с кировобадцами и т.д…они так и службу несли…а мы пользовались этим. Обычно перед наступлением наша разведка, помимо точного расположения войск и техники противника, старалась узнать где именно и какие азербайджанцы располагаются….Во время атаки удар обычно наносился по слабому звену, по «неместным»....они долго не сопротивлялись…часто бежали. Да и чего им воевать? Понимают же что это не их земля….Воевали азербайджанцы по разному…. и подло в том числе тоже.

- В смысле подло?

Подло это подло. Они оскверняли и разрушали наши храмы и кладбища ..К примеру они часто использовали наши церкви как хранилища для оружия или огневые точки. Они знали, что мы не будем разрушать церкви. Иногда случалось так что пара азербайджанцев укрепившись в армянской церкви сковывали около сотни армян. Подавить их огневую точку нам не составляло труда, однако сделать это без нанесения вреда храму было невозможно…. а они умело пользовались этим, как например было во Храморте. Однако и эти их ухищрения им не помогли…давили мы их как тараканов.

- Когда вы вернулись в Минеральные Воды?

Я получил ранение в апреле 1994 года, после чего поехал восстанавливаться домой. К тому времени я уже довольно долго не видел своих родных. Весть о прекращении войны застала меня уже дома….а в декабре вернулся и мой сосед, мой боевой брат, Славик…Вообще нашему подразделению повезло. За время его участия в боевых действиях мы не понесли потерь убитыми…только раненными. Слава Богу все живы остались.

- Вы как ни будь поддерживаете связь?

Конечно. Периодически созваниваемся. Приезжаем друг другу в гости…на свадьбах детей гуляем.

- Большое спасибо Вам Миша. За интервью, и за тот вклад который Вы в несли в дело освобождения нашей Родины.

Тебе спасибо

[СолнЫчка]

[Толерант]

3 марта 1992 г. российский военно-транспортный Ми-26, сопровождаемый боевым Ми-24, доставил в армянское село Гюлистан 20 тонн муки, а на обратном пути вывез оттуда женщин, детей и раненых. Не долетев до Армении, Ми-26 подвергся атаке камуфлированного азербайджанского Ми-8, но эта атака была сорвана вертолетом сопровождения. Тем не менее полет завершился трагично – запущенная с земли ракета ПЗРК поразила Ми-26, он загорелся и рухнул около азербайджанского села Сейдиляр. Из пятидесяти человек, находившихся на борту, 12 погибли.

Вечером этого же дня была проведена операция по спасению выживших. Спасатели из группы «Спитак» под прикрытием подразделения десантников Вооруженных Сил СНГ вывезли на территорию Армении 28 человек
 

Изменено 13 января 2018 пользователем Толерант (история изменений)

[SUM]

Ашот Сафарян

12 июня 1992 года начался трагический и тяжелейший исход мирного населения Шаумянского, а следом и Мартакертского районов Арцаха и отступление с боями армянских вооруженных формирований перед превосходящими силами противника, а точнее подразделениями и тяжелой техникой российских 23-й мотострелковой и 104-ой десантной дивизий, открыто начавших наступление на стороне Азербайджана.

Личный состав данных дивизий был также усилен турецкими офицерами, советниками и многочисленными наемниками из ближнего и дальнего зарубежья.

Наступление осуществлялось в том числе российским 328-го гвардейским парашютно-десантным полком под командованием Владимира Шаманова, ныне генерал-полковник в почетной отставке и депутат Государственной думы России.

Позже он, как и десятки других российских офицеров, задействованных в боевых операциях, руководством Азербайджана были награждены высокими правительственными наградами.

Неприятелю в течении первых дней наступления удалось захватить и разрушить села Бузлух, Манашид, Эркеч, Армянские Борисы, Хархапут, Карачинар, а также Русские Борисы.

По свидетельству местных жителей, спасшихся бегством, десятки людей в ходе эвакуации и отступления были убиты.

13 июня районный центр Шаумяновск, сёла Гюлистан, Вериншен были взяты в кольцо и начали обстреливаться из установок "Град".

В окружении тогда оказались более 10 тыс. человек. Блокировав единственную магистраль, связывающую район с остальной частью Арцаха, азербайджанцы попытались лишить возможности эвакуировать мирное население района. Ценой неимоверных усилий армянской стороны, дорогу удалось разблокировать.

К осени неприятель был остановлен по стратегически и судьбоносно важной линии Срхавенд-Кичан на самой окраине Мартакертского района. Возьми враг и этот последний рубеж, ему открывалась прямая дорога на Степанакерт.

Но 1 октября части 2-го армейского корпуса азербайджанской армии под командованием кадрового советского офицера, генерал-майора Дадаша Рзаева начали наступление на Лачинский коридор севернее района тогдашнего Кубатлы. Другое соединение азербайджанских войск пошло вперед с северо-западного направления.

Только после ожесточенных сражений в течении всего октября неприятельские войска были остановлены на рубеже всего в 3-4 км юго-восточнее от Лачинского коридора.

А в январе следующего 1993 года, уже арцахская армия перешла в окончательное и победоносное наступление.

Отступали мы до срока, отступали мы далёко, но всегда твердили — врёшь!